Грузовик остановился, и размышления Северцева прервались. Горбун нагнулся над щитком, снял со спидометра пломбу и, накручивая валик, стал искусственно нагонять километраж. Закончив эту операцию, он вылез из кабины, открыл бензиновый бак. Заправив туда длинный черный шланг, подсосал бензин. Струя горючего полилась на землю.

— Что ты делаешь? — возмутился Северцев.

— Готовлюсь смену сдавать, — спокойно объяснил шофер и подергал шланг, отчего бензин потек на землю еще быстрее.

Северцев попробовал вырвать у него шланг, закричал:

— Мало того, что приписал километраж, так ты, сукин сын, еще бензин на землю сливаешь!.. Под суд захотел?

Шофер был по-прежнему невозмутим:

— Не шуми, браток. С бензином в баке лишний километраж не признают. Все так делают. А то при нынешних расценках наш брат шофер без хлеба останется. В городах бензин продают налево, а здесь кто его купит! Вот и приходится сливать наземь. Судом стращать — просто. Ты лучше оплату помоги изменить. Чтобы, значит, и шоферам и государству лучше стало, — объяснил он, сматывая на руку шланг.

Северцев с досадой оглянулся на большое подсыхающее на солнце пятно у песчаной обочины дороги и, молча сунув шоферу за проезд десятку, зашагал к блестевшей неподалеку реке.

Мост все еще не был отстроен. Михаил Васильевич перебрался через бурлящую у серых валунов речку по деревянному настилу. Он шел и думал о встрече с горбуном: что же получается? В погоне за заработком шоферы преступно уничтожают бензин, диспетчеры выписывают фиктивные наряды, начальство включает дутый километраж в выполнение плана перевозок, получает за это премии… Лишь бы форма соблюдалась. Куда это годится? Надо менять, многое надо менять!

Дорога на смолокурку представляла собою что-то вроде естественной аллеи, обросшей пихтами. Сумрачная, хотя и широкая, она была выстелена толстым ковром скользкой хвои. Красноватый, по-вечернему спокойный свет солнца, опускавшегося за лесом, пробиваясь между стволами, мягко ложился на этот рыжий ковер.

Окна и двери в темном домике Никиты были раскрыты настежь. Немного поодаль от крыльца дымил костер, швыряя в стороны яркие искорки. Над костром слегка покачивалось подвешенное на сучковатых кольях ведро, черное от копоти. Из ведра клубами валил пар. Никита в вылинявшей от пота и рваной на локтях солдатской гимнастерке чистил охотничьим ножом картошку. У ног его лежал верный пес.

— Здравствуй, Никита! Принимай гостя. — Северцев подошел к старику и уселся на опрокинутое вверх дном треснутое корыто.

— Здорово-ка, Михаил Васильич! Прямо на уху угодил. Знаю тут одни бочажок, там вот утречком тайменя и хариуза споймал. Покури малость, отдохни, вскорости и ушица поспеет… Заночуешь? — спросил старик.

— Заночую, — снимая сапоги, ответил Северцев.

Он чувствовал себя у Никиты как дома. Все располагало здесь к отдыху: опрокинутое корыто казалось удобнее мягкого дивана, смолистый дымок костра, выедавший глаза, приятнее душистой сигареты, а журчанье соседнего ручейка, конечно, уютнее, чем звуки охрипшего радиорепродуктора. Устало вытянувшись на корыте, заложив руки под голову, Северцев вглядывался в клочки неба между вершинами деревьев, ища знакомые с детства созвездия, проступавшие в темнеющей синеве.

Он рассказал хозяину о новостях. И с тревогой задавал себе вопрос: какому заместителю теперь поручит министр разобраться в строительстве дороги, не пойдет ли этот заместитель на поводу у Птицына?..

— Щерба готова, — объявил Никита, громко отхлебнув с деревянной ложки горячего варева.

Северцев принял из его рук миску с дымящейся ухой.

— Под такую уху не грешно и стопочку пропустить. Ругаю себя, что не захватил, — посетовал Михаил Васильевич.

— Самогонки чуток есть. Вчерась угостил один прохожий. Да от нее меня давно воротит, — признался Никита.

— Что так?

— А то, что через эту сивуху, забодай ее комар, Шахов меня чуть на тот свет не откомандировал… Завлекательная со мной случилась история, — начал Никита, поставив на землю свою миску. — Когда гражданская война закончилась, меня Шахов, значит, и выдвинул начальником уездной милиции. Стал я шишкой на ровном месте. Доносят мне, что мельник наш самогонку гонит, хлеб на вино, варнак, переводит, когда голодуха кругом! Посылаю мигом своего помощника с обыском, — неторопливо рассказывал Никита. — Вертается он вскорости и докладает: самогону не нашли, аппарат не обнаружили, напраслину на человека возвели. Конфуз-то!.. Проходит несколько дней, и на базаре ловим бабу с четвертью самогонки. Пужнули, она сразу и созналась — купила у мельника. Да-а! Иду в уездное политбюро, — дескать, нужно мельника пощупать покрепче, при нужде на притужальник взять. Решили ехать на обыск с прокурором и секретарем уисполкома. В понедельник с рассветом нагрянули на заимку, мельника еще в постели прихватили и давай шарить по избе. Все вверх дном подняли — от подполья до чердака, а нашли одну недопитую бутылку, хозяин божился, что на базаре купил. Да ты что не ешь-то, Михаил Васильич, аль щерба не вкусна?

— Рассказывай, рассказывай, — откликнулся Северцев, снова берясь за ложку.

— Шарим на сеновале, даже дровяной сарай не обошли, а хозяин, бестия, посмеивается, — дескать, в сортире еще не были, там сырье на месте, из него и гоню… Прокурор с секретарем уисполкома — взад пятки: дескать, извините за беспокойство, долг службы… А я нутром чую, что дурачит нас хозяин! А как доказать? Мельник, тот все больше распоясывается — зыркнул этак на секретаря уисполкома, — у него лицо татарское, — и спрашивает: какой мы нации, что на русских людей кидаемся? Я ему сказываю, что на свете знаю только две нации — честных людей и паразитов, других нациев не знаю и знать не хочу, а за такие разговоры можем с ним поговорить, как с контрой… Словом, велел я отвести нас в баню и вижу — мельник в лице вроде переменился. Бурчит, что баня у него сгорела, к соседям париться ходит. Пошли, смотрим: банька и взаправду сгорела, стены наполовину разобраны, крыши нет, а дорожка в снегу к ней торная — зачем бы? Вошел я в баньку через выбитое окно, огляделся. Кругом бревна обуглены, снегом их запорошило, пахнет гарью. Толкнул дверь в предбанник, а она не открывается: на замке. Спрашиваю мельника: что за дверью? Отвечает: моя старуха ненужное барахло там держит. Прошу ключ — потеряли, отвечает. Выдернул я скобу, осветил фонарем предбанник, — висят по стенке веники, сломанная табуретка в углу валяется, битые глиняные крынки на полу стоят. Прокурор посмеялся на меня, — дескать, какой-то там Пистон из меня не вышел!

— Пинкертон! — поправил Северцев.

— Во-во. Пошли мы прочь из предбанника. И угораздило же меня задеть за что-то ногой. Посветил: кольцо. От крышки подполья. Посмотрел на мельника, — улыбка с него мигом облезла, белый весь и на меня волком смотрит. «Нашли?» — спрашиваю. Он только головой мотнул и припал спиной к стенке. Поднял я крышку, осветил подполье — а там аппарат в работе, первач, по виду чище слезы, капает… Запах райский шибанул мне в нос, голова закружилась: давно такого великолепия не видал. В то время жили мы туго, живот ягодным чайком полоскали, все время кишка кишке кукиш казала. Смотрю я на своих соратников: им не лучше моего, от дурмана глаза прикрыли.

Никита засмеялся и чуть не поперхнулся ухой.

— Пошли мы, значит, в избу акт составлять, — продолжал он, отдышавшись. — Прокурор нарисовал его по правилу, все расписались и пошли ломать самогонную машину. Такой был закон. Пришли в предбанник, взял я топор, спускаться в подполье не тороплюсь, а мельник как закричит: «Машина на заграничный лад исполнена, ломать грешно!..» Переглянулся я с прокурором, а он советует: проверь качество продукции. Может, мельника еще и за низкое качество привлекать придется? Отказываться мне было невозможно. Мельник божится, что хороша. Ну, я и попробовал первым. За мной мои боевые соратники. Все мы были горазды выпить…