«В наше время жизнь со всей наглядностью показала, что в народных массах живет и сохраняет право на дальнейшую жизнь только то искусство, которое служит интересам народа. И естественно, обречено на забвение, на смерть то, что удовлетворяет духовные потребности лишь одного уходящего с исторической сцены класса поработителей, паразитического класса.
Со всей очевидностью это можно проследить и на истории современной литературы. Как бы ни был талантлив и в прозе и в поэзии Бунин, он почти забыт, малоизвестен нашим широким читателям, особенно молодым. И не потому, что Бунина не переиздают у нас… А Горького и Серафимовича не забудут».
(«Верность идеалам коммунизма», 1963 г.)
«Советская литература, по моему глубочайшему убеждению, к нашей гордости и к нашему счастью, является самой передовой литературой мира. Если вы посмотрите на литературу США, Англии и Франции, то вы нигде не увидите такого количества блистательных писателей, которые были бы так широко известны во всем мире. Помимо того, что наша литература обладает несомненными преимуществами реалистического показа действительности, так как она пользуется методом социалистического реализма, по мастерству мы ни в коей мере не уступаем, а превосходим многих прославленных мастеров художественного слова Запада. Но самое главное, что нас вооружает и вдохновляет – это те идеи, идеи марксизма-ленинизма, которые наши писатели несут в своих произведениях и которые они пропагандируют образными, художественными средствами».
(Из выступления на закрытии декады русской литературы в Казахстане, 1964 г.)
«Если бы спросили мое личное мнение, то я сказал бы, что проблема интеллигенции решается у нас довольно-таки просто: будь верным солдатом ленинской партии – все равно, коммунист ты или беспартийный, отдавай всего себя, все свои силы, всю душу народу, живи с ним одной жизнью, делись с ним и радостью и трудностями – вот и вся «проблема»!
…Если есть еще среди нас такие, кто не прочь иногда пококетничать своим либерализмом, сыграть в поддавки в идеологической борьбе, давайте скажем им в глаза, что мы думаем об этом».
(«Талант – на службу народу». Вступительное слово на II съезде писателей Российской Федерации, 1965 г.)
«В мое время, в годы гражданской войны, молодежь была героическая. Героической будет и сейчас в случае тяжелых испытаний. Но есть среди молодежи люди, подвергающиеся влиянию западной пропаганды. Зарубежным идеологам хотелось бы посеять среди вас чувство неверия, чувство скепсиса, равнодушия к действительности. А ведь вам придется отвечать за будущее страны и за все то, что добыто старшими поколениями.
Мы твердо знаем, что «ничьей» молодежи не может быть. И не в наших интересах отдавать вас, таких хороших девчонок и ребят, в чьи-то чужие и грязные руки. Мы боремся весьма активно с влиянием капитализма. Буржуазные идеологи пытаются вас растлевать и дурными картинами, которые просачиваются к нам, и вредными произведениями, которые наши издательства почему-то печатают! Мы, советские писатели, стремимся воспитать молодежь в духе нашей идеологии, наших партийных взглядов на жизнь, искусство».
(«Быть всегда патриотом». Из беседы с девушками-горянками Дагестана, 1965 г.)
«Я принадлежу к числу тех писателей, которые видят для себя высшую честь и высшую свободу в ничем не стесняемой возможности служить своим пером трудовому народу.
…Говорить с читателем честно, говорить людям правду – подчас суровую, но всегда мужественную, укреплять в человеческих сердцах веру в будущее, в свою силу, способную построить это будущее».
(«Живая сила реализма». Нобелевская речь, 1965 г.)
«Каждый из нас пишет для того, чтобы его слово дошло до возможно большего числа людей, которые захотят его услышать. И счастье приходит к нам тогда, когда мы выражаем не маленький мирок своего «я», а когда нам удается выразить то, что волнует миллионы».
(«Гуманист тот, кто борется», 1966 г.)
«Без ложной скромности можно сказать, что сделали мы очень много в смысле перевоспитания человека, средствами искусства воздействуя на его духовное пробуждение и рост. Общепризнано, что наша литература – самая идейная литература. А назовите такую страну, чья литература могла бы соперничать с нашей в этом плане! Смело можно утверждать, что нет в мире такой страны и нет такой литературы!
…Если говорить прямо, то именно это и вызывает яростную злобу у наших идеологических врагов, у их пособников – ревизионистов. Они хотели бы уговорить нас сойти с четких позиций убежденных борцов за социализм и коммунизм, отказаться от партийности и народности как основополагающих принципов художественного творчества».
(Речь на XXIV съезде КПСС, 1971 г.)
Тут даже не смысл – стиль таков, что поневоле впадешь в изумление: неужто это же самое перо могло произвести на свет черный диск солнца в дымной мгле суховея?.. Как будто Шолохов соединял в своей душе ослепительную многоцветность с беспросветной серостью.
Да и смысл… Гениальный художник, на деле показавший, какая все это чушь – и разрушительная чушь! – политические химеры в сравнении с вещами вечными – жизнь, смерть, любовь, дети, – этот же самый художник желает подчинить служение вечному какой-то политической однодневке. В политике и не бывает ничего, кроме однодневок, какой партийности ни подчинить искусство, но искусство всегда чувствует, что наше счастье и несчастье практически не зависят от политики, – она заслуживает внимание художника не раньше, чем ей удастся превратить жизнь в ад – когда она становится тоже сильна, как смерть.
Зато, конечно же, ни один писатель не отказался бы сделаться предметом любви миллионов, но ведь если пожелание быть понятным и любимым массами превратить в предписание, то отлученными от искусства окажутся крупнейшие художники!.. А народ – это вовсе не одни лишь люди, занятые физическим трудом, огромную ценность для всякого народа представляют и аристократы духа, предпочитающие «широте» – «долготу», массовости – долговечность. И в конце концов именно долговечное становится предметом народной гордости! И даже дорастает до массовых тиражей, как это случилось с Буниным, о котором Шолохов отозвался столь пренебрежительно.
А вот принудительное скрещивание народности и партийности породило такое серое и агрессивное явление, как советское народничество, отряд прозаиков-лауреатов, и все они вышли из шолоховской «Поднятой целины», наплодив целые клоны чудаковатых дедков, не лезущих за словом в карман стряпух, могутных мужиков с именами типа Игнат Рогожин, былинных пейзажей типа «лиховерть коловертью промызнула по кулигам чернотала», «К ночи вызвездило. Петух сторожко повел ушами»… И все это венчалось высшим народным типом – фигурой партработника, умеющего и побалагурить со стряпухой, и не испортить борозду, и побороться на поясах, но когда нужно и прикрикнуть, наставить, пристыдить. Кажется, с легкой руки Шолохова колхозные председатели и бригадиры сделались наивными, как дети, и подверженными трогательным детским увлечениям – партийная литература о колхозной жизни сделалась литературой о детях и для детей.
Имена всех этих «народных» авторов ты, господи, веси – не стану извлекать их из заслуженного забвения. Однако титан Шолохов среди этих ражих пигмеев, казалось, чувствовал себя своим среди своих. Раздражало и то, что Шолохов выглядел любимцем власти – только после его смерти сделались известны его почти безумные по безоглядности письма Сталину о зверствах, творимых во время коллективизации, об искусственном голоде 33-го, о репрессиях 37-го. Зато явленные миру чины и почести превращали писателя в благополучного советского вельможу: член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Сталинской премий – и прочая, и прочая, и прочая…
