Герой повести Дмитрия Колесниченко «Заканчивался февраль» мелкий киевский предприниматель, поглощен собственными делами и делишками, но и его тянет на Майдан, где творится История: «Алексею захотелось быть там – под пулями, под залпами, среди дыма и огня. Зачем? Он не знал. Просто хотелось. Думая об этом, он испытывал трепет и гордость. Хотя и не мог до конца понять, чем конкретно он гордится. Скорее всего грандиозностью момента».
Грандиозность с ее огнем и трепетом всегда у нас под ногами. Планета наша – это главным образом магма, а трава и асфальт, океаны и джунгли – лишь тончайшая пленка. Но простому человеку не по уму в это поверить, он всегда готов продырявить спасительную пленку, чтобы насолить соседу.
Джентльмены и мужичье
Роберт Пенн Уоррен ушел из жизни в 1989 году, когда наша страна искала дорогу к храму, и если бы нам кто-то тогда сказал, что «Вся королевская рать» («All the King’s Men», 1946) являет нам наше собственное будущее, мы бы ответили, что ворюги нам милей, чем утописты.
Прототипом Хозяина воровской рати считается 40-й губернатор Луизианы в 1928–1932 годах и сенатор от штата Луизиана в 1932–1935-м Хьюи Лонг по прозвищу «Морской царь», в июле 1933-го заявивший о намерении участвовать в следующих президентских выборах, однако 8 сентября 1935 года расстрелянный в здании администрации Луизианы, построенном по его же собственному решению. Мог ли Хьюи Лонг одолеть Рузвельта, вопрос открытый, но почему бы и нет, ибо наезжал он больше всего на богатых, а разговоры в пользу бедных в двадцатом веке иногда окупались и диктаторской властью. Но нашелся один обиженный доктор с револьвером – и вся королевская конница, вся королевская рать не может Шалтая, не может Болтая…
Шалтай-Болтай в оригинале зовется Хампти-Дампти, и строка из песенки о его злосчастной судьбе как раз и сделалась названием знаменитого романа – «All the king’s men». Почему? Известный журналист Александр Пумпянский обнаружил здесь перекличку с песней «Every man a king» («Каждый человек – король»), сочиненной Хьюи Лонгом для его фанатов (см. «Новый мир», 1975, № 6).
Судя по всему, реальное убийство Лонга произошло безо всяких любовных подтекстов (деньги, сказал бы Гоголь, в современном мире имеют побольше «электрической силы», чем любовь), но роман без любви – какой же это был бы роман! Пусть даже идеологический и политический.
«Вся королевская рать» – полноценнейший романтический роман, только среди страстей и лирических отступлений почти каждый из главных персонажей время от времени излагает какой-то – или какое-то? – profession de foi. Первый идейный монолог Хозяина обращен к генеральному прокурору Хью Миллеру, «не выдержавшему борьбы», как когда-то выражались дураки о самоубийстве Маяковского, и подавшему в отставку.
«Вы пятнадцать лет сидели в своей адвокатской конторе и смотрели, как сукины дети протирают здесь штаны и ничего не делают, а богатые богатеют и бедные беднеют. Потом пришел я, сунул вам в руку дубинку и шепнул на ушко: «Хотите их раздраконить?» И вы их раздраконили. Вы отвели душу. От них только пух летел. Вы посадили девять хапуг – из тех, кто играет по маленькой. Но тех, кто стоял за ними, вы не тронули. Закон для этого не приспособлен. Все, что вы можете, – это отнять у них правительство и не подпускать их к нему. Любым способом. И в душе вы это знаете. Вы хотите сохранить свои гарвардские руки в чистоте, но в душе вы знаете, что я говорю правду, вам надо просто, чтобы марался кто-то другой. Вы знаете, что дезертируете, подавая в отставку».
Хозяин хочет отнять у могущественных ворюг правительство, в котором «половина – рабы, а другая – мерзавцы», и он уверен, что этические и эстетические церемонии здесь ни к чему, он это и повторяет своему антиподу «чистоплюю» доктору Адаму: «Он ушел в отставку потому, что не хотел пачкать ручки. Хотел дом строить, да не знал, что кирпичи из грязи лепят. Он был вроде того человека, который любит бифштексы, но не любит думать о бойне, потому что там нехорошие, грубые люди, на которых надо жаловаться в Общество защиты животных. Вот он и ушел».
Хозяин убежден, что добро приходится делать из зла, «потому что его больше не из чего делать». На самом же деле, добро человек придумал для того, чтобы оно помогало ему делать какое-то дело, но все, что он придумывал, заставляя других «поклоняться ему как добру и справедливости, всегда отставало на пару шагов от того, что ему нужно для дела». Но люди никогда не перестанут заниматься делом, то есть не совершат самоубийство, – «общество просто состряпает новые понятия о добре». А в чем заключается его дело, Хозяин выкладывает перед взвинченной толпой.
«И это ваше право – чтобы каждый ребенок получил образование. Чтобы ни престарелый, ни инвалид не нуждались в хлебе, не просили подаяния. Чтобы человек, который производит товар, мог отвезти его на рынок, не завязнув по ступицу, беспошлинно. Чтобы дом и земля бедняка не облагались налогом. Чтобы богачи и большие компании, которые тянут деньги из штата, платили штату справедливую долю. Чтобы ни у одного из вас не отнимали надежду!»
Какой гуманист скажет, что цели эти негуманны? Хозяину ставят в вину только его методы, хотя, по нашим меркам, его методы предельно вегетарианские: он всего лишь разузнает подноготную о махинациях ворюг и тем вынуждает их служить себе. Когда-то и большевики презирали «интеллигентиков», надеющихся делать революцию в перчатках, а Луначарский в одной из своих статей рассказывал целую притчу о Николае Угоднике, который помог путнику вытащить телегу из грязи, не убоявшись запачкать свои ризы. Нарком просвещения упустил из виду лишь одну мелочь – святой не убоялся грязи, но не крови.
Убийца Хозяина Адам крови не убоялся. Но кому он сделал добро, чью телегу помог вытащить из грязи? Он отомстил лишь за собственную поруганную чистоту – ему предложил ответственнейший пост, на котором он мог бы делать массу добрых дел, любовник его сестры, а значит, сплетникам он мог бы показаться кем-то вроде сутенера, – как такое пережить! Герой-рассказчик называет Адама человеком идеи – но в чем его идея? Не прикасайтесь ко мне? Что-то маловато для идеалиста, это больше похоже на эгоцентризм…
Если бы в сегодняшней России нашелся Хозяин, который бы сумел заставить ворюг притормозить, а еще лучше – поделиться наворованным, судить его строго, подозреваю, стали бы только те, кому реальные люди глубоко безразличны, а то и противны, как Адаму, кто только имитирует гуманизм, – то есть, в сущности говоря, нарциссы, озабоченные мыслью одной – изящно пляшу ли.
Изобразить таких несложно – с ними и не захочешь, так познакомишься, они умеют себя навязать городу и миру. Но вот создать образ российского Хозяина было бы куда труднее, чем американского. Прежде всего штат Хозяина, с одной стороны, выглядит самостоятельным государством, там все завязано на внутренних проблемах, в которых столичные авторитеты никак не участвуют, – у нас это невозможно, как сказано в одноименной антиутопии Синклера Льюиса, изображающей приход к власти фашистского лидера, прототипом которого послужил тот же Хьюи Лонг (не помню, кто сказал, что будущие фашисты станут называть себя антифашистами). А во-вторых, при кажущейся независимости штата от национального целого, хоть слово «штат» и означает «государство», он не обладает важнейшими признаками национального государства – национальной сказкой о героическом прошлом и национальной грезой о каком-то великом будущем. А потому и во всех конфликтах «Всей королевской рати» задействованы исключительно экономические интересы и совсем не задействованы экзистенциальные. Важнейший из которых – необходимость преодолеть присущий каждому человеку страх собственной мизерности, страх беспомощности перед лицом старости и смерти.
И с тех пор как многократно ослабела защита религиозная, ее самым сильным суррогатом сделалась включенность во что-то прекрасное и хотя бы потенциально бессмертное, – подавляющее большинство людей находит нечто подобное только в нации. Именно поэтому людей воровство лишь раздражает, а покушение на их национальное достоинство, неважно, реальное или мнимое, их оскорбляет настолько, что самые пламенные из них ради его защиты готовы поставить на карту даже собственную жизнь и, тем более, вовлечь в эту борьбу менее пламенных.
