— Давай, за неё и выпьем! — предложил Веничка.

Герман молча налил себе. Грянуло «Прощание славянки». Подошедший Шурик спросил «За что пьём?» и, получив ответ, присоединился к друзьям. Поскотину стало плохо. Он попытался увильнуть от очередного тоста, но, как и всякий раз, смалодушничал. У него кружилась голова и в такт бравурного марша болезненно било в висках. Мочалин и Дятлов переглянулись. «Поезжал бы ты домой, многоженец! — предложил Веник, — А мы тут с Шуриком ещё часик другой „пожурчим“. Доберёшься?» «Да, конечно», — пробормотал их друг, вставая. Он вышел из ресторана и попытался унять головокружение. Солнце ещё только садилось и улицы наполнились народом, возвращавшимся с работы. Майор с трудом поймал такси, назвал адрес, а через минуту уже спал на заднем сидении.

«Гера, просыпайся!.. Пора!» Поскотин повернулся на бок и с головой закутался в махровую простыню. «Ну, как знаешь…» Терзаемый сухостью во рту он ещё несколько минут пытался поймать ускользающий сон, но больной организм настоятельно требовал профилактики. «Пить!» — еле слышно попросил Герман. В ответ на кухне загремели посудой. Где-то за стеной оркестр Гостелерадио завершал исполнение гимна и, когда его сменили утренние новости, молодой человек открыл глаза. Некоторое время он оторопело смотрел по сторонам. Шкура леопарда, тростниковое панно, кофейного цвета оскалившиеся маски, задавленные багетом портреты диковинных лошадей с осмысленными мордами и тоскливыми глазами. «Где я?!..» Когда его взгляд переместился к нереально огромному телевизору «Панасоник» и музыкальному центру, Поскотин всё понял. «Валькирия!.. Но как…» Сформулировать вопрос до конца ему не дали. Дверь в комнату открылась и следом появилась улыбающаяся Людмила. «Очнулся?» Герман с отчаянием пытался примириться с реальностью. «С тобой всё хорошо?» «Да», произнёс он неуверенно и приподнялся с дивана. Женщина рассмеялась.

— Не поверишь, впервые, как это случилось, улыбаюсь… Ты, должно быть, ничего не помнишь?..

— Похоже на то, — признался гость. — Где моя одежда?

К Герману, словно спохватившись, тесня друг друга, стали врываться воспоминания. Звонок… шампанское, цветы, слёзы… её руки, опять слёзы… ах, да — коса! У неё была коса!

— Люся, где твоя коса? — задал он первый осмысленный вопрос.

— Ты же сам её расплетал!

— Да-а-а?!

— Ну, ты вчера хорош был!

— А мы, что, случайно не того?..

— С кем «того»? С тобой?.. Тебе тогда совсем не до «того» было. Весь вечер меня утешал, пока за столом не уснул.

— Как же я на диван попал?.. И без штанов.

— Кто же в штанах спит?.. Сняла я их с тебя, а до того волоком волокла… Что молчишь?.. А, впрочем, лучше молчи. С твоим приходом мне снова жить захотелось… И не делай страшные глаза! Я всё понимаю… У меня тоже был жених. Я ведь тогда всё поняла. Ты ничего не говорил, но в твоей физиономии, как на прощальной открытке, приговор себе прочла… Рада, что ты, наконец, счастлив!

— Правда?

— Правда… Не сразу, конечно… Долго на тебя обижалась. Потом появился Сергей. Тоже из разведки… Я, кажется, была влюблена, да и он тоже…

— Кажется?

— Поди сейчас разбери! Нет его. За два дня, как отца взяли, пропал…

На глазах Людмилы показались слёзы. Герман смущённо кашлянул и стал натягивать брюки. Хозяйка достала с полки пластинку и поставила в проигрыватель.

— Люсенька, не надо Вагнера! — попросил гость, — Лучше что-нибудь бодрящее. Гляди, как солнце в шторах играет, а ты — «Реквием по мечте».

— А я только с ним да с Ибсеном вечера коротаю. Как приду с допросов, так и включаю… Впрочем, ты, наверное, прав, но не ко времени сейчас мне веселиться. Может, Стива Вандера послушаем? Или вот, пожалуй, лучше… До недавнего времени моей любимой была…

Людмила быстро перебрала кассеты и в комнате зазвучали голоса известных музыкантов, исполнявших «We Are The World». Взяв магнитофон, молодые люди переместились на кухню. Когда в очередной раз перетасовав музыкальные записи, они остановились на Крисе де Бурге, разговор вновь вернулся к основной теме.

— Моему папе это нравилось.

— А-а-а, гимн шпионов, — подхватил Герман, прислушиваясь к словам своей любимой песни «Moonlight And Vodka».

Женщина вскочила. Реальность, о которой невольно напомнил ей гость, словно звук хлыста тигрицу, выбил её из равновесия. Опешивший Поскотин принялся извиняться.

— Не надо… Пора уже привыкать, — ответила она. — И не тебе себя винить. Другие мой дом стороной обходят. А ты, хоть и пьяный в стельку, да заглянул. Есть в тебе что-то не от мира сего… Ладно уж, будем прощаться. Если отпустят, уеду в Красноярск, там мамины старики живут. Постараюсь всё забыть, хотя, как это сделать?! — женщина обхватила голову руками. — Мама на развод подала… Ей про папину любовницу рассказали, про ту, что в Индонезии к нему подвели… Боже мой, до чего же все мужики слабые! Я уже давно догадывалась, Герочка, что в нашем мире любовь давно умерла, осталась только похоть!..

— Зря ты так.

— Посмотри на себя. Ты, думаешь, устоял бы?

— Об этом ещё не думал… Я всё больше сам под себя подбираю…

Молодые люди ещё некоторое время общались, но вскоре Герман решительно встал и со словами «Ну, всё, пора, Люсенька» направился к выходу. «Будь внимательным, — напутствовала его Людмила. — За домом круглосуточное наблюдение, сам понимаешь… И не звони больше!» «Мне теперь всё равно! — ответил гость, прощаясь с ней в прихожей. — Завтра улетаю, а там — ищи-свищи!..» Дверь захлопнулась. Спустившись вниз, Поскотин, стоило ему выйти во двор, намётанным глазом заметил сидевшего поодаль субъекта с газетой в руках. Увидев его, субъект отвернулся и стал закуривать. Столь же поспешно женщина в фартуке, что стояла на проезжей части, стала энергично работать метлой по чистому асфальту. Поскотин улыбнулся — «Коллеги!» — после чего решительным шагом направился к остановке. Покатав некоторое время за собой «наружку», он легко от неё оторвался, нырнув в знакомые дворы в районе депо метрополитена.

Дома его ждала взволнованная Ольга.

— Слава Богу, пришёл, а я пять минут назад звонила Венику. Уверял, что ты ещё спишь!..

— Веничка меня прикрывает… Не был я у него.

— Где же тебя носило?

— У Валькирии!

Ольга мгновенно потухла. Она уже было повернулась уйти, как Герман взял её за руку.

— Ты мне веришь?.. Тогда слушай!.. У человека трагедия… Я бы об этом не вспомнил, если бы не друзья. Валькирия ни в чём не виновата, но её жизни не позавидуешь. Вот и скажи — а ты меня знаешь — мог бы я поступить по-другому?

— Мог! Мог предупредить! Я бы всё поняла… Пойми, мне иногда страшно за наше с тобой будущее. Тебе претит спокойная жизнь, ты будто ищешь вулканы и стучишь, и колотишь в них, пока они не извергнутся. Сам же никогда не задумаешься, что один из них может тебя похоронить?!.. Молчишь?.. Считай меня слабой женщиной, но мне хочется покоя. Дай мне слово, что это твоя последняя война!

— Клянусь!

— Тогда пойдём упаковывать вещи.

Аэропорт гудел в стороне. Ольга и Герман сидели в тени берёз у выставленного на постаменте четырёхмоторного «Ту-114». Её руки, словно руки слепой беспрестанно скользили по его плечам, спине, ненадолго задерживались на талии и вновь начинали свои лихорадочные блуждания.

— Пиши!

— Обязательно!

— Ты пирожки в рюкзак положил?

— Да.

— А мою фотографию?

— Вот она, в портмоне.

— А…

— Оленька, не надо. Всё взял, даже тебя в бронзе и с веслом. Не волнуйся, всё будет хорошо.

— Я боюсь…

Они вновь сидели обнявшись. Потом, словно испугавшись, начинали без удержу болтать, снова умолкали, давая себе время, чтобы погасить эмоции. «Пора!» — наконец вымолвил Герман, хотя до урочного времени оставалось не менее четверти часа. Ему хотелось быть с ней, но расставание было столь тягостным, что истерзанные чувства буквально взывали к прекращению мучений. Держась за руки, они пошли к служебному терминалу.