— Я сотрудник КГБ, — отрекомендовался приходящий в себя филёр, демонстрируя милиции своё удостоверение. — Простите нас за доставленные хлопоты. Мы с коллегой осуществляли задержание этой гражданки, — и Вадим указал на совершенно ошалевшую женщину, — Она подозревается в проведении незаконных валютных операций!

— Так точно, товарищи, — поддакнул Поскотин, — перед вами злостная фарцовщица и расхитительница социалистической собственности!

Женщина была ошеломлена. Она смотрела на любимого и в её душе закипала нешуточная ярость. «Подлец!» — воскликнула Ольга и влепила сокрушительную пощёчину своему бывшему любовнику. «Ну, вы, товарищи чекисты, сами тут разбирайтесь что к чему, а мы, наверное, пошли…» — улыбаясь, заметил сержант милиции, прикладывая руку к козырьку. «Станция „Лосиноостровская“, конечная», — прохрипел репродуктор. Двери с шипением распахнулись и участники инцидента вышли на перрон. Разведчик и его преследователь крепко держали за руку совершенно потерянную «фарцовщицу». Когда милиция скрылась за поворотом, Вадим, отпустив руку и приложив к ссадинам платок, дружелюбно обратился к задержаной.

— А вы, барышня, кем моему напарнику приходитесь?

— Какому напарнику? Этому? — и Ольга с ненавистью посмотрела на Поскотина. — Женой! Кем ещё?!

От неожиданности Герман впал в сладостный ступор. Он влюблено посмотрел в её пылающее ненавистью лицо.

— Ушам своим не верю!

— Позвольте уточнить, — вклинился в разговор удивлённый Вадим. — Выходит, супруга как бы не в курсе, что муж её работает в КГБ?

— Кто, этот? Да он неудачник! Жалкий «Мэ-Нэ-Эс» и клистирная трубка…

— Но-но! — заупрямился Герман, — Я же говорил, что служу в разведке!

— Так это что, правда? — и, обернувшись за помощью к Вадиму переспросила Ольга, — Он что, в самом деле не врёт?

— Истинная правда сударыня! — чопорно ответил филёр, — И к тому же ваша «клистирная трубка», как вы изволили выразиться, имеет высокое звание майор!

— Матерь божья! — в искреннем удивлении воскликнула «жена» майора. — А я-то, дура, всё тешила себя, что он просто потаскун!..

Вадим, начинавший о чём-то догадываться, хитро улыбнулся. «Полагаю, товарищ майор теперь сам всё расскажет, а пока позвольте, уважаемая, мы с вашим супругом подведём итог совместной операции».

Ольга безропотно отошла в сторону, и пока мужчины обсуждали, что из произошедшего за последние полчаса необходимо внести в отчёты, достав зеркальце, стала приводить себя в порядок.

Они сидели в старом запущенном парке. Высокие деревья, избежавшие садовых ножниц и пил, словно колонны Коринфского ордера поддерживали сплошной зелёный полог, не пропускавший полуденные лучи, но не чинивший препятствий вечернему светилу, которое, оставляя длинные тени, заглядывало в его самые укромные уголки. Вдоль аллеи на заросших кустарником и заштукатуренных ежегодными побелками тумбах покоились бренные останки довоенных скульптурных композиций. Из их бетонных ног, лап и рулек с копытами причудливо торчала ржавая арматура, похожая на некогда роскошный, но забытый за шкафом букет цветов. Когда мимо них, вспыхивая белыми пятнами фартуков, проплыла шумная компания старшеклассников, Ольга заговорила.

— Ты меня вспоминал?

— Каждый день.

— И я… Думала, пройдёт. Всё делала чтобы забыть. Однажды с Надеждой взялись подсчитывать твои недостатки… Много насчитали…

— Сколько же?

— Не помню… Только за её Виктором, что твоего Веничку сменил, их гораздо меньше числилось.

— Вот, казалось, и повод меня забыть.

— Не понимаешь ты, Герочка, женщин. Их крайности в мужиках привлекают. Кому суровых героев подавай, а кому — законченных разгильдяев, вроде тебя. Но, как оказалось, ошиблась я в тебе… Поди ж ты, майор, да ещё из КГБ! И что странно, в прежней ипостаси ты мне больше нравился. Хотя, лгать не буду, и такого люблю.

— Правда?

— Кривда! Скучно без тебя. Ничего не в радость. Всё вокруг одной большой кухней казаться стало… Ну, а у тебя как? Надя говорила и в семье хорошо, и подружку будто бы завёл…

— Да как бы всё так, да не совсем так… Скорее даже, совсем не так!

— Понятно… Про жену можешь не рассказывать. Жёны — это мебель, или что-то вроде тренажёра для ленивых, а вот про подружку хотелось бы поподробнее…

— Может, лучше потом. Сначала расстанусь с ней… скажу ей, мол, всё, а уж затем…

— Не сто?ит… Подумай сначала. Я хоть дура-дурой, что в тебя влюбилась, однако ж понимаю, что в жизни любовь — не последний аргумент… Подружка хоть умна?

— Кто? Ах да… Конечно же, да… То есть, даже очень… Спортивная, самолёт водит, скалолазка, папа в генералы метит.

Ольга надолго задумалась. Она теребила платок и Герману казалось, что из её глаз вот-вот брызнут слёзы.

— Ольга!

— Не надо!.. — женщина подняла лицо вверх, будто пытаясь спрятать накопившуюся влагу под своим веками. — Красивая?

— Других не завожу!

— Подлец!

С этими словами женщина обхватила Германа за шею и прильнула к нему.

— Подлец, подлец!.. — повторяла она, ища его губы, и, когда наконец нашла, разрыдалась. Отдышавшись, она достала платок и, вытирая слёзы, тихо промолвила, — Я развожусь… Больше не могу…

— Из-за меня?

— Наверное… Просто ты показал, какой радостной и весёлой может быть жизнь… Только не пугайся… Ответных шагов не жду… Поезжай в свой Афганистан, а там видно будет.

Добравшись до «виллы», Герман впал в уныние. Через силу подготовил отчёт, после чего вернулся в комнату. Шурик и Веник играли в шахматы. На стене трёхпрограммный приёмник подводил промежуточные итоги реализации Продовольственной программы. Заметив перемену в настроении друга, оторвавшиеся от игры «Бермуды» принялись выпытывать причины его дурного настроения. Поскотин артачился, но вскоре сдался и, поминутно теребя подбородок, рассказал о своём бедственном положении.

— Выходит, их у тебя теперь три?.. — задал уточняющий вопрос Мочалин.

— Выходит… — согласился Поскотин.

— И как теперь, очередь организуешь, или конвейер?

— Не знаю пока… С кем-то надо определённо расставаться…

— А, может, тебе ещё подкинуть? Для ровного счёта… — рассмеялся Шурик, — Могу стюардесс порекомендовать. Они любого утешат… Ты у нас теперь как правоверный мусульманин, а им, сарацинам, и четырёх иметь грехом не считается.

— Вот и я, Шурик, удивляюсь. Как можно разом четверых любить и почему их жёны друг другу глаза не выцарапывают. Может, на сей случай какой-нибудь закон природы имеется, только от нас его скрывают.

Вскоре разговор перешёл в плоскость теории, в процессе разработки которой неутомимый Мочалин довёл допустимое число одновременно используемых женщин до семнадцати.

— А почему не восемнадцать? — поинтересовался Дятлов.

— В именах буду путаться, — резонно ответил Веничка, после чего, пожелав всем доброй ночи, ушёл к себе.

— Вот так всегда, — пробурчал Шурик, выключая свет, — Раззадорит и бросит, а ты тут лежи с выпученными глазами и понижай, как можешь, свой гормональный статус…

Накануне экзаменов Поскотин всё же решился на прополку. «Жену трогать — себе дороже, — разумно рассудил он, — За развод могут и отчислить, а вот с „Валькирией“ надо что-то делать… Извинюсь, — тут без вопросов… Поблагодарю, само собой… Только какими словами всё это сказать и за что, собственно, её благодарить?..» После самоподготовки запутавшийся в тенетах любви романтический герой, повторяя про себя заранее подготовленную речь, направился в медсанчасть. Потоптавшись перед дверью, он тяжело вздохнул и коротко постучал. «Войдите!» — послышался строгий мужской голос. Визитёр на секунду опешил, но отступать было поздно. Открыв дверь, Герман был неприятно удивлён. За столом сидела Людмила, а рядом стоял её отец, полковник Фикусов. «Здравия желаю! — вытянул руки по швам пациент. — Разрешите обратиться к Людмиле Владимировне!» «Разрешаю!» — улыбаясь ответил секретарь парткома, выходя ему навстречу. Слушатель и руководитель обменялись короткими рукопожатиями.