Когда машина, ведомая подругой экстрасенса, выехала на пустынную ленту шоссе, подёрнутого муаром первой позёмки, Людмила, до того долгое время молчавшая, в задумчивости произнесла: «А ты, оказывается, большой шельмец, Герман…» «Не без того…» — согласился впадающий в дрёму пассажир. Когда он очнулся, «Жигули» стояли у подъезда незнакомого дома. «Мы где?» — поинтересовался он. «У меня», — спокойно ответила Людмила, ослепляя оробевшего седока холодным взглядом северной богини. «Валькирия!» — словно зачарованный, произнёс Поскотин, отдавая себя во власть разбуженных им чувств.

Приближались очередные новогодние праздники. Первокурсники, чтящие священные традиции Альма-матер, потянулись на «заготовки». Неугомонный Веничка, выступая в курилке перед членами «Бермудского треугольника», предлагал «тряхнуть стариной».

— Новый Год, — конечно, следует проводить в кругу семьи, — вещал он, — а дня за два — не грех и в чужой огород заглянуть.

— У меня с «этим» и без того перебор, — увиливал от мобилизации Поскотин.

— Я вообще «на? сторону» больше не ходок, — отрезал меланхоличный Дятлов. — На Октябрьские праздники дал слабину, согласился с третьим курсом навестить подружек из «Первого меда», так сразу же себя пенсионером почувствовал.

— Что, не смог?! — притворно озабоченно поинтересовался Мочалин.

— Смог, отчего же?!..

— Так в чём прикол?

— Да она меня всю ночь дядей Сашей звала!

— Из уважения, не иначе!

— Какое там… «Дядя Саша, вы мне то придавили, вы мне сё прищемили… Дядя Саша, не курите в постели… Дядя Саша, не храпите!..» Мне теперь разве что женщин бальзаковского возраста, да и то — по праздникам…

На минуту в курилке воцарилась тишина. Мочалин, который по причине повышения успеваемости вновь на досуге стал почитывать «Камасутру», обдумывал, как зажечь искру среди подверженных меланхолией друзей.

— Герочка, а у твоей «Валькирии» подружки есть?

— Только замужние…

— Это в наше время не проблема!

Поскотину вдруг захотелось исповедаться. Не обращая внимание на последнюю реплику товарища, он пустился в путаный пересказ хитросплетений своей непростой личной жизни. Друзья ему почтительно внимали, гася и вновь прикуривая сигареты.

— Может, тебе Людмила в искупление грехов послана? — с видом философа-теологоа заметил «Предводитель обезьян», когда основной докладчик утробно кашлял, затянувшись третьей к ряду сигаретой. — И тесть получается фактурный… Года через два возглавит Институт. Тебя — на кафедру… Если беременность жены на поток поставишь, — за два года четырёхкомнатную квартиру справишь. Мы к тебе с Шуриком на дачу будем ездить, отчитываться, так сказать, о проделанной работе. А там, глядишь, на закате службы весь «Бермудский треугольник» к себе подтянешь… Верно я говорю, Насе?р? — обернулся он к Дятлову. — Доктором разведывательных наук хочешь стать?

Волоокий друг некоторое время сидел прищурившись, будто пытаясь заглянуть за горизонты своей жизни, после чего, метким плевком загасив окурок, степенно ответил.

— Не бывать этому, Балимукха! Где стабильность, там нашему Животу жить заказано. Да и любовь его с «Валькирией» больше на хобби смахивает. С Ольгой — горел! А с Людкой — только воздух портит!

Герман за «воздух» обиделся, но спорить не стал. Он вдруг вспомнил, что его подруга уже пару раз прозрачно намекала на скорую перспективу знакомства с её родителями. Стало тоскливо. Глядя на догорающий окурок на заплёванном полу, герой-любовник осознал, как много общего в его чувствах с этим ничтожным огрызком бумаги и табака. «Прав Шурик! Только воздух порчу!.. Вот после Нового Года с ней встречусь и начну остужать разгул романтических чувств… Нет, лучше после Старого Нового Года. Люся обещала на каникулах покатать сына на лошадке. Да… Определённо после Старого Нового Года…» Завершив очередной абзац своих мыслей, Поскотин тяжело, будто переводя каретку, вздохнул, что и послужило сигналом к завершению совещания в «Бермудском треугольнике».

Тридцать первого декабря майора Поскотина вызвали к полковнику Геворкяну. Когда он подходил к начальствующему кабинету, послышались переборы гитар и тягучие голоса шестёрки «Песняров», исполняющие хиты тридцатых годов. «Кто-то смотрит повтор вчерашнего финала „Песня-83“ — подумал Герман, открывая дверь. Этими „кто-то“ были Вазген Григорьевич и Владимир Александрович, — его куратор и секретарь парткома. У вошедшего от плохих предчувствий ёкнуло в груди. „Не дай Бог прослышал, что я к нему в зятья набиваюсь! — мелькнула далеко не вздорная мысль. — Отпираться, или сразу бухнуться в колени?..“ Старшие офицеры, не обращая внимания ни на „Песняров“, ни на посетителя, о чём-то спорили, прижавшись друг к другу головами. „Я тебе говорю, напрасно мы нефть стали продавать!.. — доносились голоса спорщиков. — Ещё раз ОПЕК уронит цены — и стране конец!“ „Секретничают старики, — выстроил посетитель очередную догадку. — Знают, что все кабинеты на прослушке, вот и врубили телевизор“. „Кхм! — громким покашливанием заявил он о своём присутствии, — Вызывали, товарищ полковник?“ Первым из-за стола встал секретарь парткома. Он широко улыбался, в то время, как мрачный Геворкян усмирял регулятором громкости не в меру разошедшийся белорусский ансамбль. Полковник Фикусов шёл с распахнутыми для объятий руками, словно говоря „Добро пожаловать Герман Николаевич в семью!“ Молодой майор не на шутку встревожился. „Герман Николаевич, добро пожаловать… — начал партийный руководитель в то время, как офицер уже был готов дать „стрекача“. — Добро пожаловать в мир науки!“ Поскотин скосил голову, демонстрируя полное непонимание текущего момента. „Поздравляю вас с большой победой!“ „Иронизирует? — подумалось встревоженному гостю, — Неужели ему не доложили, как меня кинул головой о землю этот худосочный „напильник“?“. „Руководство МинВУЗа… — между тем продолжал полковник, — сочло возможным присудить вашему реферату по использованию светофильтров в оперативной деятельности первое место в номинации закрытых научных разработок!“ Слушатель, уняв сердцебиение, глубоко вздохнул и что есть мочи гаркнул: „Служу Советскому Союзу!“ „Молодец! — одобрил его показное рвение секретарь парткома. — Позволь я тебя по-отцовски обниму!“ Кандидат в зятья, в то время как его душил в объятиях наречённый тесть, смог лишь робко обхватить его за талию и украдкой бросить взгляд на куратора. Недовольное выражение лица старого разведчика, словно говорило „Терпи, паскуда, — сам заварил!“. „Но это ещё не всё!“ — воскликнул Фикусов, отстраняя он себя перспективного учёного. — Мы тут с Вазгеном Григорьевичем посовещались и решили выйти с ходатайством к руководству Института о зачислении вас в адъюнктуру!.. Возражений нет?» «Никак нет!» — промямлил майор и на всякий случай вновь добавил «Служу Советскому Союзу!» «Орлов растим! Не так ли, Вазген?!» — словно любуясь выбором своей дочери, добавил растроганный секретарь. «Будет уже… — прервал словесный поток друга полковник Геворкян, — испортишь будущего ираниста. А ты, — обратился он к подопечному, — ступай!.. Хотя нет, погоди…» С этими словами он встал и, грузно прошествовав по кабинету, вывел Германа в коридор. Потом, взяв его за ухо, прильнул к нему своими просмолёнными усами. «Прекрати болтать с друзьями в курилке!.. — и через секунду — а также в комнате, туалете и душе!.. Ты меня понимаешь?!» — свирепо зашипел он, обдавая внимавшего его Германа терпким запахом дорогого табака. «А теперь — вон отсюда!.. И с наступающим Новым Годом!»

«Неужели обнял?» — перегнувшись через спинку сиденья автобуса, продолжал допытываться у приятеля, исходящий завистью Вениамин. Его величественное чело лишь изредка выходило из створа голов его друзей, сидевших впереди. Уловив подтверждающий кивок, он в изнеможении откинулся назад. «Везёт же дуракам!» — растворился среди гула мотора приглушённый комментарий. Через минуту его мясистые уши вновь замаячила у основания «Бермудского треугольника». «Шурик, иди Серёге Терентьеву расскажи, кого начальство в адъюнктуре хочет оставить. Пускай удавится! Глядишь, на свете одним отличником меньше станет». Не дождавшись ответа, он снова прильнул к уху Поскотина.