— …и навернётся вся Советская власть, если старых маразматиков молодёжью не заменят, — разошёлся кандидат медицинских наук.

— Кто там про Советскую власть? — с трудом ворочая языком, в очередной раз вклинился ветеран Вьетнама.

— Я, товарищ полковник, — отправляя ломтик буженины в рот, ласково отвечал Эвальд.

— Не позволю!.. Не затем свою кровь… чтобы… Советская власть крепка как… как… — Коржов, не находя слов, сдавил зелёный малосольный помидор в поднятом кулаке, — Во как! — и окатил компанию рассолом лопнувшего томата.

— Ну, всё, ракетчики — по коням! — стряхивая с майки незрелые семена томата, прокомментировал ситуацию Блюм. — Наслушаются до заворота мозгов разных кретинов на политзанятиях, потом несут околесицу с трёх рюмок.

— Он уже литр принял, не меньше, — вступился за будущего командира Герман. — После трёх рюмок он «Боинг» рогаткой собьёт!

— Вот именно! Нам бы только «Боинги» да «Фантомы» рогатками сбивать!

— Отставить!.. Прикажут — и Штаты к хренам снесём! — пригрозил Коржов.

— Рогаткой?

— …контр-р-ра, м-м-лядь! — и подполковник перегнулся через стол, норовя сбить очки с лица невозмутимого Эвальда.

— Я тут! — раздался звонкий голос Шифера, когда Чук и Гек водрузили старшего товарища на стул, — принёс доказательства!

— Су-у-ука очкастая!.. У-у-убью паразита! — взвыл ветеран. Гроссмейстер, побледнев, был готов брякнуться в обморок, принимая эмоциональный всплеск ветерана в свой адрес. Но подполковник, засыпая на ходу, уже валился на сторону. Герман, заботливо прислонил своего будущего начальника к стенке.

— Эвальд, возьми, прочти! — передавая листок, предложил Лысый.

Блюм принял бумажку, развернул, и, в очередной раз, протерев очки, начал изучать документ.

— А что, вырвать аккуратней нельзя было? — усмехнулся он, не поднимая головы.

— Забыл ножницы с собой в туалет захватить.

— В мединиституте… на танцах?

— Ага!

— Ваша взяла. Проигрываю со счётом 5:1! Листочек не подарите?

— Не могу, память о любимой.

— А за «четвертной»?

— Не продаётся!

— Ну и правильно! На нём до двух тысяч в месяц в Сочи и трёх — в Батуми… Надеюсь, я не первый?.. Да ладно, я же смышлёный.

— Ну, где-то в первой сотне будешь.

— Молодцы! В этом году меня ещё не разводили. Дай-ка название книги спишу… Веру-у-унчик! Принеси-ка четыре бутылочки коньячку, да ещё пять в сторонке отставь, полковник молодёжи подарок готовит.

Радостная Вера резво побежала в подсобку.

— С вами в доле?

— Кто?

— Вера!

— Не-а!!! — гаркнули аферисты.

— Понятно… Ну, мне пора. Спасибо за урок, — нехотя возвращая волшебную страницу, сказал Эвальд. Затем он вытащил из заднего кармана бумажник и стал дожидаться официантку.

— Плешка, мне тоже пора! — начал Герман.

— А дежурить кто будет? И подполковника пора выводить.

— Ладно, Лысый, останусь… Давай Коржова будить.

Чук и Гек начали тормошить спящего ветерана Пунических войн.

— Может, не надо? — словно предчувствуя недоброе, — попросил Эвальд. — Дайте расплатиться, пока Советская власть дремлет.

На фразе «Советская власть» ветеран вздрогнул и некоторое время лежал на столе, собирая в кучу остатки сознания, но вдруг, подобно освобождённому бойку, пружинисто выпрямился и, увлекая праздничный стол, с размаху запустил кулаком в ненавистную рожу поляка. Германа пробило током. В его зрительных рецепторах всё происходящее отражалось неестественно медленно: падающий стол с остатками пиршества, литой кулак подполковника, занесённый над Блюмом. Но вот, карающая длань вдруг уходит в сторону. Эвальд, чуть подавшись в бок и, вставая на ходу, ребром ладони отбивает кулак. Подполковник, теряя равновесие, заваливается на бок. Неумолимая кинетика его кулака обрушивается на безответного Шифера. «Накрылась поездка в Анапу!» — молнией пролетает в мозгу Германа. Шифер торжественно, вместе со стулом, валится назад и влево. Один глаз-пуговка по-прежнему излучает доброту и блаженство, а второй уже закрыт, и, видимо, надолго.

Шум, звон разбиваемой посуды, глухой звук удара головы гроссмейстера о пол, с небольшим разрывом — повтор. Это падает тело подполковника Коржова, перелетевшего верхом на блюде через стол. Лысый валится за компанию, а Герман вместе с Блюмом пытаются удержать встающую на дыбы мебель.

Всё! Два «трупа», пустой стол и груда разбитой посуды. Да, ещё Верка с подносом и четырьмя бутылками коньяка на нём. Прикормленная официантка нестерпимо визжит. Зал взрывается криками. Эвальд бросает на стол пару сотен и спешит к выходу. У гроссмейстера закрывается второй глаз.

— Бежим! — кричит встающий с колен Сергей. У Германа — ватные ноги и ощущение скорого мочеиспускания. Он оборачивается в след ушедшему Блюму и натыкается взглядом на двух милиционеров, которые поддерживая хирурга под локоть, принимают от него купюры. Герман, не дожидаясь развязки, устремляется за другом, который уже ныряет в проходную кухни, забыв о павших товарищах.

Внезапно Поскотин прервал повествование. В салоне такси было тихо. Изредка щёлкал храповик счетчика. Машина стояла на обочине улицы. Три пары глаз были устремлены на рассказчика.

— Ну, и?.. — нарушил молчание Веник.

— Что — «ну, и»? — смутился Герман.

— Надеюсь, волшебную страницу сохранили?

В разговор, разминая папиросу, вклинился Дятлов.

— Что ж друзей-то оставили?! Струсили?

И этот вопрос остался без ответа. Следом за друзьями поспешил высказать замечание водитель такси.

— Это всё из-за поляка! — решительно промолвил он и, чиркнув спичкой, затянулся «Примой».

— Какого поляка? — не сразу понял Герман. — Ах, да, Блюма! Так он, вроде как, в пострадавших числится…

— Поляки пострадавшими не бывают! — заметил водитель, затянувшись сигаретой. — Спесивы без меры. Как его, поляка не целуй, — а всё к ду?пе приложишься.

— Да нет же. Эвальд из нас самым толковым оказался. Если бы он тогда милиции в лапу не сунул, сидеть бы Коржову на «губе», а Шиферу — в участке. А так всё полюбовно обошлось.

— Вам лучше знать, — проворчал водитель. — Жаль, подполковник промазал… Всё должно быть по справедливости.

Вениамин уже отсчитывал деньги.

— Бери, отец… Сдачи не надо.

Водитель принял оплату, открыл бардачок, отсчитал сорок копеек сдачи и передал их Дятлову, потом вышел со всеми из кабины и, не выдержав, спросил.

— Всё ж тоже хотел бы полюбопытствовать: листок тот не пропал?

— Нет, папаша, сберегли, — ответил Герман. — Мы тем летом в Анапе ещё три раза спектакль отыграли. На четвёртый — нас местные повязали, начистили физиономии, а заветный реквизит отобрали.

— Я ж говорил, — воскликнул обрадованный водитель, — справедливость всегда торжествует.

— Не скажите… — поправил его рассказчик. — Те, что нас обобрали, позже по всему Краснодарскому краю гастролировали. Мы их через неделю в пансионате Джанхот под Геленджиком встречали. И листок при них был. Ребята работали по-крупному, не то, что мы.

— А название той книги, из которой лист выдрали, запомнил? — перебил его Мочалин.

— Точно не помню: то ли «Крано-базальтная» хирургия, то ли «Базальтно-крановая».

— Веник, ты бы жену поспрашивал, — вмешался Дятлов, — она же у тебя врач, может, читала когда про эту хирургию?

— Шурик, я тебе уже говорил, если бы ты в белую горячку впал, или, не дай Бог, умишком тронулся, тогда бы моя жена сгодилась. Она же психотерапевтом работает…

— Типун тебе на язык!

Перекинувшись ещё парой фраз и попрощавшись с водителем, друзья отправились по адресу. Идти было недалеко. Однако троица, захваченная причудливой картиной декабрьской оттепели, не спешила. Всё вокруг казалось волшебным. Полы распахнутых пальто трепетали от редких порывов не по сезону тёплого ветра. Дятлов и Поскотин даже расстегнули воротники и ослабили надоевшие галстуки. Веник слегка придерживал одежду за лацканы, стараясь лишний раз не обнажать непатриотичную надпись на розовой футболке, которая как-то не гармонировала с неброской красотой спального района.