После напряжённых и эмоционально насыщенных занятий в городе жизнь слушателей разведывательного института, утратив ярмарочную пестроту шпионских страстей, окрасилась в блёклые цвета зыбких будней, в которых редкие моменты оживления случались не чаще, чем парадный беж сторублёвой купюры в потёртом портмоне советского труженика. Рутина учёбы микшировала естественные человеческие страсти; занятия по спецдисциплинам, где бывшие матёрые разведчики приоткрывали пологи над сокровищницами тайн зарубежных разведок, были столь же скучны, как и школьные уроки биологии, где добрая учительница пыталась привлечь внимание класса к плакату с изображением дождевого червя в разрезе.

Общий гормональный фон первокурсников по мере воссоединения семей начал стабилизироваться. Покусы и лёгкие гематомы от необузданных страстей постепенно исчезли с кожных покров будущих рыцарей «плаща и кинжала». Веничка Мочалин наконец избавился от перхоти, а у флегматичного Дятлова пропал интерес к персоналу «Аэрофлота». Поскотин, который окончательно разочаровался в отечественных социально-гендерных стереотипах, укреплял свой дух чтением биографии пророка Муххамеда, пытаясь проникнуть в тайны его гармоничных супружеских отношений с многочисленными жёнами и наложницами. Этот прикладной интерес побудил будущего разведчика основательно взяться за изучение Корана. Он трижды прочёл вводную суру, но так и не проникнув в глубину её мудрости, взялся за вторую под странным названием «Корова». Третья вызвала приступ необъяснимого раздражения. Несостоявшийся физик с видимым отвращением пробирался среди нагромождения выспренних слов и запутанных предложений, смысл которых всякий раз от него ускользал. Он несколько присмирел, прочтя в её начале грозное: «Воистину, тем, кто не верует в знамения Аллаха, уготованы тяжкие мучения», но потом, найдя в тексте с десяток других предостережений, осмелел и вновь стал плеваться, давая язвительные комментарии к каждому новому пассажу священной книги.

Отдыхая между зубрёжкой персидских глаголов и разбором структуры разведывательного сообщества Великобритании, Герман, открыв страницу мусульманской святыни, монотонно декламировал: «Вот сказала жена Имрана: „Господи! Я обетовала Тебе то, что у меня в утробе, освобождённым…“» — Мать её ети?! О чём это она? И что она там «обетовала» в животе своём освобождённом? — «…И когда она сложила её, то сказала: „Господи! Вот, я сложила её — женского пола“». — Да что это за хрень такая, что она сложила и причём тут женский пол, о котором она печётся! — «А Аллах лучше знал, что она сложила, — ведь мужской пол не то, что женский». — Святая простота! Хотя бы в этом их Бог научился разбираться!

Оскорблённый Кораном, Поскотин швырнул книгу на стол. Его сосед, Саша Дятлов, оторвавшись от написания шпаргалки по французской разведке «Дежесе», с укоризной посмотрел на друга.

— К чему ты себя всякими глупостями изнуряешь? На войне тебе твой Коран не поможет.

— И я к тому же склоняюсь, — нехотя соглашаясь, ответил Герман, — но мне стало ясно другое…

— Что?

— Во-первых: пророк Муххамед всё-таки был настоящим мужиком. Его бабы не меньше моего интересовали, да и перепробовал он их на порядок больше, чем мы с тобой вместе взятые. Ты знаешь сколько было его младшей жене Айше?.. Двенадцать лет! Иные пишут — будто бы даже девять! Он её ещё шестилетней заприметил. Твоя старшенькая аккурат к следующему году могла бы в жены какому ни то пророку угодить.

— Типун тебе на язык, старый! Это же сексуальный маньяк, а не пророк. И как только его за развращение малолетних не привлекли?!

— Э-э-э, Шурик, Восток — дело тонкое. Читал где-то, египетские фараоны больше «пестонажным промыслом» занимались, нежели государственными делами. Народ их за правителей не принимал, если те пару сотен женщин не покроют. На Востоке, друг мой, всякая тварь вдвое быстрее расцветает. Вот помяни моё слово, приедешь в Афганистан, а через месяц, глядишь, положишь взгляд на какую-нибудь пятиклассницу.

— Заткнись, гнида, слушать противно!

— Ну-ну, посмотрим о чём ты запоёшь через пару месяцев пребывания на точке. Там, поди, ни одной стюардессы за сотню лет не встретишь, а к тридцати местные красотки в уродливых старух превращаются.

— Я тебе сказал, прекрати! Лучше скажи, что тебе ещё стало ясно.

— Да так, по мелочи… Понял вдруг, что нашему Иисусу с ихним Муххамадом бе?столку тягаться!

— Что так? — разбуженный любопытством, спросил сосед.

— Наш ни одной женщины не познал.

— А как же его жена Марина Мандалина?

— Блудницей твоя «Мандалина» была, а не женой. Может, и что и хотелось ей, да Иисусу не до плотских утех было. Семью потами исходил, пока весь день честной народ разными чудесами ублажал.

— И что из того? — парировал Дятлов, — выходит, наш порядочней их пророка был.

— Шурик, а вот тут ты не дотягиваешь! Кабы всё так просто было. Наука свидетельствует, что мужчина, потерявший интерес к женщине, становится балластом, а иногда и тормозом для общества.

— Не понял!

— Что тут понимать. Пророк Мухаммед побойчее нашего Иисуса будет, из чего вытекает, что изобретённая им религия будет нашу крыть как бык овцу.

— Нам-то до этого какое дело? При любом раскладе этим двум с нашим Марксизмом-Ленинизмом не совладать.

— Это точно! — завершил беседу Поскотин, открывая учебник по техническим средствам разведки.

Вопреки своим ожиданиям недавний выпускник физико-технического факультета с первых дней невзлюбил занятия по спецтехнике. Унылый вид отечественных шпионских аксессуаров с грубо намалёванными инвентарными номерами вызывал у него неприязнь. Устройства фиксации видео- и аудиоинформации не отличались изяществом форм. Крашеные в блёклые тона всё той же «молотковой» эмалью, они представляли собой образцы снаряжения советских разведчиков десятилетней давности. Несколько лучше обстояло дело с фототехникой. Миниатюрные специзделия, снабжённые прецизионной оптикой, вставлялись в броши, булавки. Неплохо были представлены средства оперативной репрографии, позволявшие делать безукоризненные копии бумажных документов. Поскотин сознавал, что в реальной оперативной работе используются новейшие образцы, а имеющийся в Институте «антиквариат» предназначен лишь для первичного обучения слушателей навыкам владения техникой. Тем не менее, человеку, ещё недавно сидевшему за электронным микроскопом, всё это казалось сплошным анахронизмом.

Под стать шпионскому реквизиту были и преподаватели. В отличие от менторов из числа бывших разведчиков они казались не только постными и скучными, но и порой, элементарно безграмотными. Даже внешне они походили на сельских радиолюбителей, приехавших в Москву на слёт мастеров дальней коротковолновой связи. Тряся давно нестриженными головами, засаженными седым бурьяном, они монотонным голосом диктовали тактико-технические данные какого-нибудь устройства, после чего столь же нудно излагали наставления по его эксплуатации. Для Германа запомнить последовательность из полусотни пунктов, описывающих закладку подслушивающего устройства в машину условного противника, представлялось совершенно невозможным. Попытки вступить в полемику с этими замшелыми гномами заканчивались снижением текущих оценок и угрозами учесть его строптивость на предстоящих экзаменах.

Как и ожидалось, Поскотин, в свободное время консультировавший по спецтехнике слушателей своего курса, «поплыл» на экзаменах, перепутав последовательность врезки и установки визира для скрытного наблюдения за объектом в жилом помещении. И лишь вмешательство полковника Геворкяна позволило ему сохранить позиции в элитном списке отличников Института.

— Амбарные мыши! — брюзжал Вазген Григорьевич, принимая в своём кабинете разобиженного майора Поскотина, — Им бы диаконами служить, а не разведке обучать. Сколько, говоришь, пунктов в инструкции было?

— Семнадцать: от «вынуть изделие из чехла» до «зажмурить левый глаз при работе с визиром»…