Сдав экзамены по международному праву, обессиленный Поскотин вызвался провести выходной день вместе с сыном в ботаническом саду. Утомившись в многочисленных павильонах ВДНХ, посетив детские площадки и насладившись холодным пивом с тонизирующим «Байкалом», отец и сын, под скрип уключин десятка лодок с отдыхающими, обошли пруды и углубились в тенистые аллеи столичного природного оазиса. Они бесцельно гуляли по тропинкам, почти на равных обмениваясь впечатлениями о перипетиях текущей жизни, пока не набрели на поляну, где в обрамлении раскидистых дерев, отдыхали семейные пары с детьми. Отправив сына играть со сверстниками, его отец, закусив травинку, откинулся на тёплый дёрн под густой кроной ясеня. Вскоре он задремал. Поблуждав в дебрях тревожащих его впечатлений от ещё не закончившейся сессии, его подсознание сформировало образ Ольги, которая, легко протянув руку, словно вывела из тумана свою дочерь и, наконец, к ним присоединился его собственный сын. Вскоре набежавшая тень потревожила летний сон режимного студента, и он, всё ещё пытаясь вернуться в покидающий его призрачный мир, яростно жмурился, но тщетно. Чем яростнее он смыкал веки, тем настойчивей реальность вторгалась в его мысли. Вдруг, где-то рядом послышался звонкий детский голос: «Дядя Гельман!». Над ним, взявшись за руку стояли трое: Ольга в красном, в белый горошек платье, её дочь Лена с неизменным бантом и его ухмыляющийся отпрыск. Некоторое время все четверо таращили друг на друга глаза, пока совершенно счастливый Герман не произнёс: «Так не бывает!». Все дружно рассмеялись, а Пашка, подчиняясь интуиции, подхватил за руку свою новую маленькую подружку и они побежали на поляну.

Всё объяснялось просто. Ольга, смотрела за резвившейся на траве дочерью, когда заметила встревоженного мальчика, который в отчаянии крутил головой и был готов вот-вот разрыдаться. Она немедленно подошла к нему и, выяснив, что он потерялся, повела вместе с дочерью искать его папу. Узнав в нерадивом отце человека, разбудившего в ней чувства, она внезапно ощутила внутренний холодок и, проникаясь мистическим ощущением предопределённости, некоторое время сдерживала детей, пока не обрела душевное равновесие.

Когда дети вернулись, Герман держал Ольгу за руку, глупо улыбаясь. Пашка внимательно посмотрел на отца и, завершив немудрёный мыслительный процесс, вдруг рассмеялся. «Папа, ты светишься!» — с восторгом сообщил результаты своих наблюдений смышлёный отрок. «Ты тоже», — ответил отец и ему вдруг захотелось, чтобы этот день не кончался, чтобы так было всегда, чтобы все, кто его сейчас окружали, стали его новой семьёй. «Ты хочешь?» — рассказав о пришедших ему на ум мыслей, спросил он у Ольги. «Да!» — тихо, но твёрдо ответила подруга.

На обратном пути, расставшись с Ольгой и её дочерью, отец и сын долгое время шли молча. Что думал ребёнок, можно было лишь предполагать. Его отец думал о Боге. В случай он не верил, в бога, про которого он читал в Библии — тоже. Оставалось Нечто. Нечто, что двигает этими миллиардами фигурок на бесконечной шахматной доске, иногда играя с ними в поддавки, но чаще — безжалостно рубя ферзями, топча слонами, утюжа ладьями и добивая пешками. Поразмышляв на эту тему, он решительно отверг несостоятельную гипотезу и, за отсутствием вменяемого Бога мысленно обратился с благодарностью к членам Политбюро, которые в этот солнечный день казались добрыми, но постаревшими обитателями Олимпа, ласково окормляющими свою всё более и более неуправляемую паству. Конечно, теория вероятностей, которую он ещё недавно штудировал, допускала подобное нереальное стечение обстоятельств, но если бы патриархи Кремля не поддерживали бы томную негу, охватившую их расслабленных подданных, то и о любви можно было говорить лишь в сослагательном наклонении.

Уставший за день мальчишка наконец не выдержал.

— Папа, а мне говорить об этом маме?

— О чём?

— Ну, об этом…

— Почему бы нет. Случайно встретили жену моего старого приятеля.

— Ты маму так за руку никогда не держал.

— Так она жена. Что её попусту за руку держать!

— А Борис Борисович держал…

— Этот «Спартак» из театра?

— Ну, да… Только ты об этом маме не говори!

Герман, начинавший догадываться о содержании тёмных закоулков своей семейной жизни, лишь тяжело вздохнул. «Ладно, не буду… Пускай ему, — держит».

С этого дня они оба стали без опаски встречаться с Ольгой, а иногда, когда даже соседи не могли присмотреть за ребёнком, отец, по согласованию с женой, отводил сына в её детский сад, где под бдительным присмотром их сын играл с детьми из старшей группы. Растроганная вниманием к своему сыну, Татьяна купила в подарок доброй воспитательнице модную блузку из «жёваной марлёвки». «Подаришь как-нибудь ей к восьмому марта или на день рождения» — напутствовала супруга, передавая ему плоскую коробку с женской одеждой. «Носила бы сама, что семейные деньги переводить», — притворно ворчал супруг, предвкушая счастливые минуты вручения подарка.

Сдачу последнего экзамена отмечали всем курсом. Ресторан в гостинице «Космос» гудел от десятков лужёных глоток будущих разведчиков. В этот день респектабельные завсегдатаи заведения, разного рода цеховики, кидалы, цыганские бароны, а также авторитеты набирающих силу инородных диаспор, взревев моторами чёрных «Волг», словно тараканы от потравы, спешили покинуть оккупированную территорию. Стуча каменьями перстней и нервно перебирая чётки в полутьме салонов своих машин, они ещё долго строили догадки, кто эти наглые молодые люди, потеснившие их с привычных мест обитания. Офицерам же было не до мрази. Они гуляли основательно. Вскоре, наслышанные о небывалом скоплении крепкой мужской плоти в одном зале, со всех потаённых мест гостиницы «на огонёк» потянулись проститутки, но их услуги так и остались невостребованными. Будучи осведомлёнными в их сотрудничестве с органами КГБ, подвыпившие первокурсники решительно рвали силки, расставляемые профессионалками своего дела.

К ночи партнабор, в отличие от кадровых чекистов, отмеченный несомненными талантами, зашёлся в творческом экстазе. Посланцы партийной и советской номенклатуры, буквально измываясь над оркестром, заказывая то «Комаринскую», то украинский «Гопак», а то искромётную «Лезгинку». Их ноги, вставленные в номенклатурные тела, без устали месили танцевальную площадку. Изойдя потом, посланцы партийной элиты, стали исходить стихами. Лишённые лирических начал, самодеятельные поэты закручивали институтскую злободневность в невнятные рифмы, достойные украсить стены довоенных комитетов бедноты где-нибудь под Тамбовом.

Проникновенно декламировал бывший секретарь горкома КПСС. Сорвав овации, он тут же схватил салфетку и, лизнув «Паркер», принялся карябать на ней очередную нетленку. Воспользовавшись паузой над бранным полем советского общепита взвился звонкий голос комсомольского вожака из Полтавы. Поскотин, не предполагавший у бывших партийных и комсомольских работников наличия трепетных чувства, не без удовольствия слушал солиста, который, поддержанный мужским хором, выводил украинскую песню «Дивлюсь я на небо та й думку гадаю: Чому я не сок╕л, чому не л╕таю…» Разомлевший Герман с удовольствием впрягал свой голос в могучий рёв своих товарищей, ощущая непередаваемую радость собственного бытия.

Возвращаясь в метро домой, Поскотин, изредка возвышая голос над перестуком вагонных колёс, замешивал непослушными губами врезавшиеся в его память слова из песни: «Чому мен╕, Боже, ти крилець не дав? Я б землю покинув ╕ в небо зл╕тав». Но ни взлететь в небо, тем более вернуться домой ему не было суждено. За две остановки до своей, он уснул.

Загулявший слушатель проснулся от тряски. Его голова болталась в разные стороны, а плечо тормошила чья-то когтистая лапа. «Не надо… больно!» — простонал он, открывая опухшие веки. На него смотрело строгое лицо мужчины в летах и в форменной фуражке. «Конечная! — видимо, не в первый раз произнёс это слово сотрудник метрополитена. — Вставай, алкаш, поезд отправляется в депо». Молодой человек повиновался и покорно направился к выходу, попутно размышляя, почему современная молодёжь слушает западную музыку, а на пьянках горланит народные песни. Машинально повернув направо, пассажир проследовал на автопилоте с десяток метров, пока не ступил на широкую лестницу. «Куда они дели эскалатор? — задал он себе резонный вопрос и, остановившись в раздумье, столь же логично на него ответил, — Снесли к чёртовой матери, канальи». «Осторожно, двери закрываются, — пропел механический женский голос, — следующая станция метро „Калужская“». Поскотин вновь спустился вниз и, наморщив лоб, проводил взглядом грохочущий состав с пустыми вагонами. «Одна-а-ако!..» — собирая в кучу расползшийся по мозговым извилинам остатки интеллекта, прокричал он в темноту туннеля. Словно услыхав его замечание, с противоположной стороны загрохотал встречный состав. «Станция метро „Беляево“, — вновь прозвучал механический голос, — Поезд дальше не идёт. Просьба освободить вагоны». «Та-а-ак… Выходит, это не „Бабушкинская“, — сделал первое открытие приходящий в себя пассажир. — И-и-ха! А куда делся мой пиджак?!» Это было его второе большое открытие. На всякий случай он оглянулся назад в надежде увидеть верхнюю часть костюма, но унылое шахматное однообразие мраморного пола не было потревожено ни одним посторонним предметом. Герман засунул руки в карманы брюк. Сигареты и спички на месте. Вот и мелочь даже оставили. Выходит, не совсем пропащий народ. «Ну как можно жить в этой стране! — в отчаянии воскликнула жертва ограбления. — В ней не ворует только ленивый». Смирившись с действительностью, он подошёл к краю платформы и стал ожидать поезда. «Похоже, обчистили ещё в депо, — вместе с чувством раскаяния, стали формироваться его первые здравые мысли. — Обобрали, и тем же поездом отправили в обратном направлении… Боже, но как болит голова!» «Молодой человек, покиньте помещение, станция закрывается!» — послышалось сзади. «Как же так? Я только что видел поезд, направлявшийся в центр». «Это последний, — равнодушно сообщила уборщица с огромной шваброй в руках, — Шёл бы по добру — по здорову, пока милицию не позвала».