Отдельные успехи наблюдались и в семейной жизни, которая своим пресным однообразием, казалось, восстанавливала его расшатавшиеся нервы. Чтобы подготовить себя к предстоящим годам жизни в условиях войны, Поскотин увлёкся пулевой стрельбой и быстро восстановил былую славу «Ворошиловского стрелка».

Однажды, выходя из библиотеки, он заметил, как в курилке возле окна его друзья Саша и Веник весело болтают с приятелями-пограничниками. И тут он внезапно осознал, что от былого «Бермудского братства» остались одни воспоминания. Недавний товарищ по акватории подошёл к компании, но однокурсники, загасив сигареты, лишь вежливо и коротко его поприветствовали, после чего дружной толпой потянулись в сторону буфета. Герману стало не по себе. «Неужели праведная жизнь достойна лишь одиночек?» Ему ещё предстояло обдумать этот удивительный парадокс, а пока он спешил в тир, чтобы поупражняться в стрельбе из личного оружия. В подвальном помещении, пропахшем сладковатым запахом пороховой гари, заканчивалась тренировка. Выбив девяносто очков из ста, «Ворошиловский стрелок» уже собирался вернуться в общежитие, когда перед его бесстрастным взором праведника возникла пульсирующая жизнью искусительница в образе «Валькирии», той самой «Валькирии», которую однажды «Бермудский треугольник» встретил в спальном районе. То был знак из его недавнего мира, когда он, раздираемый земными пороками, вращался в водовороте спонтанных эмоций и… был счастлив! Да, глядя на голубоглазую «Валькирию» с русой косой, сидевшей поодаль с небольшим чемоданчиком, отмеченным красным крестом, Герман отчётливо осознавал, что ещё немного и его «новая жизнь» под напором страстей полетит коту под хвост. Танцующей походкой деревенского петуха, распадающийся на молекулы праведник подкатывался к посланцу Валгаллы. Уставшая от бесцельного сидения девушка-врач его не узнала. Она открыла свой симпатичный чемоданчик, после чего, не обращая внимания на приближающегося слушателя, достала из него пудреницу и принялась поправлять макияж.

— Вы позволите? — расправив плечи, произнёс распираемый предчувствиями Поскотин.

— В смысле?

— Позвольте на минуту ваше зеркальце!

Девушка щёлкнула крышкой и равнодушно передала ему изящную плоскую коробочку. Герман с осанкой тетерева вернулся к огневому рубежу, снарядил обоймы и, повернувшись спиной к мишени, положил на плечо пистолет «Макарова». Другой рукой он держал зеркальце, через которое стал прицеливаться. Выстрел! У курсанта мгновенно заложило ухо. Второй! Звенело уже в обоих. После того, как восьмая гильза беззвучно упала на пол, оглушённый стрелок вместе с ошалевшим инструктором направились к мишеням. Вся мишень в пределах «десятки» был разодрана в клочья. Этим нестроевым приёмом Поскотин удивлял своих сослуживцев в Афганистане. «Отлично! — не выдержав, воскликнул инструктор. — Выбил „на мастера“. Жаль только, что твой цирковой номер не предусмотрен нормативами». Совершенно оглохший стрелок промолчал и, сдав оружие, пошёл относить пудреницу её хозяйке. Женщина что-то взволнованно говорила, вертя пальцем у виска. «Да-да! — отвечал оглохший курсант, — Мне тоже приятно… Меня зовут Герман. Гер-ман! Второй курс, персидское отделение!» «Дурак, вы товарищ Герман! Вы испортили себе барабанные перепонки! Завтра же зайдёте ко мне в кабинет!» — недовольно шумела дежурная врач. «Я тоже рад знакомству! Очень рад!..» — орал больной, чувствуя как к нему возвращается жизнь.

Глухота вскоре прошла, но звон в ушах держался долго. «А что, клин клином вышибают», — размышлял выходящий из затянувшейся аскезы молодой человек. Не прошло и трёх дней, как возродившийся из пепла «Бермудский треугольник» обсуждал чудоподобное явление небесной всадницы их погрязшему в добродетелях другу. «И что, она тебя даже не узнала?» — допытывался разомлевший от спиртного Вениамин, намазывая куриный паштет на румяный кусок плетёной ха?лы. «Ни разу!» — отвечал «блудный сын», освежая рюмки подельникам.

Герман ещё несколько раз приходил в тир на тренировку, но вместо «Валькирии» с чемоданчиком неизменно встречал преклонных лет женщину в белом халате, которая, хитровато щурясь, отказывалась назвать имя недавней сменщицы. «Не про вас она будет, молодой человек… — ворчала бабка, не выпуская из рук вязания. — Чина?ми не вышли…» «Старая мымра!» — сокрушался он про себя, возвращаясь на огневой рубеж.

Вскоре занятия по пулевой стрельбе пришлось забросить. Поскотин записался на курсы совершенствования английского языка, куда он ходил вместе с Веником. Из-за всё возрастающих нагрузок «новая жизнь» начала увядать, словно букет цветов, выставленных у раскалённой печи. Ему всё ещё удавалось выкраивать время на тренировки по самбо, но они были лишены прежнего налёта фанатизма и Герман, пребывая в состоянии созерцательности вместо надлежащего прилива боевого духа, через раз оказывался поверженным. Он уже готовил себя к решению распрощаться со спортом, но тут случились соревнования, увильнуть от которых было равносильно потере лица.

Первые два боя Поскотин провёл успешно, завалив двух первокурсников, одного чистым броском, а второго — болевым приёмом. В ожидании третьего он расслаблялся, легко прыгая по матам и поигрывая затёкшими мускулами, пока внезапно не замер. К судейскому столу, легко обходя зрителей приближалась девушка с русой косой и в белом халате. «Валькирия»! У Германа забилось сердце. Рядом с ней шёл одетый в борцовскую куртку невысокий блондин с редкими лоснящимися волосами. Передав ей знакомый Поскотину чемоданчик, блондин подвинул даме стул и на секунду задержал её руку в своей, после чего непринуждённо улыбнулся и… направился к Герману. Он двигался вразвалку, как утка, которой пришили ноги от цапли. Его левая рука покоилась на поясе, в то время как правая производила широкую отмашку. «Чучело! — подытожил впечатление о противнике его соперник, становясь в стойку. — Заломаю, как берёзоньку!» Протягивая руки для приветствия, он с неприязнью взглянул в его узко посаженные глаза, маленькие валики влажных губ, прилепленные чуть ли не к основанию длинного носа, и недоразвитый подбородок. «Ну держись, утконос!.. И что она в нём только нашла?!» Поскотин решительно пошёл в атаку с намерением хорошенько растрясти этот кожаный мешок с костями и… через мгновение, летел, подброшенный неизвестным ему приёмом. Приземлившись на обе ноги, он был вынужден отдать должное мастерству этого неказистого создания, которое, судя по всему, предоставляло ему возможность ещё некоторое время оставаться «на своих двоих». Таким образом недооценённый им хорёк отразил ещё пару его приёмов, после чего, совершив резкий разворот, вдруг раскрылся и нанёс чудовищный удар стопой в боковую часть головы. Мгновение — и весь мир померк. Поскотин падал державно, как памятник царю-освободителю. В довершении своих бед он крепко приложился затылком к деревянному полу всего лишь в десяти сантиметрах за пределами спасительных матов.

Потеря сознания была упоительна. Лишившись поддержки внешнего мира, разум молодого человека пустился во все тяжкие и принялся лепить фантомные сюжеты один причудливей другого. Во-первых, ему наконец-то подарили велосипед, о котором он мечтал всё своё загубленное прилежанием детство. Во-вторых, он проводил почти до дома незнакомку, которая его презирала на протяжении всего выпускного семестра, а в-третьих, встретил Ольгу, которая порадовала его известием о своём разводе с Михаилом. Калейдоскоп застрявших в подсознании комплексов мог бы ещё долго радовать их обладателя, если бы не резкий запах, который разогнал видения по углам. Герман судорожно глотал воздух, превозмогая тошноту и, лишь открыв глаза, был избавлен от необходимости нюхать ватку с нашатырным спиртом. Над ним нависали две испуганные физиономии. «Утконос и Валькирия!» — радостно озвучил он имена посланцев этого света. «Бредит!..» — поделилась своим наблюдением с молодым человеком девушка-врач. «Определённо — ответил „Утконос“, — Но жив будет. Так я пошёл, Людмила Владимировна?» «Да, Анатолий… Спасибо за помощь… Как вы себя чувствуете? — обратилась она к пациенту, когда её знакомый ушёл» В ответ Поскотин скорчил мину, которая свидетельствовала о том, что покидать этот кабинет по собственной воле он не намерен. «Пятна в глазах и двоится… — жалобно простонал он, — И гул… Точнее шум, будто падаю…» «Герман Николаевич! — воскликнула Валькирия, — Вы только не напрягайтесь… Я немедленно вызову неотложку. А сейчас дайте померить ваш пульс и давление». Холодная манжета обвила его руку, засипела, нагнетая воздух груша и вдруг больной отчётливо услышал знакомый бой трофейного хронографа.