Далишан вскинул руку вверх.

- Подумайте, они нашли себе союзников! И где?!. В России! Русские отказались грузить для нас уголь!..

- Если так пойдет, - вставил слово старик, сидевший за соседним столиком, - то Париж скоро окажется без света!

Все помолчали, осмысливая мрачную перспективу, нарисованную стариком.

- Наша учительница Жозетт сказала, - вставила Мадлен, - что мы будем каждый день собирать деньги для горняков Лотарингии!..

Далишан погрозил ей пальцем.

- На этот раз Эдмон с тобой не пойдет! И не думай!.. Я все узнал!..

Мадлен потупила глаза. Отец взял рюмку и посмотрел в нее на свет.

- Оттого, что ваш Эдмон будет сидеть дома, ничего не изменится!.. - сказал он, улыбаясь. - Вот увидите, горняки получат свои деньги!..

Далишан пожал плечами.

- Сильно сомневаюсь!.. Их поддерживают только коммунисты!.. И вот такие люди, как вы, Густав!.. Вы пожинаете сейчас плоды вашего легкомыслия. Сидите здесь, вместо того чтобы зарабатывать деньги!.. Ничего, де Голль наведет порядок!..

Лицо его вдруг приняло предупредительное выражение. У стойки, устало к ней привалившись, стоял Морис Шантелье.

- Кофе и рюмку коньяку! - сказал он.

- Садитесь с нами, Морис! - сказал Густав.

Далишан поставил перед Морисом чашечку кофе и рюмку.

Шантелье взглянул на Мадлен, и его угрюмый взгляд потеплел.

- Ты, говорят, получила письмо из Одессы?.. Жак был бы очень этому рад!.. - Он перемешал кофе ложечкой и отпил маленький глоток. - Я думаю, что он еще этому порадуется!

- Говорят, они требуют сто тысяч? - спросил Густав.

Шантелье кивнул:

- Да, это правда!..

Густав почесал шею.

- Но где вы возьмете такие огромные деньги?..

- Не знаю, - сказал Морис, - у меня таких денег нет.

Далишан усмехнулся.

- Не могу понять вас, Морис!.. Сами лезете на рожон, а потом переживаете из-за сына. Неужели вам не дорога его жизнь?..

Мадлен заметила, как сжались кулаки Мориса, густые брови совсем прикрыли его глаза. Ей показалось, что сейчас он собьет Далишана с ног. Однако Шантелье не шевельнулся.

- Неужели вы, месье Далишан, не понимаете, - спросил он чуть насмешливо, - что война есть война?.. Мы воюем против вас!..

Далишан развел руками.

- Зачем же так грубо, Морис!.. Я не какой-нибудь там владелец «Сиделора» или «Лоррен-Эско». Сам работаю с утра до ночи!..

- Дело не в вас, а в том, что вы защищаете!.. - махнул рукой Морис. - Вы упрекаете меня в том, что мне не дорога жизнь сына. Нет, я все время думаю о Жаке!.. Но я думаю и о том, что на шахте Лаллен неделю назад погибли рабочие! А у них тоже были дети. Что же мне - отказаться от борьбы, склонить голову?.. Предать всех?..

- Вы сумасшедший! - крикнул Далишан. - Вы фанатик! Нищий фанатик!.. А это самое страшное!.. Вам же никто не даст ста тысяч!.. В какой срок в должны их достать?

- За неделю, - проговорил Шантелье.

- Вы их не соберете и за год! Выходит, что ваш Жак обречен, месье Шантелье!.. Я не могу видеть человека, убивающего собственного сына!..

Морис тяжело поднялся и бросил на стол несколько монет.

- Навряд ли мы когда-нибудь поймем друг друга, месье Далишан! - сказал он.

Далишан не удостоил его ответом. Шантелье вышел, громко хлопнув дверью.

Густав посмотрел ему вслед.

- Железный человек! - сказал он.

Мадлен тихо сползла со стула и бегом бросилась к дверям.

Она догнала Шантелье, когда он завернул в ворота. Хотела ему что-то сказать, но увидела его мрачное, вдруг сразу постаревшее лицо и остановилась…

Но беспокойная мысль, раз возникнув, уже не оставляла Мадлен весь день…

Какой большой и трудный выдался сегодня день! Густав уже изнемогал от усталости, а между тем в его кармане не было еще и двадцати франков.

Ему удивительно не везло сегодня. Неподалеку от площади Республики грабители разбили витрину ювелирного магазина и на глазах прохожих молниеносно собрали в свой чемодан лежавшие в окне драгоценности.

Тут же началась стрельба: стреляли продавцы из глубины магазина, стреляли на улице из толпы. Кто-то закричал дико и истошно…

Густав хотел свернуть на Большие бульвары, но его машина оказалась зажатой между другими. Сотни машин запрудили улицу.

Полицейские перекрыли движение. Густаву оставалось только покориться судьбе и ждать, пока наконец поток машин вновь устремится вперед. Но вдруг шальная пуля ударила в ветровое стекло его машины и, пролетев рядом с головой Густава, застряла в обивке кабины.

Это было уже слишком! Густав бросился ничком на сиденье и лежал так неподвижно, прислушиваясь к тому, что происходило вокруг.

Выстрелы наконец затихли. Кто-то пробежал мимо. Кто-то громко выругался, очевидно владелец стоявшего рядом «Ситроена». Выждав еще несколько минут, Густав поднял голову. Он увидел, как двое полицейских вели под руки по тротуару окровавленного человека, это был старик, попавший, очевидно, под случайную пулю.

Чего только не приходилось видеть Густаву с тех пор, как он стал шофером такси! И это происшествие не удивило его. Ему было интересно только узнать: удрали эти молодчики или нет.

Но вот машины тронулись. Густав долго искал место у тротуара, где можно было бы приткнуться, и наконец нашел. Он вышел из машины, осмотрел ее кузов и с облегчением вздохнул. Все цело, надо только заменить стекло. Завтра он встанет пораньше и займется ремонтом.

Вдруг к машине подбежал высокий человек лет тридцати, в коротком пальто, с узким лицом, на котором темнели маленькие усики.

Он был взволнован.

Человек постучал пальцем по ветровому стеклу и спросил:

- Были на площади Республики?

- Был, - ответил Густав.

- Все видели?..

Густав ответил что-то неопределенное.

- А ну, садитесь на свое место, - скомандовал человек с усиками. - Я сфотографирую вас сквозь простреленное стекло! Скоро вас увидит весь Париж! Прекрасная реклама! Все будут искать машину с простреленным стеклом!..

Густав подчинился. И даже не потому, что ему хотелось попасть в газету, а просто из солидарности к этому репортеру. Каждый делает свое дело, и если это не ущемляет твоих собственных интересов, ему надо помогать. Разве трудно занять свое обычное место в машине и наклонить голову так, чтобы правый висок пришелся на уровне пробоины? Пусть все знакомые увидят, в какой переделке он побывал. Можно себе представить, как будет взволнована мадам Жубер! А Мадлен, чего доброго, станет в школе героиней дня, ведь ее отец был под угрозой смерти!

Репортер вытащил из внутреннего кармана пальто маленький фотоаппарат и навел его на машину.

Густав принял молодцеватый вид. Он пристально смотрел на пулевое отверстие в стекле и неестественно улыбался.

- Перестаньте улыбаться! - прикрикнул на него репортер. - И не смотрите в аппарат. Я фотографирую вас не для вашего семейного альбома!..

Густав не успел рассердиться, как репортер уже отщелкал два снимка.

- Прекрасно! - сказал он, залезая в машину. - Теперь едем в редакцию, а по пути вы расскажете мне все, что видели!..

- Я ничего не видел!

- Ну, тогда расскажите, что слышали!..

Два часа спустя в киоске у Эйфелевой башни Густав купил свежую газету. На первой странице был напечатан его портрет, снятый сквозь простреленное стекло. Впервые в жизни газета обратила на него внимание, и, хотя имя Густава в отчете не было названо, он почувствовал себя значительной личностью.

Ему казалось, что теперь пассажиры будут узнавать его, ловить на всех перекрестках и расспрашивать, что он знает об ограблении ювелирного магазина.

Но почему-то все получилось наоборот. Увидев дырку в стекле, многие пугались и брали другую машину. А один старик отшатнулся, пробормотал:

- Нет, это не для меня! - и быстро пошел прочь, хотя сам перед этим остановил машину Густава.

Перед вечером на Елисейских полях к Густаву сели два человека и назвали одну из улиц в стороне Шуази Ле Руа. Вот удача! Густав отвезет их и заодно заедет домой.