Мадлен протянула ей кружку, мадам Жозетт встряхнула ее, и на ее лице появилось выражение радостного изумления.

- Ого! И это всего за три часа!.. - воскликнула она.

- За два с половиной, - уточнил Эдмон. Он не хотел оставаться в тени.

- Ну, раз уже вы меня встретили, давайте сюда вашу кружку.

- Пожалуйста! - сказала Мадлен. - Надеюсь, вы будете щедрой.

Эдмон, шутливо нахмурившись, пробубнил:

- Помните, что в старости вы сможете вдруг остаться одинокой!.. Тогда мы будем собирать для вас тоже!..

Бросив в кружку два франка, Жозетт взмахнула рукой.

- До старости мне еще лет тридцать!.. - засмеялась она. - Ну, идите дальше и через час, не позже, возвращайтесь домой, чтобы родные не беспокоились о вас!.. И смотрите, не смейте ходить на собрание коммунистов!..

И она скрылась за поворотом улицы. Ее упоминание о собрании коммунистов напомнило Мадлен о Жаке. Она невольно почувствовала себя виноватой. Ведь за все время, что она бродила по улицам, ни разу о нем не подумала. Не подумала о том, что на собрании обязательно будет выступать дядя Морис… И тогда они убьют Жака!..

Мадлен бросилась бежать вдоль улицы. Эдмон едва поспевал за ней.

- Куда ты?! Куда ты?! - кричал он ей, задыхаясь от быстрого бега.

Монеты ритмично постукивали в кружке. Плакат несколько раз срывался с палки и падал под ноги Эдмона. Пока он поднимал его и прилаживал на место, Мадлен убегала все дальше и дальше. Эдмон догнал ее только на перекрестке при красном свете светофора.

Тут он только наконец сообразил, куда она так стремится.

- Мадлен! Не смей! - схватил он ее за руку. - Мадам Жозетт запретила!..

Мадлен сердито вырвала руку:

- Если боишься, можешь не ходить!

Зажегся зеленый свет, и она быстро пошла через дорогу. Теперь Эдмон не отставал от нее. Он шагал рядом, и на его совсем еще ребячьем лице появилось выражение страха. Он понимал, что не смеет ходить на собрание коммунистов, что отец выдаст ему за это сполна, но не останавливался, а только все время повторял:

- Мадлен! Мы должны вернуться!..

Но Мадлен упрямо шла вперед.

- Нас же туда не пустят!.. - крикнул он наконец. - И потом там же могут стрелять!.. Помнишь, как в прошлом месяце!..

Мадлен молчала. Ее губы были крепко сжаты. Она словно не слышала того, что говорил Эдмон. Когда он снова схватил ее за руку, она в негодовании обернулась:

- А твой папа фашист! - крикнула она прямо ему в лицо.

Сжав кулаки, Эдмон бросился на нее.

- Не лги!.. Не лги!.. Он за де Голля!..

Мадлен увернулась от удара, отбежала в сторону и остановилась на краю тротуара, маленькая, тоненькая, но властная; такую не ударишь.

- Подними плакат! - строго сказала она Эдмону. Он повиновался. - Теперь мы уже близко. Можно не торопиться.

Они опять медленно пошли рядом. И снова время от времени монеты, звякая, ударялись о дно кружки.

Чем ближе они подходили к дому, в котором должно было проходить собрание коммунистов, тем оживленнее становилась улица. Люди шли сюда со всех сторон. Коммунисты ничем внешне не выделялись в толпе парижан. Их присутствие сказывалось иначе. Все больше и больше добрых рук протягивалось к кружке…

- Дядя Морис!..

Мадлен увидела Шантелье, когда он выходил из машины. Около дома, где должно было состояться собрание, машины стояли так густо, что Шантелье не смог поставить свою. В поисках места он заехал на соседнюю улицу. Увидев Мадлен и Эдмона, он улыбнулся.

- Ну как, много собрали, ребята? - спросил он.

- Почти целую кружку! - с гордостью сказал Эдмон.

- Отлично!.. Надеюсь, найдется местечко и для моих франков!..

Мадлен ни о чем не спросила Шантелье. Она только посмотрела на него пристально и вопросительно. И он сразу понял.

- Надеюсь, все будет хорошо! - тихо сказал он, запер на ключ машину и медленно, сгорбившись, пошел к дому.

Мадлен посмотрела ему вслед. «Неужели он все-таки выступит? - подумала она. - А как же Жак! Бедный Жак!..»

- Почему они его так боятся, Эдмон? - спросила она.

- Кого?.. - не понял Эдмон.

- Дядю Мориса…

Эдмон усмехнулся.

- Папа говорит, что этот Шантелье много о себе воображает!.. И вовсе никто его не боится!..

- Зачем же тогда ультра украли Жака?..

- Ты просто дура! - сказал Эдмон. - Ультра никого не боятся… Все боятся их!..

- Зачем же они украли Жака? - упрямо повторила Мадлен.

- Наверно, затем, чтобы Шантелье перестал совать нос в из дела!.. Так думает папа.

Они подошли к большому, ярко освещенному дому. Около входа стояли дежурные. Входившие предъявляли им свои партийные билеты.

Мадлен остановилась, но Эдмон заторопил ее.

- Пойдем домой, Мадлен!.. Уже поздно!..

Мимо них прошли двое. Доставая на ходу из внутреннего кармана пиджака партийный билет, высокий, худощавый человек сказал низенькому толстяку с большим покатым лбом:

- Я уверен, что Шантелье выступит!.. Вот увидишь, будет по-моему!..

Толстяк пожал плечами и что-то ответил, но Мадлен не услышала его ответа.

Мимо проехали черные закрытые машины, за углом они остановились. Распахнулись задние дверцы, и на мостовую выскочили полицейские. Разделившись на группы, они встали по углам улиц, прилегающих к тому зданию, куда стекались люди. Несколько полицейских остановились на другой стороне улицы, против входа в здание.

Они не вмешивались в происходящее, но само их присутствие настораживало, вселяло тревогу.

Очевидно, собрание уже началось. В здание теперь почти никто не входил. Дежурные переглядывались с полицейскими. Казалось, между двумя враждующими лагерями установилось молчаливое перемирие.

Вдруг к подъезду подъехало такси, несколько опоздавших выскочили из машины и устремились к дверям. В тот же момент Мадлен увидела за рулем отца.

- Папа! - крикнула она и бросилась к машине.

Густав резко затормозил.

- Ты что тут делаешь, Мартышка?! - удивленно спросил он, но, увидев, в ее руках кружку, все понял. - Садись быстрей в машину! И ты, Эдмон, тоже!.. Я вас подвезу!..

Мадлен протянула ему кружку.

- Положи! - сказала она.

- Как? Попрошайничать у отца? - усмехнулся Густав, вытащил несколько мелких монет и опустил в кружку.

- Добавь еще за бабушку!

- Ну и хитра! - Густав покачал головой и бросил еще одну монету.

Мадлен любила сидеть в машине рядом с отцом. Ей казалось, что он словно срастается с машиной, ловко объезжает тяжелые фургоны, находит промежутки среди потоков идущих впереди машин, врезается в них и через несколько мгновений опережает всех. И опять новый маневр, снова гонка, стремительное, непрерывное движение вперед!

Мимо проносились яркие пятна электрических реклам. Вот они приближались, нарастали, придвигались почти вплотную, потом исчезали. А впереди возникал их новый каскад…

- Знаешь, Мадлен, у меня неприятности! - вдруг сказал отец. - Завтра начинается забастовка!..

- Опять будут бастовать шоферы? - подал голос Эдмон.

- Да, шоферы такси!.. Требуют прибавки жалования!..

- Но ведь это же ваша собственная машина!

Густав ничего не ответил, а Мадлен про себя усмехнулась. Эти же слова сегодня будет без конца повторять бабушка: «Густав - это твоя машина, твой заработок, ты не шофер, а хозяин!» - «Да, машина моя, но как шофер я тоже должен требовать прибавки!» - терпеливо ответит ей отец. «У кого?!» - закричит бабушка. - «У хозяина!» - «А кто хозяин?» - «Я хозяин!» - «Значит, у самого себя?!» - «У самого себя…» - «Густав, вы сумасшедший!..» - скажет бабушка и уйдет в свою комнату.

Она никак не может понять то, что Мадлен уже давно поняла. Отец не хочет ссориться с шоферами. Если он станет работать в день забастовки, его будут презирать!..

Машина остановилась возле бара. Быстро простившись, Эдмон исчез в дверях, оставив в машине свой плакат.

- Надо куда-нибудь завезти кружку? - спросил Густав.

- Завтра утром мадам Элен соберет их и отнесет в мэрию…