Якушкин спокойно наблюдал за тем, как Воронцов перебирает немудреное содержимое его карманов.

- И не стыдно вашим людям так старого человека обижать! - сказал он, когда осмотр закончился и, по всей видимости, не дал Воронцову ничего существенного. - Ну зачем вам все это? Неужели уж я не могу иметь в кармане носовой платок и ключи от квартиры?

- Конечно, можете, - согласился Воронцов.

- Так верните мне все это!

- Подождите, подождите, не сейчас… - Воронцов отодвинул вещи на край стола. - Скажите, Якушкин, - неожиданно спросил он, - где вы жили до войны?

Якушкин несколько растерялся:

- Я?… До сорокового года я жил в Западной Белоруссии, в городе Лида.

- Так… А потом? Как вы оказались в этом городе?

Якушкин подался вперед и горячо заговорил:

- Видите ли, при Пилсудском я очень нуждался. Много лет голодал. Когда стало возможно вернуться в Россию, я, одинокий старый человек, решил поехать в один из маленьких степных городков, где много вишен, приволье, покой, и дожить здесь свои последние дни…

- Хорошо, - сказал Воронцов. - Складно у вас получилось, даже как-то поэтично… - Он оперся локтями о стол и подался грудью вперед. - А вот скажите, Якушкин, как к вам попали картины? Где вы их нашли?

Якушкин удивленно пожал плечами:

- Все искали, и я искал… Только, очевидно, я искал более удачливо, чем другие… А нашел я их в подвале гестапо - под нарами… Меня туда ребята из детского дома затащили показать стену с надписями погибших. Вот я случайно и обнаружил…

Воронцов взглянул на Стремянного и усмехнулся краешком губ, как бы призывая внимательно следить за ходом допроса. Стремянной все это время внимательно наблюдал за Якушкиным и заметил, что за его внешним спокойствием кроется настороженность.

- Значит, все искали, и вы искали, - сказал Воронцов. - Хорошо. - Он вдруг встал и, обойдя вокруг стола, сел напротив Якушкина. - А если я вам скажу, что картины вы взяли не в подвале гестапо, а в элеваторе?… В тот самый вечер, когда там были ребята из детского дома, вы тоже побывали в этом подвале и забрали картины, которые из машины перетащил туда Курт Мейер. Это было самое ценное из того, что он, раненный, мог унести с собой. Что бы вы на это ответили?

Якушкин пожал плечами:

- Это уж вы совсем зря! Ни в каком элеваторе я не был… Правда, я встретил на дороге ребят, они мне рассказали о своем походе, но я не был… И зачем мне туда идти?…

- Мы не дети, - строго сказал Воронцов. - В ту же ночь вы перенесли картины в одно укромное место, а затем решили их найти… Сделать подарок советской власти!.. И могу вам сказать точно: до последнего дня их не было в подвале гестапо…

- Ну, а где они были раньше, мне неизвестно, - сказал Якушкин. - Где я их нашел, там и нашел.

Воронцов опять подался вперед:

- Хорошо. А зачем вы, Якушкин, соскребли под нарами имя предателя? Помните, там написано «Опасайтесь»… Это слово вы оставили, а вот имя стерли…

- Я ничего не стирал… Ничего не знаю… Какая надпись?… Какое имя?…

Воронцов придвинул к себе газету с вещами и вытащил из нее нож со сломанным лезвием.

- Где вы сломали этот нож, Якушкин?

- Уже не помню. - Фотограф наморщил лоб. - Как-то однажды неудачно открывал консервную банку…

Воронцов встал, вернулся на свое место, вытащил из ящика стола маленький сверточек и развернул его. Якушкин, вытянув шею, следил за тем, что делает майор, заглядывая в развернутый пакетик, но, должно быть, ничего не видел. Стремянной встал и подошел поближе. На бумаге лежал крохотный кусочек железа.

- Смотрите сюда, Якушкин! - Воронцов приложил сломанное лезвие к кусочку металла: сразу стало ясно, что это кончик лезвия. - Вы очень торопились и сломали нож. И вот вам недостающая часть… Она была найдена под нарами. Что вы на это скажете?

Якушкин нервно потер ладонями колени.

- Ничего не скажу, - резко бросил он и вдруг глубоко закашлялся. - Дайте… дайте мой платок.

- Возьмите. - Воронцов вынул из кармана свой и протянул Якушкину. - Он совершенно чистый, только что из чемодана.

Но Якушкин уже перестал кашлять и с замкнутым лицом, исподлобья наблюдал за Воронцовым.

- Товарищ Стремянной, подойдите-ка поближе, - сказал Воронцов, снова разглядывавший в это время вещи фотографа. - Вот интересное открытие… Смотрите.

Воронцов разостлал перед собой старый платок Якушкина и кончиком лезвия безопасной бритвы, которое он хранил между листками своей записной книжки, осторожно отрезал один из уголков платка… Тотчас же из широкого рубчика на стол выпала маленькая черная пилюля.

- Яд, - сказал Воронцов. - Стоит раздавить сквозь платок зубами пилюлю - мгновенная смерть! - Он закатал пилюлю в кусочек бумаги и спрятал в спичечную коробку. - Ну, Якушкин, теперь вы будете говорить?

Не поворачивая головы, Якушкин краем глаза посмотрел на Воронцова. Он как-то сгорбился и, казалось, еще больше постарел, голова глубоко ушла в плечи.

- Говорите же. Я слушаю, - спокойно сказал Воронцов.

- Да, действительно, я был связан с гестапо, - глухо проговорил Якушкин. - Но только как фотограф… Они не давали мне покоя… Когда я отказывался снимать расстрелы советских людей, они грозили мне смертью… Из-за этого в городе некоторые стали считать меня предателем! Я мучительно переживал это, но не мог вырваться из-под власти гестапо… Но вот пришли вы, и я решил, что этот кошмар окончен навсегда. Поэтому так активно стал вам помогать… Да, я старался завоевать доверие, мне казалось, что, разоблачая врагов, я хоть в малой степени этого добьюсь… Да, я стер имя предателя под нарами… Это было мое имя…

- Это все, что вы имеете сказать? - спросил Воронцов.

- Все, - ответил Якушкин.

- Все до конца? - переспросил Воронцов, акцентируя на последнем слове.

- Все до конца. Да, вот что касается яда… Мне его подарил Курт Мейер из жалости, на случай, если партизаны схватят меня как предателя и я не смогу доказать свою невиновность.

- И пять минут назад вам показалось, что вы этого не сможете сделать?

Якушкин испуганно поднял руку?

- Нет, нет, что вы!

- Однако вы просили у меня платок… Ну хорошо, хорошо, - словно поверив ему, сказал Воронцов. - Объяснения, которые вы мне дали, логичны…

Якушкин с облегчением откинулся на спинку стула. Тыльной стороной ладони он отер со лба пот.

Стремянной с любопытством смотрел на этого человека.

«Вот и открылось второе дно», - подумал он и невольно взглянул на Воронцова.

Воронцов, перегнувшись через стол, смотрел на Якушкина. И во взгляде его было что-то такое пристальное, напряженное, острое, что Стремянной, поймав этот взгляд, спросил про себя: «Почему он так смотрит? Неужели тут есть и третье дно?»

В эту минуту Воронцов поднялся со своего места и коротким движением руки бросил перед Якушкиным какую-то монету, вернее неправильно обрубленный кусок медной пятикопеечной монеты, вынутой из свертка.

Увидев монету, Якушкин отшатнулся. Кровь отлила от его раскрасневшегося, потного лица.

- Ну что ж, Якушкин, кончайте свою игру, - негромко сказал Воронцов, - человек, у которого другая половина монеты, - в соседней комнате. Очную ставку хотите?

- Нет, не надо. - Якушкин обнажил свои желтые зубы. Можно было подумать, что он готов вцепиться в горло Воронцову.

- Товарищ Стремянной, - сказал Воронцов, - разрешите вам представить: перед вами агент гестапо Т-А-87!

Якушкин рванулся с места и тут же бессильно привалился к краю стола. «Вот и третье дно открыто», - подумал Стремянной.

А Воронцов между тем поднялся с места и, заложив руки в карманы, остановился перед Якушкиным.

- А теперь скажите мне, куда вы дели планшет, который сняли с бургомистра, пока он лежал без сознания. Ну, знаете, там, в автобусе, который вы подорвали противопехотной миной. В этом планшете были документы. Некоторые из них касались укрепленного района.

Какой-то живой, хитрый огонек мелькнул в потускневших глазах Якушкина. Он пожал плечами.