— Ну, оно, может, и так… — протянул Хагрид, почесав бороду. — Опять же, когда руками чего-ничего делаешь, в голове как-то проясняется!

— Вот именно. Ну, всего доброго. Если профессор Дамблдор захочет что-то сказать, зовите.

Она вышла и уже в коридоре очень удачно столкнулась с Ингибьёрг.

— Что, Дамблдор не пожелал разговаривать? — поинтересовалась та с живым любопытством, и Марина Николаевна развела руками. — Ожидаемо. Ночью он наговорил слишком уж много всего, и теперь ему придется поразмыслить над этим. И над тем, как выпутаться из паутины лжи, которую он плел все эти годы, и выплел такую сеть, что сам же в ней и запутался.

— Похоже на то… А вы не знаете, куда он собирался ночью вдвоем с Поттером? Вы же исправляли мальчику память, но тогда я не подумала спросить… Теперь же Хагрид уверяет, что Дамблдор стремился уберечь Поттера от Пожирателей!

— Знаю, но не от мальчика, он не знал, куда и зачем его ведут, — Ингибьёрг развернулась и направилась к лестнице. — Дамблдор понял, что время на исходе, а крестражей нет как нет. Он отыскал кольцо, это верно, дневник давно уничтожен, а недавно он напал на след некого медальона.

— Об этом он говорил ночью?

— Да, в полубреду — есть у изумрудного зелья такой побочный эффект, — кивнула прорицательница, — и если задавать правильные вопросы, можно получить интересные ответы. А задавать вопросы я умею — таково уж мое ремесло…

Марина Николаевна помолчала, потом спросила:

— Из того, что мы узнали о медальоне, выходило… он что, в самом деле собирался заставить Поттера пить зелье?

— Ну, до этого он все-таки не дошел, — покачала седой головой Ингибьёрг. — Он хотел сделать это сам.

— Но не знал, что медальон фальшивый… — пробормотала Марина Николаевна. — Ах да, я же не рассказывала вам!

После краткого изложения истории медальона Ингибьёрг только кивнула.

— Что так, что этак, Дамблдор выпил бы зелье, — произнесла она, — только, исполняя свой план, он ничего бы не приобрел, но многое потерял…

— Хотите сказать, что сейчас он ничего не потерял?

— Если вы о руке, Долорес, то это, право, такие мелочи, — улыбнулась прорицательница, — а вот приобрел он, надеюсь, кое-какое понимание. И сохранил жизнь. Сомневаюсь, что он остался бы жив, выпив зелье со своим проклятием, да без присмотра…

— Но заодно он приобрел душевные муки, — пробормотала Марина Николаевна.

— А кто сказал, что приобретение непременно должно быть в радость, равно как и утрата — на горе?

— Да, действительно… — она собралась с мыслями, потом оглянулась, чтобы убедиться в отсуствии свидетелей, и спросила: — Ингибьёрг, скажите честно, что было в вашей фляге?

— Этот вопрос мне уже задавали сегодня примерно в шесть утра, — невозмутимо отозвалась прорицательница. — Никаких зелий, раскрепощающих сознание, там не было и нет. Хотите, выпью при вас?

Марина Николаевна покачала головой.

— Что, всё было настолько плохо? — с интересом спросила Ингибьёрг.

— Да не в том дело, — мрачно ответила она. — Просто…

— Нелепо, не к месту и не вовремя?

— Именно. И еще эта дурацкая шуточка!

— Ну, с чувством юмора у нашего коллеги серьезные проблемы, — кивнула Ингибьёрг. — Но вы припомните, Долорес, первый ли раз он ведет себя таким образом?

— Нет, — почти сразу произнесла Марина Николаевна. — Он уже… хм… пошутил с учебниками, а до того — еще с одним нашим общим делом. И бьюсь об заклад, если он не закрыл благополучно глаза на леворукость директора, хотя не мог не заметить выходки Летти!

— И на что это похоже?

— Уж всяко не на поведение взрослого человека, — мрачно ответила она и споткнулась. — Ингибьёрг, вы же не хотите сказать, что…

— Зачем говорить, если вы и так всё понимаете, Долорес? — прорицательница лукаво посмотрела на нее сверху вниз. — С виду наш коллега — взрослый человек, заслуженный Мастер, а в глубине души — не слишком-то умный подросток без малейшего чувства такта… впрочем, они почти все такие, за очень редким исключением. «А что такого-то?» — вот их любимая присказка! И ведь они в самом деле не понимают, что тут такого…

— Я сама думала об этом однажды, — призналась Марина Николаевна. — О том, что он безвылазно провел в этой школе две трети жизни, и научиться общаться с другими людьми не просто в рамках… гхм… рабочих рамках, я хочу сказать, ему было негде.

— И обижены вы больше на себя? За то, что не удержались в рамках дозволенного вашими же правилами?

— Да, — кивнула она. — И в этом случае — именно что сама виновата. Никогда меня не развозило с двух глотков, да еще до такой степени!

— Будто вы каждый день попадаете в такие передряги, — вздохнула Ингибьёрг. — Нет смысла себя винить. Что было, то было, перемелется — мука будет. Кстати, вот ваша расписка, сам он побоялся ее вернуть, сказал, у вас рука очень уж тяжелая…

«Податель сего обязуется творить со мною всё, что будет приказано», — прочитала Марина Николаевна начертанные собственным почерком слова и даже не нашлась, что сказать.

— Мало мне было трудных подростков… — произнесла она наконец. — Кстати о них, Ингибьёрг! Может быть, вы взялись бы вразумить Поттера?

— Нет, — сразу же ответила прорицательница. — Как ваш заместитель я, разумеется, отправлю его на очередную отработку, но если вы имеете в виду ученичество… нет, нет, и еще раз нет!

— Почему же?

— Потому, Долорес, что ко мне приходят взыщущие знаний, — сказала Ингибьёрг. — Пускай даже сами они не представляют, каких именно, но они стремятся к чему-то большему, к тому, что, по их мнению, я могу им дать. Взять Храфна: когда он явился ко мне, то почти не разговаривал по-человечески, но он твердо знал, что намерен выучиться тому, что поможет вернуть величие его роду. Он много лет ходил у меня в подмастерьях, выполняя грязную и трудную работу, учил наш язык, и только тогда, когда он сумел внятно высказать свое желание, а я удостоверилась, что это — не простая блажь, я взяла его в ученики.

Она помолчала и добавила:

— Вы видели, он остался со мною. Должно быть, после стольких лет мечта сделаться владыкой нескольких уцелевших родов двергаров потускнела, а на ее место пришло нечто иное. Думаю, сам Храфн пока не понял, что именно, но он найдет свою дорогу. Тут уж я ему не советчица: он знает и умеет достаточно для того, чтобы не потеряться на выбранном пути…

— Хотите сказать, если человек не желает учиться, силком его не заставишь? — спросила Марина Николаевна.

— Именно так. А вот того мальчика, что вечно липнет к вам, я бы взяла, — совершенно серьезно ответила Ингибьёрг. — Правда, он еще мал для ученичества, но все задатки у него есть. И если он не растеряет внутреннего огня до совершеннолетия, я рада буду принять его у своего очага.

— Вы про Аберкромби, что ли? Маленький такой второкурсник-гриффиндорец, да? — уточнила та, дождалась кивка и добавила: — Наверно, он будет рад.

— Еще бы не рад, я будто не вижу… Такой пытливый ум да заодно с чистым сердцем и доброй душой редко встречается, — усмехнулась прорицательница. — А этот ваш Поттер… Был умен, да ум свой позабыл, вместо него — подруга. Был добр, да растерял доброту и чутье, вместо нее — друг… Его в этом винить нельзя, не он себя таким придумал, не он себя таким вырастил.

— А помочь ему как-то можно?

— Если только найдется кто-нибудь, кто возьмет его и отогреет, как замерзшую птицу в ладонях, — сказала Ингибьёрг, приостановившись. — И дело это не на день, не на два, на всю жизнь. Крестный ему не поможет, его огнем только города сжигать. Мать Уизли — тем более, задавит, задушит своей любовью, как тяжелой периной. Нет никого рядом. Никого, кто и удержал бы, и согрел, и дал отдохнуть…

— Что же, так и пропадать ему? — тихо спросила Марина Николаевна.

— Может, найдется друг, — серьезно ответила прорицательница. — Такой, которому ничего не нужно. Ни славы, ни подвигов, ни своих, ни чужих. Но, говорю, в школе таких нет. Быть может, потом встретятся… Тут мы бессильны, Долорес.