Аке принялась убирать инструменты.

— А меня поражает другое, — ответила она. — Вы расстроили планы Тайн Ху, а теперь сами начинаете восстание. Но я из простых людей. Наверное, мало понимаю в политике и в интригах, — добавила она и почтительно опустила голову.

«Вероятно, ее собственное искусство маскировки заключается в том, чтобы прятаться под маской приличий, — подумала Бару. — Но всякий выживает, как умеет».

— А что ваша княгиня хотела мне показать?

Аке Сентиамут вывела ее на улицы в неброской одежде.

— Не показывайте зубы, — предупредила она. — Они выдадут вас с головой, а тут не любят знати.

Они направились на север, затем — на восток, покинули могучие, просоленные аркады Северной гавани и оказались в Малом Уэльтоне, где жили семьи портовиков, ныряльщиц и грузчиков.

— Я работаю у химика, — рассказывала Аке по пути. — Он — фалькрестиец.

— Здесь?

Обычно фалькрестийцы селились неподалеку от Южной гавани и казарм гарнизона, где можно было уберечь детей от иолинских языков и ту майянских соблазнов большого города.

Там улицы были полны специально нанятых лицедеев, которые должны были выкрикивать определенные фразы на афалоне — длинные цитаты из революционных наставлений, пропагандирующих инкрастицизм среди подростков и их младших братьев и сестер.

— Здесь можно делать деньги, — проговорила Аке, и за ее смирением сверкнула искра гнева. — Вы понимаете предписания гигиены наследования?

— Зачем мне думать об обязанностях правоблюстителя и службы милосердия. Я — счетовод.

— В наших краях говорят, что это — долг каждой женщины, — парировала Аке. — Иначе и быть не может.

Она рассказала Бару, что детей «недозволенного расового смешения» хватают на улицах, что незаконные браки караются стерилизацией или (желудок Бару сжался в тугой комок) репаративным деторождением.

— Матерям нужна фалькрестская химия, иначе фалькрестский закон заберет их тела. — Аке громко рассмеялась, покачав головой. — Прекрасный рынок сбыта для химиков.

Репаративное деторождение. Женщин изымают в пользу государства и засевают, точно землю, отнятую за долги. Конечно, Бару было известно обо всем — она ведь не спала на собраниях представителей правительства. Но одно дело — быть осведомленной о чем–то и совсем другое — столкнуться с этим лицом к лицу.

Такие же меры будут установлены и на Тараноке. Хотя нет — их установили еще в те годы, когда Бару пряталась в стенах школы.

По пути они слышали детский смех и визг, но не встретили на улице ни одного ребенка. Бару не спрашивала почему. За способной ребятней охотились люди из службы милосердия, и агентом мог оказаться любой человек, даже первый встречный бродяга.

Бару сама видела типовой контракт: «Вознаграждение полагается за выявление способных детей. Особое вознаграждение полагается также и в будущем, в зависимости от назначения, полученного оными детьми после экзамена на государственный чин».

Вероятно, Мер Ло был в числе «избранных». «Способного мальчика оправили в Фалькрест. Наверняка тот, кто выдал его Маскараду, получил очень щедрую награду», — подумала Бару.

Похоже, он не особо горел желанием вновь увидеться с семьей. А его близкие — хотели они обнять Мер Ло или нет?

— Настанет время, — пробормотала Аке, — и город забудет, как он жил до Маскарада. Империя проникнет всюду — в наш язык, в наши дома и в нашу кровь.

В ушах Бару зазвенели отголоски воспоминаний: звуки афалона на Ириадском торгу, точно новый куплет в старой песне…

Ей захотелось возразить Аке: «Не бойся конкретных деяний Маскарада. Страшись его скрытых намерений. Маскарад может убедить вас сделать все за него».

В трущобах ей довелось увидеть много странного. Фалькрестийцы являлись сюда нанимать кормилиц, в надежде, что их младенцы всосут с туземным молоком гормоны иммунитета — защиту от суровых зим и моровых поветрий, погубивших множество местных детей. Некоторые даже искали незаконных благословений иликари. Здесь процветала целая индустрия молока и кощунства — с собственной преступностью, с отравителями младенцев, с шантажистами–мистиками, проклинавшими чей–нибудь дом и требовавшими золото за снятие проклятия. Налицо были и другие преступления. Целые гильдии «желтых курток» — тех, кто пережил мор и занимался уборкой трупов, — предлагали на продажу мертвечину как людоедский прививочный материал. Мошенничество, коррупция, преступная любовь…

И это, конечно, не сводилось к простому противопоставлению «захватчик — побежденный».

В городе Бару увидела то, что чувствовала и в своей душе. Двуличие, боязливый ежесекундный самоконтроль, стелющаяся угодливость и внутреннее неповиновение. Один глаз смотрел в будущее, сверкающее позолотой рабства, другой — в прошлое, вслед уходящей навсегда свободе.

Крепкий пастой империи, одновременно манящий и разъедающий, пропитывал все — мужчин, женщин, детей, разнообразные расы и саму историю человечества. Он перестраивал мир посулами и угрозами.

Когда солнце покраснело и склонилось к закату, Аке Сентиамут взяла Бару за запястье. Ее почтительность вдруг улетучилась.

— Сегодня вы увидели достаточно. Пора к княгине.

— Мы возвращаемся в усадьбу Отсфира?

Аке улыбнулась, как будто Бару неосознанно пошутила.

— Княгине Вультъягской плохо спится под крышей Отсфира. Она будет ждать в моем доме.

«Домом» оказалась единственная комнатушка в узком каменном здании. Для мужа в ней места не было. Тайн Ху лежала на деревянной лавке, растянувшись, как кошка, и при появлении Аке и Бару прищурилась.

— Вы прямо как раскрашенная горгулья. Что вы видели?

— Надежду, — ответила Бару.

— Правда?

— Люди еще чувствуют на себе оковы. Маскарад правит ими, но еще не внушил им желания повиноваться. Оковы пока не стали невидимыми.

Тайн Ху села.

— Вы долго думали над этим, не так ли?

— Надежда, которую я ощутила здесь, в городе, принадлежит и Ордвинну.

— Но этот город создал ваш народ. Настоящий Ордвинн — там, где деревья и соколы в небе. Где нет отвратительных оков. — Тайн Ху поднялась на ноги. — Скажите, чего вам хотелось сегодня?

Бару решила ответить честно. Сейчас нет смысла притворяться.

— Мне хотелось спасти мою родину от того, что было сделано здесь.

— От чего? От новой канализации? От прививок и срочных сделок? — фыркнула Тайн Ху, ища в ней сомнения. — Значит, вот о чем вы мечтаете — вы жаждете повернуть время вспять — и сжечь дотла все, что принес с собой Маскарад?

— Нет, — произнесла Бару, медленно снимая перчатки и тщательно взвешивая каждое слово. — Я собираюсь украсть их секреты и присвоить их себе. А потом — обратить их против их создателей.

Тайн Ху протиснулась мимо Бару к Аке Сентиамут. Та потупилась, но Тайн Ху опустилась перед ней на колено.

— Аке, — сказала княгиня, — ты очень мне помогла. Отправляйся домой.

— Но я понадоблюсь вам, ваша светлость.

— Не здесь, в Вультъяге. Хватит сжигать свою жизнь в этой выгребной яме. — Тайн Ху поцеловала худую, почти прозрачную руку Аке с царственной учтивостью. — Возвращайся в лес.

Сентиамуты будут тебе рады. Набирайся сил, и я призову тебя, когда вернусь сама.

Поднявшись, она стиснула губы и взглянула на Бару.

— Возможно, я вернусь с гостьей. А может, и одна.

Возвращаясь в свою спальню в усадьбе Отсфира, Бару услышала разговор двух человек. Они перешептывались на афалоне с явным северным акцентом.

— Вультъяг долго пела ей в уши. И наверняка влила в ее мозг столько яда на мой счет.

Второй голос звучал мягче, акцент в нем был выражен чуть-чуть слабее, а речь была предельно грамотной.

— Тогда необходимо преподнести ей противоядие.

— У меня нет твоего обаяния.

— И моей жены, и моего ума, и того, и сего… Друг мой, ты тратишь значительную часть жизни на жалобы и стенания. Отчего бы просто не вспомнить о своих сильных сторонах?

— Ты намекаешь на мои деньги? Хотя — Химу не даст соврать — Корморан и это едва не испортила. Может, я не сумею внушить ей уважение! Что, если Вультъяг рассказала ей о моем неудачном сватовстве?