— Сквозняк, — объяснила она, поймав скептический косой взгляд Мер Ло. — Я совсем замерзла!

— А чего вы ожидали, сидя здесь в ночной рубашке?

— Никакого от тебя толку…

Мер Ло пожал плечами.

— Я мог бы принести вам одеяло, но это вышло бы слишком покровительственно, — сухо произнес он. — Прочие же доступные мне методы и вовсе против приличий.

Бару расхохоталась, но тотчас взглянула на себя глазами Мер Ло — разлегшуюся перед ним, бесстыдную, чужеземную, могущественную, хохочущую… Даже после стольких лет маскарадской нормализации странно это было — смотреть на себя со стороны и думать: «Нельзя вести себя таким образом! Ведь он — мой союзник и советник. Это может внушить ему чувства, которых я позволить себе не могу».

Бару устало поднялась и начала собирать разбросанные словари.

— Я помогу прибраться.

Мер Ло вскочил, поклонился и решительно отмахнулся от ее помощи:

— Не стоит. Прошу вас, ваше превосходительство. Вы простудитесь на сквозняке.

Мечты о карьере рухнули, как только волны, поднятые падением фиатного билета, докатились до Фалькреста. Бару проводила дни за работой. Она сидела в башне, которую постепенно заполнили новые и явно ненадежные служащие. Пока они сновали вверх и вниз по лестнице, Бару старалась справиться с разрухой в счетных книгах, учиненной Олонори. Ко всему прочему, она, конечно же, пыталась и упорядочить хаос в экономике, устроенный ею самой. Вечера посвящались чтению или фехтованию. Мер Ло был вынужден перебраться в подвал после того, как кто–то сжег его жилье. Бару подозревала людей Радашича — даже беззаботному князю Уэльса было ясно, по какой причине опустела его казна!

Иногда Бару ужинала в компании Мер Ло, а порой выбиралась на люди с принципал–фактором Белом Латеманом, чья репутация была уничтожена одной лишь близостью к ней.

Но бедняга служил ей щитом, причем надежным и жизненно важным.

Пока Бару не получила ни единой весточки от Кердина Фарьера. Ни благодарности за предотвращение назревавшего бунта. Ни намека на то, что Парламент чувствует хоть что-то, кроме ярости и потрясения от ее финансовой политики. Большая часть почты поступала от князя Лизаксу — соседа Вультъяга. Из–под его пера выходили длинные, но не лишенные связности рассуждения о феноменологии и философии управления, над которыми Бару подолгу размышляла и даже собиралась найти время для ответов.

Поневоле возникали мысли, что таинственная влиятельность Фарьера, его непонятные коллеги с именами наподобие «Исихаста», его близость к государственной машине, спрятанной за Безликим Троном, — просто–напросто плод ее воображения.

Так продолжалось три года.

Ордвиннские князья роптали, недовольные жизнью в нищете. Груды золота, накопленные Фиатным банком, ручейками текли обратно во Внутренние Земли и северные долины. Беспорядки, вспыхивавшие повсюду, тут же гасли, задохнувшись в парах кислоты. Тайн Ху познакомила Ордвинн со срочными сделками. Мер Ло устроил представление, не сумев скрыть от Бару свою переписку с Фалькрестом, в которой (как полагалось ему по должности) секретарь доносил об успехах и промашках счетовода. Три года работы — и ни намека на прогресс.

Она брела в порт и напивалась в неизменном одиночестве. При этом Бару умудрялась тщательно следить за собой. Она не собиралась создавать никаких шаблонов, кроме одного, самоочевидного — пить раз от разу все больше.

А однажды корабль, пришвартовавшийся в порту, принес новость о том, что Тараноке переименован в Зюйдвард.

Когда Бару топила в вине свою горькую тоску, в таверну вошел мужчина с бледной стахечийской физиономией в обрамлении рыжих стахечийских кудрей. Клиент этот сделал заказ — скандально, неслыханно дорогой.

Потом он подсел к столику Бару. Она подняла на него раздраженный взгляд. И где она могла его увидеть?

В ответ он ослепительно улыбнулся и спросил:

— Вы знаете «Сомнение об иерархии»?

Мужчина оказался абсурдно, умопомрачительно рыж. Вероятно, все дело было в краске… или же в чистейшей стахечийской крови, которая текла в его жилах, выступала веснушками на щеках и даже проявлялась в цвете его пестрых глаз.

— «Сомнение об иерархии»… — промямлила Бару.

Она частенько встречала всяких странных типов в портовых заведениях, однако ни один не начинал разговора с Фалькрестской революционной философии, с отсылок к старинному «Наставлению к вольности».

— Да, я знаю его. А что?

Как «что»? Очередное испытание, конечно, — произнес рыжеволосый тип, взмахом руки указывая на Пактимонт и на весь Ордвинн, лежавший за спиной имперского счетовода. — Испытания позади, испытания впереди. Мне как–то не верится, что вы его знаете.

— Жаль, — невразумительно ответила Бару.

Мысли ее вновь и вновь возвращались к свежим новостям: «Тараноке переименован в Зюйдвард. На острове построят уже шестой флот. Обилие леса и рабочей силы при условии профилактики массовых волнений среди местного населения принесут пользу Империи…»

Все, что предвидела она, отправляясь прощаться в гавань, где ждал ее «Лаптиар», сбылось.

Рыжий подался вперед. От него явственно пахло солью.

— Странник говорил мне, что вы всегда рады возможности показать свои дарования. Но то было три года назад, и вы еще надеялись сделаться фалькрестским технократом. Похоже, вы сбились с пути, который он предрекал вам.

Бару поставила стакан на стол и невозмутимо взглянула на рыжего. Она с трудом сумела скрыть внезапный приступ паники и болезненного восторга. Наконец–то все вернулось — и таинственные незнакомцы, наблюдающие за ней и оценивающие ее, и политическая клика, из–за которой губернатор Каттлсон держался с неприметным купчишкой как со старшим!

— Фарьер, — сказала она, соединив в уме все точки. — Именно его вы называете Странником. Он говорил о своем коллеге Исихасте. Выходит, я имею честь?..

— Ха! Нет.

Северянин сделал глоток своего баснословно дорогого напитка и состроил блаженную мину. Одетый в простую рубашку свободного кроя и короткую куртку, он смахивал на щеголя, который притворялся моряком. Такой маскарад обманул бы кого угодно, но только не Бару. Да и его шейный платок оказался завязан «тещиным узлом» — и напомнил Бару об известной моряцкой шутке.

— Я не разделяю увлечения Исихаста. Он интересуется научными изысканиями, в которых говорится о том, кто здесь хозяин, а кто — нет. Меня прозвали Вестником, а значит, по разным надобностям посылают именно меня. И вот я здесь, с весточкой. Итак, «Сомнение об иерархии»?

— «Меч убивает, но его направляет рука», — начала Бару, хотя в ее голове крутились строки из «Наставления к вольности» и его доводы в пользу революционного порыва. — «Виновна ли рука в убийстве? Нет. Ее направляет разум. Виновен ли разум в убийстве? Нет. Разум присягнул в верности долгу, и долг направляет разум, как предписано Безликим Троном. Вот отчего слуга Трона безгрешен».

— Давайте прогуляемся, — проговорил рыжий.

Они вышли наружу и двинулись вдоль вечернего порта. Вода тихо журчала среди меди, ракушек и причальных свай. Лучи закатного солнца окрашивали белые паруса купеческих судов в алый цвет военного флота.

— То, что вы сделали с фиатным билетом три года тому назад, свело на нет все наши усилия. А ведь нам удалось многого достичь здесь, в Ордвинне, — произнес Вестник. — Мы планировали использовать провинцию как налоговую базу для войны против Ориатийской Федерации. Теперь Ордвинн приносит нам одни убытки. Половина Парламента жаждет вашей крови, а другая половина требует отрубить голову тому, кто назначил имперским счетоводом девчонку–тараноки. Они возлагали на Ордвинн большие надежды — как на источник легкой наживы и щит против вторжения стахечи из–за Зимних Гребней. Но сейчас князья свободны от долгов, а золото утекает обратно в Ордвинн, и мы сдаем позиции… — Вестник с донельзя экзотической внешностью покосился на Бару и лукаво улыбнулся. Его лицо казалось портретом, написанным на холсте паруса дромона[14], который стоял на якоре. — Но дело в другом. Бару Корморан, вправду ли вы уничтожили фиатный билет ради блага Трона? И посему безгрешны?