Когда Бару была маленькой, Солит выковывал прекрасные и опасные вещи из руды, которую добывали из земли и из горячих источников.

— Как только закончится торговый сезон, Бару, — отвечал Солит, взвалив мешок на плечи и направляясь к печам.

— И мать помчится за гору, на равнины — с копьем, убивающим кабанов, которое ты ей сделал?

— Наверняка.

Бару с удовольствием посмотрела на мать — ее широкий шаг и могучие плечи куда лучше подходили для охоты, чем для изготовления телескопов. Перевела взгляд на второго отца — тот умел бить в барабан столь же неистово, как и драться.

— А когда солдаты придут, отец Сальм возьмет копье, убивающее людей, которое ты сделал специально для него?

— Взгляни, дитя, сколько на тебе грязи, — заявил Солит. — Ступай–ка в дом Леа, Нырялыцицы–за–Жемчугом, и принеси пемзы. И не забудь взять бумажных денег и купить у нее оливкового масла.

Бару так долго читала о «пактах», «валютах» и «арбитражах», что иногда переставала соображать, что к чему. В таких случаях она делала передышку и приставала с расспросами к матери Пиньон или молча сидела в углу и размышляла. Было ясно одно: что–то случилось. В прошлом году родители были гораздо радостнее, чем сейчас.

Следовало повернуть ход дел в обратную сторону. Но каким образом?

Купец Кердин Фарьер сидел за своим прилавком на Ириадском торгу. Его охранницы сияли и лоснились, как сытые, обожравшиеся чайки. Торговый сезон почти закончился, и на сей раз базарный день выдался штормовым — серым и неприветливым. Близилось время, когда торговые кольцевые ветры Пепельного моря утихнут, уступив место зимней непогоде. Но Ириадская бухта укрывала торг от буйства ветров и волн, и барабанщики били в барабаны.

Бару отправилась прямо к прилавку торговца шерстью.

Фарьер разговаривал с тараноки из равнинных, очевидно, явившимся из–за горы. Бару всю жизнь твердили, что с равнинными общаться нельзя, поэтому сначала она подошла к охранницам. Бритоголовые женщины взглянули на нее свысока — сперва безразлично, а спустя мгновение — с раздражением. Но Бару не собиралась убираться восвояси, и охранницы сменили гнев на милость. По крайней мере, одна из них слегка улыбнулась. Другая же взглянула на товарку в ожидании пояснений, и Бару догадалась, что они, скорее всего, военные, и первая — «старшая по званию».

Чтение и размышления не пропадали даром!

— Привет, малышка, — произнесла главная охранница с темной кожей, широким ртом и блестящими синими глазами, как у большеклювой вороны.

Одета она была в бриджи и белый мундир, испещренный пятнами. Ее уруноки оказался превосходен — не хуже, чем у Кердина Фарьера.

— Вы целый сезон здесь, — сказала Бару. — Не ушли ни с одним из торговых кораблей.

— Мы поплывем домой с последним конвоем.

— А по–моему, нет, — возразила Бару. — И вы — не личная охрана Кердина Фарьера. И вообще не купцы. Иначе бы давно сообразили, что на Ириадском торгу охрана не нужна, и Кердин Фарьер отправил бы вас поискать другое занятие.

Одна из охранниц напружинилась и пробормотала что–то по–афалонски, на том самом фалькрестийском языке. Бару разобрала знакомые по словарю словечки «туземец» и «украсть», но синеглазая женщина присела перед Бару на корточки.

— Она сказала: ты очень умная девочка.

— Вы — солдаты, верно? — продолжала Бару. — С корабля. С боевого судна, которое стояло несколько месяцев подряд вдали от берега, а другие купцы приходили и уходили и увозили с собой ваши донесения. Это же очевидно! Купец не выучит язык туземцев так хорошо, как вы. Наверное, вы — шпионы. А теперь, когда ветры подули в другую сторону, ваш корабль укрылся в гавани.

Синеглазая женщина положила руки ей на плечи.

— Ну и проказница! Я знаю, каково это — видеть в море чужие паруса. Меня зовут Шир, я из Ордвинна. Когда я была маленькой, суда Маскарада пришвартовались в Пактимонте, величайшем из наших городов. Маскарад воевал с князем Лахтой, и я тогда перепугалась. Но все кончилось хорошо, а моей тетке посчастливилось убить того жуткого князя. Возьми–ка монетку. Сбегай, купи мне манго, и я с тобой поделюсь, ладно?

Но Бару оставила монету себе.

Вечером фрегат с алыми парусами спустил на воду шлюпки. На берег высадились солдаты иод командованием офицеров. Их кожа задубела от ветра и соли, а их лица были закрыты стальными масками. В подзорную трубу Бару разглядела, как Ириадские старейшины проводили солдат Маскарада в их посольство — новенький белый дом из золобетона.

Позже Бару поняла, что именно тогда и был подписан пакт под названием «Акт о федеративном объединении для взаимного блага народов Тараноке и Фалькрестской Имперской Республики».

На закате солдаты подняли над посольством свой флаг — два открытых глаза на фоне маски, обрамленной сомкнутыми в пожатии руками. А на следующее утро они принялись резать туф для постройки школы.

Штормовые ветры нового сезона пронизали Тараноке насквозь, и мир начал рушиться.

Бару надеялась на мать — ее любовь к знаниям и рассказам должна была помочь Бару понять, что случилось. Но Пиньон сделалась отстраненной и вспыльчивой. Материнская нежность к дочери омрачилась раздражительностью, нараставшей день ото дня, и Бару была вынуждена сама собирать сведения по крупицам и составлять из них общую картину.

Но Бару не унималась и даже решила просветить своих сверстников. В итоге слушателями Бару стали дети Леа, Нырялыцицы–за–Жемчугом, и Хаеа, Углежога, и ее троюродная сестра Лао — самая старшая в их компании.

Нескладная Лао была длиннорукой и длинноногой, точно аист, — и в их секретной пещерке на берету ей приходилось буквально складываться пополам.

— Равнинные злятся на нас из–за пакта, — рассказывала Бару с важным видом. — Они твердят, что Тараноке всегда был сам по себе, а мы, позволив Маскараду построить здесь свое посольство, предали всех. Но мы–то — настоящие здешние хозяева, правда?

Аудитория внимала Бару, затаив дыхание. Дети согласно кивали головами и перешептывались как взрослые. Оно и немудрено: завистливость и подозрительность нудных людишек с восточных равнин Тараноке была известна им с пеленок.

— Они считают, что мы разжились иноземным союзником и намерены взять над ними верх, — продолжала Бару. — Они думают, что нам нужна монополия — то есть мы хотим заграбастать всю торговлю под себя.

Жизнь подтвердила правоту ее обвинительных речей. В начале сезона дождей дети, проживающие в окрестностях рифа Халае, теснились в просоленной крохотной крепости на берегу, а Бару блистала красноречием.

Теперь она объясняла им, откуда взялись пожары на горизонте.

— Равнинные устроили набеги, — говорила Бару, упиваясь властью, заставляющей детей ахнуть и податься вперед. — Они перевалили через гору и сожгли несколько наших плантаций кофе и сахарного тростника. Они бросили нам. вызов! Но гаванские семьи в Ириаде собрали совет и заявили, что надо отправить на врагов наше войско. Наши богатыри понесут щиты на восток и победят.

— И что они сделают? — в ужасе пролепетала Лао, которая сидела на песке, обняв колени руками.

Бару загадочно улыбнулась.

— Если у них будет возможность, то станут вести переговоры, — с напускной невозмутимостью ответила она, подбрасывая в воздухе камешек. — Не будет такой возможности — начнут биться.

— А как? — спросил кто–то.

Как же это здорово — быть дочерью Сальма–щитоносца и Пиньон–охотницы, первых богатырей среди гаванских героев!

— Война происходит так: богатыри бьются между собой в кругу барабанщиков. Бьют барабаны, а воины колют друг дружку копьями и толкаются щитами, пока проигравший не сдастся или не умрет.

И Бару так лихо щелкнула камешком о каменную плиту, на которой сидела, что все дети разом подскочили.

— Когда равнинные надуются и потащатся домой, мы будем продавать им ткани по самой безбожной цене!

Однако Бару ошиблась в своих прогнозах. Когда войско выступило, чтобы перевалить гору и бросить вызов равнинным, с ним отправился и гарнизон Маскарада — ведь пакт говорил о «взаимной обороне».