— Назначаю тебя моим генералом! — Бару склонилась к ней, и Тайн Ху, поднимаясь, подала ей руку — перчатка в перчатку, пожатие крепко, глаза блестят золотом. — Выбери себе капитанов и лейтенантов.

Собравшиеся воины один за другим поднимались, преклоняли колено и поднимались вновь. Оглядывая их, Бару, до сих пор опустошенная горем, чувствовала, что в се душе запылало гордое торжество. Она переживет утрату. Она обратит любое горе себе на пользу.

Тайн Ху отыскала взглядом княжьего оружейника.

— Ей понадобится кольчуга. И приличные ножны для сабли.

Она помолчала и прошептала, обратившись к Бару:

— Прежде, чем выступим… хочешь навестить место, где его сожгли?

— Да, — ответила Бару. — Да. А ты пойдешь со мной?

И поход продолжился.

Несколько дней спустя Бару Рыбачка проснулась сразу после восхода солнца. Утро выдалось морозным, и ничто не предвещало снегопада.

Бару мерила шагами строй фуражиров. Ее теплые мокасины поскрипывали по снегу, который ослепительно сверкал в лучах ненадолго выглянувшего солнца. Бару сопровождала Тайн Ху. Чуть позже к ним присоединился лесной воин, командующий фуражирами.

Тайн Ху многое объясняла Бару: княгиня славилась не только своими боевыми талантами. Тайн Ху знала и любила лес — в северных краях ее даже окрестили «орлицей», правда, в Пактимонте княгиню называли не иначе как «стервой–разбойницей».

Честная Рука и ее генерал присоединились к охотникам, демонстрируя владение луком, выносливость и силу, остроту глаз и чистоту голоса, а главное — веру в них — опытных людей, которые вели всю армию за собой. Где появлялись они, там измученные «шакалы» ощетинивались новой надеждой.

Прежде в теплые осенние дни они вдвоем исчезали в лесу. Тайн Ху проявляла чудеса скрытности и втайне от посторонних учила Бару натягивать тетиву и выпускать стрелы. Учителем она была жестоким и нетерпеливым.

— Ты должна стать мастером, — настаивала она. — Ордвиннцу простят пущенную мимо стрелу. Мужчине простят с трудом натянутый лук. Но тебе — не простят. Твои ошибки спишут на кровь и пол. Ты должна быть безупречна.

— Лук тугой, — пожаловалась Бару.

— Многим женщинам недостает силы.

И Бару, дочь охотницы, неизменно ловко метавшей копье, кивнула. Ведь она всегда посвящала минуты разочарования или покоя упражнениям и нагрузкам флотской системы! Ничего, она сможет!

Она напряглась и натянула лук на одном плавном выдохе.

Тайн Ху коснулась ее локтя, поправила положение спины, надавив сзади, и шепнула:

— Стреляй.

И теперь, стоя на жгучем морозе под бледным зимним солнцем, Бару Рыбачка выпустила стрелу с ярко–синим оперением.

Люди, которые пытливо за ней наблюдали, тотчас радостно завопили и вскочили, пустившись в погоню за раненым оленем. Как же они проламывались сквозь снежные наносы, с рвущимися из груди сердцами! Как же они орали от восторга, холодящего и режущего их легкие! Когда олень пал, Тайн Ху перерезала ему горло и помогла лесовикам освежевать тушу. В колонне зашептались о добрых знамениях — об опавших рогах, об олене на знамени князя Хейнгиля, об алом цвете флота Маскарада, расплескавшемся по снегу.

Повсюду, где бы ни проходила армия, объявляли: к весне они завоюют лояльность Внутренних Земель и, соединив силы с Игуаке и Наяуру, вместе сбросят Маскарад в море.

Но весной Бару ждали новые испытания. Ей предстояло завершить улещивание Игуаке, Наяуру и их присных, и это было только начало.

Хорошо, что пока у нее оставалось хоть какое–то время. Зима густо вымазала ее Ордвинном — покрыла слоем жирной, как сливки, земли, набила изнутри цесарками с куркумой, олениной и соленой рыбой, а все поры закупорила маслом, настоянным на тмине и диком имбире. Кожа Бару задубела и стала соленой на вкус. Язык поначалу заплетался, но вскоре овладел началами иолинского. Бару выучилась ругаться по-урунски и по–стахечийски, а вместо формального бельтикского «иликари» — слова, ныне по всем ощущениям принадлежавшего Маскараду и Зате Яве, — стала употреблять просторечное иолинское «ученики».

Она научилась по запаху отличать кедровый дым от соснового. Смеялась по вечерам у костра над байками о княгине Наяуру и ее четырех мужьях, геройски погибших во время Дурацкого Бунта. И хохотала, когда воины шутили над тем, как она нервно косится по сторонам — нет ли поблизости хмурого социал–гигиениста, готового диагностировать вырождение.

— Бывало, мужчины женились на своих приятелях, — рассказывала Тайн Ху, сидя рядом у костра и вместе с Бару поджаривая оленину, — а женщины выходили замуж за своих подруг. Так делали бедные, изголодавшиеся, отчаявшиеся. И те, кто хотел вместе вести дела или разделить крышу над головой. И солдаты, которые лишились родного дома. Но чаще всего — просто люди, которые жили без нужды и забот, ради любви. Словечки «трайбадистка» и «содомит» — и то, что они означают, — появились гораздо позже.

Бару насторожилась. Похоже, для дикарки с Тараноке приготовили очередную ловушку.

— Но это было давным–давно. Еще до Маски.

Оторвав полоску мяса, Тайн Ху разжевала и проглотила ее.

— Неужто? — Она ухмыльнулась, и зубы ее блеснули в свете костра. — Спроси ныряльщиц в Порт–Роге. Или актрис из Ату–холла. Они тебя просветят! Я не из тех, кого быстро забывают.

Могучее, неодолимое любопытство охватило Бару вместе со столь же сильным рефлекторным страхом, и буйная смесь чувств рассмешила ее.

— Ты занималась этим? В Пактимонте? Под самым носом у Зате Явы?

Тайн Ху насмешливо округлила глаза, изображая ужас.

— По–твоему, я буду стоять у городских ворот? Нет! Нужно поддерживать традиции Вультъягов–завоевателей!

— И даже не один раз?

— Мне и сосчитать трудновато, — Тайн Ху принялась загибать пальцы и замотала головой. — Пожалуй, без помощи счетовода не обойтись!

Раскашлявшись от дыма, Бару уронила свое мясо в костер.

Она вела «Армию шакала» в отчаянный бой — в сражение без насилия, но с такими потерями, каких не видели и ноля величайших битв.

Строгая инкрастическая диета, принятая в маскарадной школе, сделала ее высокой и крепкой. Она могла похвастать отличным здоровьем и оказалась выносливее, чем большинство «шакалов». Она помогала им рыть нужники, обучая их назойливой гигиене Маскарада, и нанюхалась ордвиннских испражнений в невообразимых количествах. А от женщин она узнала, что регулярный месячный цикл зимой — знак невообразимого богатства, роскошь для знати, недоступная простолюдинкам.

Она сама была простолюдинкой. Но обстоятельства, в которых она росла, делали ее знатной в их глазах.

«Шакалы» рыскали по лесам Внутренних Земель, подобно призрачным хищникам. Край этот был истощенным, изголодавшимся. Во время осеннего отступления Маскарад разграбил амбары и разорил дороги, сея анархию — сообщение, знамение жизни без перчатки и стальной рукавицы Фалькреста. «Шакалы» нанесли ответный удар, восстановив, где могли, сообщение с севером, нанимая княжьи инженерные подразделения для помощи в строительных работах и отправляя отряды всадников и лучников патрулировать местность. Когда путь был открыт, в далекий Отсфир ласточкой полетела весть: «Пришли, что можешь». Обнаружив уцелевшие припасы, «шакалы» скупали их по баснословным ценам и отправляли нуждающимся.

Готовясь нарушить границы хозяев Внутренних Земель, Бару заготовила письма князьям и княгиням: «Я — Честная Рука. Я иду на помощь». Заготовила, но так и не отправила. Послания послужили бы уликой, связывающей их с мятежницей. Даже отправить гонцов было чересчур рискованно. Для того чтобы совладать с «Сомнением предателя», следовало потрафить княжествам и притвориться, будто Бару здесь нет. Подтолкнуть Игуаке с Наяуру к действию столь рано означало катастрофу, крах их стратегии и провал для Бару — ведь она убедила Лизаксу и прочих, что Внутренние Земли будут выжидать.