Джо со своей тайной связью с непонятным мужчиной не была столь изощренной. Она улыбалась над сообщениями и, напевая что-то, скользила по дому. Походка ее стала более пружинистой, она начала покачивать бедрами. Джо насвистывала, брала на руки детей, меняла подгузники, убирала в доме, складывала чистое белье. Хонор не могла ее четко видеть, но замечала это сияние, практически чувствовала, как оно исходит от кожи Джо.

Потому что – несмотря на все, что читала Хонор, несмотря на то, что мужчины и несколько избранных женщин писали на протяжении столетий, даже тысячелетий – для падшей женщины падение не было му´кой. Это было лучшей частью ее жизни.

И наказанием для большинства падших женщин была не смерть.

А долгая жизнь после того, как падение закончилось.

Они читали только по одной рождественской открытке. Иногда Хонор просила Лидию прочитать написанное дважды, а потом, когда та уходила, снова внимательно их изучала. Слова прыгали, но уже были достаточно знакомы, заучены.

Вчера вечером Лидия прочитала ей следующее:

Я думаю о том, насколько драгоценным было мое время, проведенное с детьми, и знаю, что, если бы твоя мать рассказала о тебе, я бы не смог провести столько времени со своими тремя девочками. Я бы не смог играть с ними каждый день или замечать каждое небольшое изменение по мере того, как они росли. Но тогда у меня было бы время с тобой. Как можно выбирать между детьми? Теперь ты взрослый, и уже слишком поздно, но я не могу винить твою мать. Должно быть, она знала, что ее для тебя будет достаточно.

Лидия отложила письмо.

– Он тебя простил.

Хонор протянула руку к письму, будто могла впитать слова, прикоснувшись к ним.

– Осталось мне себя простить, – ответила она.

– Вы точно не против снова с ними посидеть, Хонор?

Джо остановилась в дверном проеме. Она практически пританцовывала от силы желания, которое гнало ее из дома.

– Физиотерапевт сказал, что мне нужно оставаться активной, – ответила Хонор. – Либо это, либо можно выйти и присоединиться к команде по нетболу.

Джо издала что-то похожее на смешок, словно не могла определить, шутит Хонор или нет.

– Что ж, если вы уверены… Сегодня прекрасная погода. В саду есть кресло, если захотите вывести их на улицу.

– Прекрати суетиться. Иди.

– А еще в холодильнике закуски и йогурты. Оскару нравятся те, что без кусочков, а Айрис – с кусочками фруктов. И еще сырная косичка. И…

– Я просто посижу с детьми, – сказала Хонор, – а не буду заниматься ракетостроением.

– Ну, честно говоря, иногда мне кажется, что смотреть за детьми сложнее, чем строить ракеты. Там, по крайней мере, сидишь в тихом кабинете.

– Я справлюсь. Иди.

– У меня телефон с собой, – сказала Джо и еще раз поцеловала детей на прощание, будто оставляет их на неделю, а не вырывается на пару часов, чтобы встретиться с любовником.

К своему удивлению, Хонор почувствовала, как Джо наклонилась и чмокнула в щеку и ее.

– Спасибо, – сказала она, сжав руку Хонор, и ушла.

Хонор замерла, осознавая происшедшее. Джо когда-нибудь раньше ее целовала? Возможно, всего раз, очень давно, когда они со Стивеном были молоды и только начали встречаться. Или из чувства долга на свадьбе.

Маленькая ручка потянула ее за рукав.

– Что мы будем делать, бабушка Хон? – требовательно спросил Оскар.

– Хонор, – ответила она. – Меня зовут Хонор.

– Хорошо, бабушка Хон. Можно поиграть в «Angry Birds»?

Айрис тоже прижалась к ее ногам. У детей отсутствовало ощущение личного пространства. Она чувствовала тепло их маленьких тел и запах молока и печенья.

– Ваша мать сказала, что нам не стоит все время играть в видеоигры.

«Но что тогда делать с детьми? Чем их занять?»

– Почему бы вам не поиграть с игрушками пару минут, пока мы придумаем, чем заняться?

– Нет! – заявила Айрис.

После этого они открыли коробку с игрушками и начали вытаскивать ее содержимое.

Больше сорока лет прошло с тех пор, как Хонор отвечала за маленького ребенка. И, несмотря на уверения, слабо представляла, что это подразумевает. Из своего давнего материнства она лучше всего запомнила то, что бóльшую часть времени это было невероятно, отчаянно скучно.

Она очень любила Стивена с самого рождения. И все же жизнь не готовила ее к монотонному кормлению, смене подгузников, срыгиванию, прогулкам и укладыванию спать. К отсутствию хоть какого-то времени для себя, времени подумать. Она страдала из-за Пола – еще больше потому, что Стивен был весь в него, с самого начала. Она каждую минуту думала о том, правильно ли поступила, не сказав ничего отцу ребенка. Горевала по человеку, которого потеряла, даже когда заботилась о человеке, которого приобрела.

И, конечно, у нее не получалось работать. Когда она вернулась, в Лондоне не было вакантных мест для преподавателей, а для нее была невыносима мысль написать Полу с просьбой о рекомендации. Она решила сделать перерыв в карьере, пока растит Стивена. Но работа была ее жизнью, без нее она чувствовала себя невидимой. Потерянной.

Она нашла неожиданного помощника в лице отца. Шимон Левинсон менял подгузники, готовил еду, гулял с коляской, наматывая круги по парку Клиссольд. Когда Стивен научился ходить, то начал водить Шимона за руку. Ее отец повел внука в синагогу, хотя Хонор и протестовала, говоря, что не хочет прививать ребенку какую-либо богобоязненную религию – нет, даже не реформатскую. А потом у отца случился второй сердечный приступ, и она потеряла и его тоже.

Когда Хонор вспоминала тот период, ей казалось, что у нее могла быть послеродовая депрессия, хотя тогда о таком еще не говорили. Основной проблемой были скука, бесконечная темнота перед рассветом и дни с множеством часов, которые нечем было заполнить. Каждый раз вставать с мыслью: «Господи, что мне целый день делать?» Остальные мамочки в парке были такими молодыми и такими замужними.

Она начала работать во время дневного сна сына, когда он чуть подрос и привык к определенному распорядку. Хонор начала исследовать, читать, планировать, какие статьи написать, чтобы создать свою историю публикаций к тому времени, когда сможет попробовать снова устроиться лектором. Она мысленно переводила с русского на английский, пока они гуляли, пока Стивен восклицал что-то, увидев жука, или набивал карманы галькой.

Казалось, она помнила каждую минуту его жизни, когда он стал старше. Но из первых трех лет она помнила очень мало: солнечные лучи на волосах Стивена, треск гальки в его кармане. Она проводила со Стивеном час за часом. Она знала, что это было так. Хонор нахмурилась и напряглась, чтобы вспомнить больше. В голове всплыл мокрый уголок одеяла, который сосал Стивен, запах стерилизованных стеклянных бутылочек. Отпечаток руки на ее щеке, когда она убаюкивала его перед сном.

Как-то маловато для трех лет.

Она больше помнила коридоры, по которым гуляли ее мысли, чтобы не думать о Поле, чтобы не признаваться себе, что ее материнство было скучным, что она погружалась в рутину, недосып и отсутствие общения – за исключением пары бытовых фраз. Чтобы не думать о ночах, в которые ей снился тот момент на верху лестницы, когда она посмотрела вниз и увидела стоящего там Пола. Чтобы перестать спрашивать себя, правильно ли она поступила, не сказав ему.

Когда Стивену исполнилось три года, она начала читать лекции в Университетском колледже Лондона на полставки. Ее коллеги работали допоздна, ходили на конференции, ездили в командировки для проведения исследований, посвящали годы публикациям. Ей снова и снова отказывали в повышении – не потому, что она была недостаточно умна или академически сильна, а потому, что ей приходилось подстраивать свое расписание под школьное расписание и приходящих нянь. По мере того как Стивен рос, она смогла уделять больше времени работе, но к тому времени уже начала отставать. Она так и не достигла блестящих перспектив, открытых для нее в Оксфорде, но при этом ей все равно никогда не хватало времени на сына.