― Точно! ― заорал такой же «философ». ― Баба должна знать своё место.

― А где твоё место, домостроевец доморощенный? ― не выдержала одна из женщин.

― Моё там, где и положено, ― отмахнулся «философ».

― Вот, что я вам говорил, ― вклинился Миронович, чувствуя себя, как рыба в воде, на фоне назревающего конфликта. Его душа просила скандала, а он не любил себе в чём-то отказывать. ― Эти курицы бестолковые сначала нам, мужикам, нервы мотают, а потом жалуются, кому не попадя, что с ними плохо обращаются.

― Это ты-то мужик?! ― возмутилась молодая, симпатичная толстушка в голубом спортивном костюме. ― Прыщ на ровном месте.

― Ну, ты…

― Прошу всех разойтись! ― непререкаемым тоном велел главврач.

― Погоди, Сергеевич, дело принципиальное. Мы тут только начали….

― Здесь вам не площадь, не клуб для дискуссий, а больница. Тут каждому второму чрезмерное волнение ― смерть. Пациенты, замеченные в коридоре, без уважительной причины, будут немедленно выписаны без предоставления больничного листа, как нарушители распорядка медучреждения. Медперсоналу немедленно вернуться к своим обязанностям.

Народ, недовольно ворча, стал потихоньку расходиться.

Глеб легонько постучал в палату, где лежала Люба.

― Можно?

― Входите.

Девушка сидела на кровати и её лицо, разноцветное от синяков с грозно сверкающими глазами, выглядело весьма воинственно.

― Смотрю, вам сегодня значительно лучше.

― Телесные раны, рано или поздно, затягиваются, а вот душевные, … ― девушка вдруг залилась слезами.

― Мне уйти? ― спросил Глеб.

― Пожалуйста, не уходите. Я сейчас, я справлюууусь…

Глеб тактично отвернулся, отошёл к окну и уставился на больничный дворик. Он дал девушке десять минут, чтобы прийти в себя. Но когда мужчина вернулся на место, она всё ещё плакала. Твердохлебов протянул свой платок.

― Вот возьмите. Он чистый.

― Я вернууу…

― Верните два. Проценты знаете ли.

― Договорились, ― рассмеялась девушка и, последний раз всхлипнув, громко высморкалась. ― Спасибо.

― Платка мне не жалко.

― Я не об этом. Спасибо за то, что были рядом и дали мне выплакаться. У меня, после всего случившегося, будто ком внутри образовался. Он с каждым днём становился больше, но поплакать, никак не получалось. Я давно заметила, если плакать в одиночку то, никакой пользы.

― А родные ваши где? Может, стоит им позвонить?

― Что вы! Я чуть уговорила главврача ничего им не сообщать. Отец в рейсе, а у мамы сердце слабое. Вот выйду из больницы…

― Понятно. Люба, можно личный вопрос? Если не хотите, отвечать не обязательно. Мне просто очень любопытно…

― Глеб Алексеевич, вы же видели мои слёзы. Так что, мы теперь почти родственники, ― пошутила рыжуля.

Глеб рассмеялся. Эта девушка, подобно солнышку, могла прогнать мрак из самых потаённых уголков человеческой души.

― Почему вы так суровы с капитаном? Он мне показался симпатичным. И вы ему явно нравитесь.

― Вот потому и сурова. Малышев приходил, ― вдруг выпалила девушка и передёрнула плечами.

― Он всё ещё вам дорог? ― осторожно спросил Глеб.

― Когда-то я думала, что парня лучше Славика нет, и не будет на всём белом свете. Знаете, мне очень понравилась его мама. Ева Иосифовна удивительная. С виду, такая суровая, но на самом деле, очень справедливая. Она мне сразу призналась, что не о такой невестке мечтала, но становиться поперёк дороги сыну тоже не станет. Остальное зависит от меня. Для неё главное, чтобы сын был счастлив. Жаль, что Славик похож на неё только внешне. Надо же, сегодня все мои иллюзии относительно его, окончательно развеялись.

― Он вас обидел?

― На правду разве обижаются? Было немного больно, но в основном противно. Он сказал, что я дура и неудачница, что без него, мне в жизни ничего не светит. Представляете, а потом, наверно в виде бонуса, предложил стать его любовницей.

― А вы?

― Очень расстроилась. Я, наивная, верила, что он по-настоящему влюбился в Светку. От этого было больно, но хоть немного оправдывало его в моих глазах. Всё-таки застать жениха за две недели до свадьбы с другой… А оказалось ― это просто интрижка. Светке удалось затащить Малышева в загс, но сомневаюсь, что она с ним будет счастлива.

― Жалеете ту, что отняла у вас любимого?

― Жалею очередную обманутую дурочку. Если бы не она…

― Вы вышли бы за Славика и были бы счастливы.

― Вряд ли. Рано или поздно, гнилая сущность Малышева вылезла бы наружу. Уж лучше до свадьбы увидеть истинное обличье жениха, а не тогда, когда появятся дети и рвать придётся по живому.

― Очень благоразумно с вашей стороны.

― Да какое там. Как услышала «будь моей любовницей», так вскипело всё во мне. Схватила букет его и по мордасам, по мордасам. Никогда ещё в своей жизни такого удовлетворения не получала.

― Наверно, вы были похожи на ангела возмездия.

― Жаль, что я не видел, ― неожиданно вклинился в их разговор Стрельников. ― Люба, я…

Капитан так посмотрел на девушку, что Твердохлебов, почувствовав себя третьим лишним, незаметно выскользнул в коридор. Он шёл к палате отца и улыбался, похоже, не было бы счастья, да несчастье помогло. За судьбу Любы, теперь можно было не беспокоиться.

Глава 46

Дарить себя — не значит продавать.

И рядом спать — не значит переспать.

Не отомстить — не значит все простить.

Не рядом быть — не значит не любить!

Омар Хайям

Через неделю после того, как Твердохлебова старшего выписали, Глебу позвонил Смолин.

― Привет, бродяга.

― И тебе, не хворать.

― Слушай, ну, ты совсем пропал. Я тебе пару раз звонил, а ты всё вне зоны доступа. Когда из своих дебрей собираешься вылезать? Сколько можно от работы отлынивать.

― Борис, тут такое дело, у моего отца микроинфаркт. Я в больнице несколько недель почти безвылазно проторчал.

― Извини, ― стушевался Смолин, ― как он?

― Сейчас уже ничего. Что у нас слышно?

Борис почему-то ответил как-то неуверенно:

― Всё нормально.

― Ты Галю видел?

― Она, в отличие от некоторых, уже вышла на работу, ― не удержался от шпильки Борис. ― Глеб, я могу чем-то помочь?

― Да. Забеги в штаб, напиши от моего имени рапорт на десять дней за свой счёт, по семейным обстоятельствам. С Лесницким, я уже переговорил. Он дал добро.

― Сделаю…

― Почему у меня такое ощущение, что ты мне что-то хочешь сказать и не решаешься?

― Да нет. Ты возвращайся, как только сможешь.

― Куда ж я денусь, ― проворчал Глеб и отключился.

После разговора со Смолиным остался странный осадок, но Глеб не стал зацикливаться, ему пока было не до этого.

Твердохлебов вернулся в город к середине октября. Бабье лето недолго радовало народ, разбалованный жаркими летними деньками и довольно теплым сентябрём.

Сначала зарядили проливные дожди. Казалось, небеса решили компенсировать долгие месяцы, когда на землю не упало ни капли влаги. Город тогда буквально задыхался в пыли и смоге от вспыхивающих то тут, то там лесных пожаров. А теперь, потоки воды, будто стремились смыть то, что ещё не успело сжечь безжалостное солнце и не смог уничтожить огонь. Но едва небеса очистились от плотной пелены свинцовых туч, и выглянуло подобревшее солнышко, уже не стремившееся сжечь всё, что попадалось ему на пути, как пришли заморозки. За ночь весь город покрывался довольно плотной коркой инея, ослепительно переливавшегося в лучах восходящего светила.

Воздух был настолько холоден, что только к обеду, от голубоватого великолепия оставались лишь маленькие, грязноватые лужицы. Ранние прохожие, то и дело ежились, пытаясь руками, воротниками и шарфами прикрыть лица от порывов пронзительно холодного ветра. Они торопливо семенили на работу, совершенно не обращая внимания на чудесное, сверкающее покрывало, придававшему городу сказочно красивый вид. Синоптики грозили, что со дня на день может выпасть снег, но в тоже время обнадёживали, мол, ненадолго.