Женщина тихо рассмеялась:

― Ворчит, значит живой. Глебушка, ты уж потерпи там ещё немного. Я приготовлю поесть и сразу к вам.

― Не выдумывайте ничего сложного. Отцу больничная еда только на пользу пойдёт. Глядишь, меньше желчи на окружающих изливать будет. Во всяком случае, Владимир Сергеевич велел передать, что отцу необходима диета: лёгкие бульоны, нежирная рыба или мясо птицы, запеченные или отварные овощи, молочная продукция, фрукты и ягоды. О соли лучше временно забыть. Более подробно, он даст рекомендации лично.

― Да, похоже, нас ждут тяжёлые времена, ― вздохнула Марго. ― Алёша терпеть не может ограничений.

― Ничего, потерпит. Я ему ничего не говорил. Пусть пока переварит строжайший запрет на курение. Короче, Марго я жду.

― Я постараюсь быстро управиться. Господи, надо же Алёше принести тапочки, бельё и прочие личные вещи. У меня вчера прямо из головы вон.

― Успокойтесь и не казните себя понапрасну. Не до тапочек было. Марго, можете пообещать мне одну вещь?

― Какую? ― невольно заинтересовалась мачеха.

― Обещайте, что возьмёте такси, а не поволочёте всё сама.

― Но здесь же недалеко, ― растерянно пробормотала мачеха. ― Зачем же деньги впустую жечь.

― Марго пообещайте!

― Хорошо.

― Когда будете подъезжать, наберите меня, я вас встречу.

― Глеб, ну зачем такие сложности.

― Марго, сделайте это ради меня.

― Как скажешь, ― с деланной покорностью вздохнула Марго, а на губах её бродила счастливая улыбка.

Глава 44

Иногда не худо бывает поплакать, чтобы промыть глаза после того, как увидишь мерзость и грязь.

Мудрослов

Глеб тихонько проскользнул в палату. Люба лежала возле окна. Койка рядом пустовала. Твердохлебов взял стул и присел. В распухшем, синем от побоев лице, с разбитыми губами, заплывшими лиловыми разводами вокруг глаз, заклеенном носике, узнать Любу было практически невозможно. Он смотрел на спящую девушку, и в душе у него поднималась волна ярости на негодяя, посмевшего изувечить такого чудного человечка. Девушка дышала часто, но не глубоко. Глеб подумал, что наверно вздохнуть, как следует, ей мешают сломанные рёбра.

Словно почувствовав его взгляд, Люба открыла глаза и вздрогнула. Девушка испуганно всхлипнула и попыталась прикрыться руками.

― Люба, Любочка, ― окликнул её Твердохлебов, ― не пугайтесь, это я, Глеб.

Девушка, услышав его голос, опустила руки и попыталась лучше рассмотреть посетителя.

― И правда, Глеб Алексеевич, что вы здесь делаете?

― Пришёл на вас посмотреть.

― Что там смотреть? ― вздохнула Люба. ― У меня теперь вместо лица сплошной синяк. По-моему, я теперь на неправильную панду похожа.

― Почему неправильную? ― неожиданно даже для самого себя ляпнул Твердохлебов и смутился. ― Извините, я не хотел.

― Да, чего уж там. У правильной панды мордашка белая, а круги вокруг глаз чёрные. У меня же моська чёрная, а круги лиловые с жёлтыми разводами.

― Не волнуйтесь, я говорил с доктором. У вас всё будет хорошо.

― Конечно, будет. Не хватало из-за какого-то психа загнуться во цвете лет. Не дождётесь! У меня куча планов. Я ещё, назло всем врагам, и счастливой буду. Обязательно!

― Зачем же на зло?

― Из принципа, ― отрезала Люба. ― Они не способны чужому счастью порадоваться, потому что от него их буквально корёжит, выворачивает изнутри. Эти личности отличаются от вампиров только тем, чужим горем питаются. Вот оно им истинную бодрость приносит.

― Мрачновато вы на жизнь смотрите.

― А как ещё можно на неё смотреть, через такие узкие щёлочки, как у меня, ― усмехнулась Люба. ― Вот откроются глаза пошире…

― Следуя вашей логике, все представители монголоидной расы пессимисты.

― Нет, они философы, а у меня менталитет не тот.

― Тогда, скорей бы ваши глазки стали прежними.

― Почему вы так говорите? ― с подозрением спросила девушка.

― Мне больше пришёлся по душе ваш оптимистичный вариант.

― И не только вам, ― вздохнула Люба. ― Потому теперь тут и валяюсь. Вам, небось, про меня Маринка растрепала?

― Люба, я дал слово офицера.

― Ой, не делайте такое лицо, не травмируйте мои рёбра. Увижу ― прибью болтушку несчастную. Просила же, но Маринке проще диарею сдержать, чем язык за зубами.

― Я не сказал, что вашу трагическую историю поведала мне именно Марина.

― Да, ладно вам. У нас, конечно, город небольшой и трепачей в нём проживает, более чем достаточно. Вот только сомневаюсь, что вы из тех, кто к уличным сплетням прислушивается. Как только я вас тут увидела, сразу пожалела, что моя дорогая подружка не родилась немой.

― Сурово вы с ней.

― Да нет, что вы. Маринка, в общем-то, хорошая, добрая, медсестра отличная и если бы не её длинный язык ― цены бы ей не было. Я просто переживаю. Не дай бог, до Алексея Глебовича дойдёт. Ему волноваться нельзя, а тут я со своими Шекспировскими трагедиями.

Их разговор прервал осторожный стук. Дверь открылась, в палату вошёл высокий, светловолосый мужчина.

― Здравствуйте. Старший оперуполномоченный уголовного розыска, капитан Серафим Андреевич Стрельников, ― представился он, и протянул руку Твердохлебову. ― Я веду дело о нападении на гражданку Любовь Дмитриевну Одинцову.

Глеб пожал руку, отметив про себя, что, несмотря на внешнюю худощавость, хватка у парня стальная.

― Майор, Глеб Алексеевич Твердохлебов.

Мужчины несколько минут пристально изучали друг другу. Лицо Серафима с резкими, грубоватыми чертами нельзя было назвать красивым, но, тем не менее, оно было по-своему привлекательным. Крупный, тонкий нос с небольшой горбинкой, оставшейся на память от старого перелома, придавал милиционеру хищный вид. А в купе с густыми слегка нависшими бровями и глубоко посаженными карими глазами, он напоминал ястреба. Капитан был широкоплечим, скорее жилистым, чем мускулистым, узкобёдрым с длинными руками и ладонями похожими на ковш экскаватора. Таких, в народе называют долговязыми. Карие глаза оперуполномоченного, казалось, подобно рентгену, были способны прощупать человека до самого дна, осветить все самые затаённые уголки души.

Серафим хмыкнул, сделав для себя какие-то выводы. Капитан, не спрашивая разрешения, подхватил свободный стул и уселся рядом с Глебом.

― Спецназ?

― Разведка, ― ухмыльнулся Твердохлебов.

― Тоже не плохо. Простите, а вы Любе кем приходитесь?

― А не слишком ли вы любопытный, господин оперуполномоченный, - рассердилась девушка.

― Профессия обязывает, - пожал плечами капитан и требовательно уставился на Твердохлебова.

― Любовь Дмитриевна моему отцу уколы делала.

― Я не об этом спросил.

― Ну, знаете, ― девушка ударила кулаком по кровати и ойкнула от боли. - Стрельников, вы переходите все границы.

― Люба, прекратите волноваться по пустякам. Вам это вредно, - чуть насмешливо буркнул Глеб. ― Серафим Андреевич, мы просто знакомые.

― Понятно, ― вздохнул мужчина. Он потёр переносицу и бросил виноватый взгляд на девушку, смотревшую на него так, будто мечтала собственноручно освежевать.

― М-да, похоже, кротости у нашего ангела поубавилось.

― И не говорите, ― печально вздохнул капитан.

― Серафим Андреевич, ― стальным голосом обратилась Любочка к оперуполномоченному, ― разрешите полюбопытствовать. Какого лешего вас опять ко мне занесло? Я уже рассказала всё, что помнила. Ничего нового мне добавить нечего.

― Зато мне есть что. ― Мужчина полез в сумку и достал какой-то свёрток и положил девушке на колени. ― Простите, я не хочу показаться жестоким, но мне необходимо, чтобы вы это опознали.

― Что это такое? ― дрожащим голосом спросила Люба.

Серафим наклонился и развернул свёрток:

― Это ваше?

Внутри оказалась свёрнутая тугая коса из женских волос. Глеб мгновенно узнал её по золотистому блеску.

― От,... откуда у вас это?

― Нашли у Артура Громова.