— Нет, — уверенно сказала Ирина, словно премудрости медицины были ей совершенно ясны. — С чего б ему помирать… — Она перекусила соломинку и бросила ее, медленная искорка пошла вниз. — Почему ты об этом? — удивленно посмотрела на Пашу.
— Так, — смутился он, и это еще больше удивило ее. — Мне Петрушко жалко. Смирный человек… Знаешь, обидит кто такого — убить могу!
— Это ты можешь, — засмеялась Ирина.
— Если что, и за тебя заступлюсь, — серьезно сказал он.
— Ой, боюсь, не придется. А с чего это ты вдруг? — интересно стало ей.
— А ни с чего, — растерялся Паша. — Хорошая ты дивчина, и все…
— Признание в любви?
Паша нахмурился. Не ответил.
— Ты был когда-нибудь влюблен, Паша?
— Был, — почувствовал он насмешку. — В сало.
— Так и думала. Ты не меня. Ты мои ведра с кулешом любишь, — шутила Ирина. — И у тебя выбора нет, я ж одна…
— Меня, Ирина, и рассердить можно, — напомнил Паша.
— Вот как! Тогда другому придется заступиться за меня? Да?
Приближались к Лоркиной Горке. Собственно, никакой горки не было. Лоркиной Горкой назывался небольшой лог, по дну которого, едва дыша, полз ручеек. Здесь, будто трупы после боя, валялись изогнутые пулеметы, искореженные железные части грузовиков. Война убивает даже металл. То тут, то там виднелись позеленевшие артиллерийские гильзы, тронутые ржавчиной котелки, винтовки без затворов, с разбитыми прикладами, каски, словно головы, валялись в траве, и еще — мятые железные бочки из-под бензина. В логу торчало орудие с поднятым стволом, будто вытянуло шею и к чему-то прислушивалось. Замок был снят. И вид у орудия совсем мирный. Не верилось, что все это было когда-то живым и кто-то стрелял из искривленных пулеметов, надевал эти сдавленные каски и ел из мятых котелков…
Паша и Михась отыскали бочки получше и взвалили на телегу. Кастусь и Ирина выбрали котелки, оцинкованные ящики из-под патронов. На всякий случай прихватили с десяток касок. Котелки, ящики, каски накидали в бочки.
Шаря в железном хламе, Ирина наткнулась на табличку, покрытую эмалью, с черными уголками там, где эмаль облупилась. На табличке синими буквами было выведено: «Смертельно», и для убедительности повыше надписи — скрещенные берцовые кости. «Наверное, с какой-нибудь трансформаторной будки», — подумала она. Снова прочла: «Смертельно…» Улыбнулась: «Рядом с пушкой. Смешно…»
Ирина ничего больше не стала искать.
Лошадь тяжело пошла по проселку. Впереди, в притуманенном просторе, виднелся лес. Кастусь шагал рядом с лошадью, держал в руках вожжи. Он курил и кашлял. По бокам ступали Ирина с Пашей и Михась. Михась тоже курил, чуть запрокинутая голова показывала, что он раздумывал о чем-то.
Все то и дело довольно поглядывали на груз.
— Эх, места в телеге мало, — вдруг расхохотался Паша. — А то б и пушку ту прихватили…
— И правда, что-то цыганское в тебе, — в тон ему сказала Ирина.
— Зачем — цыганское? Пушка возле кухни, — даже лейтенанты боялись бы шмыгать туда…
— Вон оно что, лейтенанты! Тогда мне б еще леопардов пару, боялся бы и ты. Впрочем, вряд ли. Салом запахнет, и на леопардов пойдешь.
— А ты думала!..
Опушка леса приближалась медленно. Это и беспокоило Михася. Вступить бы в лес, повернуть на сосняк, и можно спокойно двигаться дальше. Там никого не встретить. «А тут… Нет-нет и баба с лукошком или мужик проходной зыркнут глазом на телегу…» Конечно, ничего особенного. Такое теперь часто на дорогах: люди волокут на свои дворы все, что можно приладить в хозяйстве. И все-таки скорей бы в лес.
Все услышали вдруг:
— Ирка! Дед Кастусь! Ирка!
Торопливо, спотыкаясь, неловко размахивая руками, будто кто-то гнался за ней, из лесу бежала девушка в платке, низко надвинутом на лоб.
— Ирка!
Все подняли голову, с выжидательной напряженностью смотрели на бегущую: кто бы? Кастусь остановил лошадь, досадливо швырнул окурок в кусты, сплюнул.
— Олька! — кинулась Ирина навстречу.
— Ох-тю… — Кастусь примотал вожжи к грядке телеги, растерянно провел по губам рукавом и сделал несколько шагов к девушкам, обхватившим друг друга.
— Ирка!
— Олька!
Кастусь молча стоял возле них, теперь он вытирал рукавом глаза.
— Ты ж как тут, дочка? — произнес он наконец. Он обнял Олю, и видно было, как пальцы его дрожали. — Ты ж тут — как?
— В Ручьи ходила. — Оля плакала.
— В Ручьи? — Кастусь убрал руки с ее плеч. Изумленно смотрел на нее, словно о чем-то необычайном сказала. Глаза округлились, стали красными, заморгали.
— Ох, Ирочка… Если б видела… — снова припала Оля к Ирине. — Сидит, мертвый, на лавке, голова на столе. В шапке, одетый… Глаза открыты, белые-белые… Палка под рукой. А сам черный!.. С лица и не узнать было дедушку Нечипора. Ох, Ирочка…
— Нечипор… — пошевелил губами Кастусь.
— А избу сожгли вашу. Кусок крыльца только не догорел. — Из Олиных глаз еще не ушло то, что недавно видели они там, на хуторе. — И Полкан у крыльца. Отощал, дикий…
— Полкан? — дрогнул голос Кастуся, будто очень давнее и горестное напомнила.
И Оля, и Ирина, и Кастусь рассеянно смотрели по сторонам, они избегали встретиться глазами, так тяжело было сейчас каждому. В эту совсем чужую им местность, где ничто не могло коснуться их памяти, Оля принесла все: и Ручьи, и болото за хутором, и родные избушки, и Полкана у крыльца… И это было невыносимо.
Оля уже не плакала. Черты ее лица проступали резко, оно стало подвижным, решительным, жестоким даже, показалось Ирине. Такой Оли она не знала.
— Мы думали, тебя в Германию угнали, — сказала.
— Нет. Выпуталась.
— Где ж ты теперь?
— А в «Шпрее». Ресторан такой в городе. Хороший ресторан. Официанткой я там.
— Немцам прислуживаешь? — удивленно спросила Ирина.
— И немцам. Не будем об этом, Ирка, да?
— Не будем, — холодно согласилась Ирина.
— А ты где пристроилась?
— Как тебе сказать, — потупившись, пробормотала Ирина.
— Поняла. Не говори.
Что-то оттолкнуло Ирину от Оли. «Этот ресторан»…
А Оля:
— Будешь в городе, заходи в «Шпрее». Уж так угощу! Бываешь в городе?
Ирина мучительно молчала.
— Поняла. Не говори.
Ирина сдержанно:
— Как-нибудь навещу тебя…
Попрощались.
— Ну, бывай, дочка. — Кастусь взял в руки вожжи. Телега тронулась.
Через несколько минут Ирина оглянулась: Оля шла медленно, нагнув голову.
В лагерь вернулись засветло. Стали выгружать снарядные гильзы, патронные ящики, каски…
— Да, — сказал Кирилл Ирине, — инвентарь подходящий. Самый что ни на есть бытовой.
О, эти бензиновые бочки! В них прорезали отверстия для топки, и получились чудесные печки, а оцинкованные ящики из-под патронов — какие трубы сделали из них!
В землянках затопили: хатой запахло.
А снарядные гильзы! Лампы же. Настоящие лампы! Сплющенные края держали самодельные фитили из обрывков шинели, и столько света разливали они в землянках! И стекло для окошек. Паша достал где-то, а когда зажигали свет, окошки прикрывали плащ-палатками и ватниками.
А еще — баня.
— Канительная штука, — морщился Кирилл. — Но делать надо. Не намоешься от костра.
— Говорил же, от бани нам не уйти, — напомнил Михась.
Два дня с Толей Дуником строил он баню в овраге, где били родники. На разрушенном спирто-водочном заводе отыскали котел, вмазали в печку, которую сложил Кастусь. Приволокли пластины от старых борон и булыжники. Пластины выложили на топке, а булыжники — поверх пластин. Когда булыжники накалялись, лопатой сбрасывали их в бочку с водой. Эх, и парок бил оттуда! Пригодились и каски, подобранные у Лоркиной Горки. Вместо шаек были.
Выкопали и просторную землянку-столовую. Посередине, как бронзовые колонны, выступали четыре сосновых столба, поддерживавшие накат. Стены завесили парашютным перкалем, и белая, будто из мрамора, землянка казалась уютной.
