Потом у калитки показался Петро. Он бросил взгляд на чапыжник и зашагал к перелеску. Кирилл и Якубовский тоже повернули туда.

Сошлись в густняке.

— Что случилось? — недоумевал Кирилл. — Третий раз ходим на «почту» — и ничего. Ты молчишь, Иван молчит. Алесь приехал из города?

— Да. Вот дело какое… — трудно подыскивал Петро слова.

— Тянешь чего? Говори…

— Доброго мало, — потупился Петро.

— Говори же!..

На прошлой неделе, сообщил Алесь, в городе взорвали электростанцию, а позавчера три здания — на воздух взлетела куча гестаповцев. Такую сделали немцы резню! Сказали, что это начало. А теперь, сказали, за главных возьмутся — за партизан, значит. Всех, сказали, уничтожат. И войска в городе, сообщил Алесь, появились.

— Вот какое лихо…

Собираются обыскать весь район за Медвежьим урочищем. Не полезли бы и в Синь-озеры — Медвежье же близко, километров сорок. Правда, болота… А еще, сообщил Алесь, бомбы большие понавозили и складывают, Кирила, сказал, знает где…

Петро хмуро смотрел в землю.

— А народу губят, и подумать страшно. Прошлой ночью поселок тут спалили. А почему спалили? Близко двух мертвых немцев нашли. Пьяные, должно, были. Шут их знает, от чего померли. А поселок огнем пошел. Ай, звери. А еще хуторок такой есть, ну был такой хуторок, Ручьи. Один старик там, говорят, и остался. Совсем слепой, говорят. В огонь — и хуторок тот. И слепого. Ай, звери же!..

— Это ж где слышал ты про слепого?

— Да от народа скроют ли? Про все дознаются.

— Звери, — скрипнул зубами Кирилл.

— Хотел, когда смеркнется, двинуть на «почту», — сказал Петро, — да хорошо, сами надумали проведать. Ну, я пошел. У света глаз много.

Петро сделал несколько шагов и пропал в чаще.

Уже полчаса шли они молча. Кирилл обдумывал что-то, и Якубовский не хотел ему мешать.

— А не придется нам сматываться на новое место? — не утерпел Якубовский.

— Сматываться? Тоже сказал, сматываться! С какой это стати? Потому что немцу это удобно? Болота же какие между Синь-озерами и Медвежьим урочищем. Пусть, братец, попробуют переберутся.

Добрались к «секрету» — высокому и густому ивняку. Кирилл увидел Алешу Блинова. Перед ним — котелок с остывшим кулешом, накрытый тряпицей, и снарядная гильза с холодным чаем, пахшим липой.

— Порядок, а? — присел Кирилл на пенек, устало вытянув ноги. Он жадно приложился к снарядной гильзе. — Во рту пересохло.

Сел и Якубовский.

— Значит, порядок? — снова сказал Кирилл, вытирая ладонью губы.

— Не знаю, порядок ли?

— Ты чего? — насторожился Кирилл, готовый подняться.

— Левенцов с хлопцами вернулся, — сказал Блинов.

— Вернулся? Хорошо, значит? Товар привезли?

— Привезли.

— Жаль, рюмок нет, не то бы мы с тобой сейчас салютовали, братец…

— А с ним — какой-то старик и дивчина. Не хотел было пускать.

— Старик и девчонка? Это еще что за новость? Вот тебе и разведчик Левенцов! И как додумался, сукин сын! Чужих людей в лагерь… Дело в девчонке. Пошли, Якубовский.

Подходя к лагерю, Кирилл увидел, как Тюлькин и еще кто-то, незнакомый, зацепив веревку за суки, волокли спиленную толстую сосну. Он видел их спины. Но вот Тюлькин и тот, чужой, повернулись, и Кирилл узнал: рыжая борода! И лошадь та, «камуфлированная». Распряженная, она стояла в оглоблях, опущенных на землю, мордой к телеге.

Рыли котлован. В глубоком проеме мелькали головы Ивашкевича, Михася, Паши и Левенцова. Левенцов заметил командира, бросил лопату и, опершись руками о кромку котлована, легко выскочил оттуда. Он остановился перед Кириллом.

— Задание выполнено. Груз…

— Задание перевыполнено, хочешь ты сказать! — гневно оборвал его Кирилл. — Девчонки после войны. После войны девчонки! На скверике, возле Большого театра. А ты на войне, лейтенант!

— Тут дело не так, — подошел Ивашкевич к Кириллу. Он потирал испачканные землей руки. — Дело вот как сложилось…

Кастусь увидел Кирилла, широко заулыбался, как старому знакомому. Он свернул веревку кольцом, продел сквозь него руку и, все так же улыбаясь, направился к нему.

— Здравствуйте, — низко поклонился Кастусь.

Кирилл не ответил. Он слушал Ивашкевича.

Постепенно на щеках его пропадали следы гнева, и лицо стало снова усталым и синеватым.

— Здравствуй, старина, — внимательно посмотрел Кирилл на стоявшего в нерешительности Кастуся. — Значит, братец, не в гости? Воевать?

— Воевать, — твердо сказал Кастусь. — Воевать. Сами ж говорили — мобилизация. Вот и прибыл с девкой для прохождения службы, товарищ командир, — и по-военному приставил ногу к ноге. Но голова, тревожно наклоненная, просто, по-человечески просила: не гоните, не гоните…

— Ясно, — сказал Кирилл.

Кастусь поднял голову, в глазах — успокоенность:

— А пока вот склад делаем для того добра, что привезли. Я ж колхозный мастеровой, знаете же… Ладный будет склад. — И вдруг как-то просительно: — Вы уж нас не гоните, товарищ командир. Нам некуда, окромя как бить фашистов…

— Зачем гнать? Скоро тут столько народу по своей воле соберется! Гитлеровцев бить! Вот и будет у нас колхоз, — засмеялся Кирилл. — Военный. А в колхозе, братец, мастеровые нужны.

Кирилл и Ивашкевич спустились в землянку.

Ивашкевич смотрел в одну точку.

— Думаю, сниматься отсюда незачем, — сказал он, когда Кирилл передал ему сообщение Алеся.

— Сниматься? — удивился Кирилл. — Что это вы все? Даже если б ты по-другому думал, я из Синь-озер ни ногой.

— Ну да. По тем же причинам, что и я. — Ивашкевич сделал вид, что не заметил горячности Кирилла. — Нет же у карателей данных, в каком именно квадрате находимся. Пусть ищут. А набрести на нас могут в любом месте.

— Здесь, по крайней мере, мы знаем, где и откуда можно их ждать. Местность-то мы изучили. Неладно вот у Ведьмина омута.

— Неладно. Там надо получше забаррикадироваться. — Ивашкевич сказал это так, словно опасность начисто отведена, и то, что сообщил Алесь, никакого значения не имело. — Мины…

— Вот-вот, — подхватил Кирилл. — Мины. Но штука в том, чтоб запереть дверь в лагерь так: войти можно, а выйти — никогда…

Ивашкевич давно предлагал выложить мины возле Ведьминого омута. Но что это за дверь, в которую можно войти, но уже не выйти?

За Ведьминым омутом начиналась большая мочажина. Немцы в поисках партизан могли пойти в чащу только мимо мочажины, вдоль пригорка и вниз, через лощину, по которой Якубовский ходил на «почту», — не станут же партизаны устраивать стоянки на тореных дорогах. Пригорок до самой вырубки у Ведьмина омута Кирилл и задумал минировать.

— Вот тут копайте, — показывал Кирилл Михасю и Паше. — Вот тут. Ты веди первый ряд, а ты — второй. Вот так. Через три шага, в шахматном порядке. Копайте. Так. Еще три шага. Копайте. Дальше. Неси, Петрушко, мины.

Петрушко принес.

— Клади возле ямок. Вот так. Алеша, теперь соединяй шнуром пять мин, — сказал Кирилл. — Понял? Так. Каждые пять мин соединяй. И получится как надо: наступит один, и другие гитлеровцы не уйдут — осколки догонят.

— Да тут, братцы-однополчане, целую роту попалить можно, — весело сказал Паша, становясь на колено и укладывая мину в ямку.

— А и надо роту, — понравилось Кириллу. — Меньше роты и не пойдет нас искать. Они-то думают, что нас как деревьев в лесу. Стоп, — поднял он руку.

Кирилл и Михась клали мины вдоль длинной и широкой — в пятнадцать шагов — полосы и теперь вместе с Пашей и Петрушко минировали две боковые полосы. Алеша Блинов соединял мины шнуром. Потом засыпал ямки сухим лапником и травой.

— А проходы? — решился спросить Блинов. — Проходы минировать не будем? — Он не мог понять, зачем посередине, между минными полосами, оставлены проходы к центру поля.

— Смекни, смекни, — не скрывал Кирилл лукавой усмешки.

Тот покачал головой: не понимает.

— Э, братец. То я их заманиваю. Проходите, пожалуйста, дверь отворена. И в голову ничего не полезет. А сделают десяток шагов — и крышка. А кто врассыпную назад кинется по этому тесному проходу, — ну и прямо в геенну огненную, как и полагается грешникам…