Свет тускнел и постепенно превращался в серый сумрак. Подступала вечерняя весенняя прохлада.

— Долго что-то молчат девчата, — тревожился Левенцов.

— А чего ждать? Пошли! — настаивал Паша.

Они вышли из ельника и осторожно продвигались можжевеловыми зарослями, выглядывая на поляну. Крыжихи и Ирины не видно было. «Стоп!» — вдруг пригнулся Левенцов. Впереди, на поляне, стоял немец. «Засада! Засада! — обожгло Левенцова. — Пропали девчата!..»

В одно мгновенье Паша очутился на немце. Левенцов даже сообразить не успел, как это получилось. Немец уже лежал, извиваясь под Пашей. Паша воткнул кулак в рот немца. Тот зубами впился в Пашины пальцы. Левенцов увидел судорожно-сведенное от боли Пашино лицо. Он ударил немца в скулу, и немец выпустил руку Паши. Левенцов дернул подол своей рубашки, оторвал кусок, быстро скомкал и с силой всадил немцу в рот. Паша дул на окровавленные пальцы.

«Засада! — лихорадочно соображал Левенцов. — Наскочили девчата на засаду или вовремя скрылись? Эх, Паша, — все в нем стонало, — верно, надо было с ними идти прямо на остров. Что же делать?»

Что же делать? Левенцов уловил легкий треск в кустарнике, он навел пистолет и в ту минуту, когда высунулась голова автоматчика, выстрелил. И — прыжок, прыжок, выдернул из рук упавшего немца автомат, отскочил. Автомат наизготовку. Не отрывая глаз от можжевельника, Левенцов передал Паше пистолет. И тотчас на острове раздался второй выстрел.

Левенцов оглянулся: тело немца лежало неподвижно, во рту у него торчал матерчатый кляп. Паша, подняв пистолет, шел на кустарник.

— Мы себя обнаружили, — сказал Паша на ходу. — Либо мы, либо нас.

В кустарнике послышался голос — встревоженный, недоумевающий. Немец окликал, звал кого-то. Левенцов и Паша ринулись в можжевельник, в сторону от голоса.

— Костя, я гранатой, — шепнул Паша.

— Нет. Куда — гранату? Мы ж не знаем, где остальные наши. Никакой гранаты.

— Гранату! — настаивал Паша.

— Слушать мои приказания.

— Твои приказания привели вот…

— Слушать мои приказания, — еще тверже произнес Левенцов.

Немец вышел из кустарника и сразу наткнулся на того, кто лежал, сраженный Левенцовым. Должно быть, увидел и другого, в траве, с раскинутыми ногами и кляпом во рту. Ломая сучья, бросился обратно.

Куда? — смотрели вслед Левенцов и Паша. — Конечно, за подмогой. Сколько же их тут в засаде?

Они услышали голос Крыжихи, он раздался по тот бок можжевельника:

— Видишь, побежал!

Левенцов и Паша кинулись на голос Крыжихи. На небольшой проплешине увидели ее и Ирину со связанными назад руками.

— Костя! Паша!

Паша ловко развязал им руки.

— Туда побежал, — показала Крыжиха. — Трое их. Еще два.

— Двум поставишь свечки, когда домой придем, — сказал Паша.

— Скорее в лес, — торопил Левенцов. — За подмогой полетел.

Они спустились в болотину. Между болотиной и лесом еще было светло. Паша все время оборачивался, держал в руке гранату. Неожиданно из колка ударил автомат. Крыжиха, и не вскрикнув, упала замертво, фонтанчики крови хлынули по всей груди.

— Ложись! — Левенцов с силой потянул Ирину к себе, на землю. Паша швырнул гранату туда, откуда стрелял автомат. Потом вскочил.

— Бегите! — Он держал наготове другую гранату. — Ну!

Левенцов, не опуская автомата, и Ирина рванулись в направлении леса. Паша, подавшись корпусом вперед, боком, не отрывая глаз от колка, широко ступая, тоже отходил к лесу.

Колок опять ударил. Левенцов откликнулся длинной очередью. Уже и лес. До него минута, две. Колок — снова!

Ирина больно споткнулась, чуть не свалилась. Она почувствовала, по ноге пошла теплая струя, и присела.

— Ирина! Ирина! — тащил ее Левенцов.

— Не могу, Костя, на ногу ступить.

— И-и!.. — вздохнул Паша. — Ранена. — Он сунул гранату в карман, взвалил Ирину на плечо и, быстро передвигая ноги, пошел.

Подальше, подальше…

Левенцов ступал сзади, оглядываясь, держа палец на спуске автомата.

Лес!

Никто не говорил о Крыжихе, так тяжела была мысль о ней. Ирина не выдержала:

— Оставили… там…

Левенцов и Паша молчали.

Паша наткнулся на пень. Посадил Ирину. Левенцов скинул рубашку, снял нательную сорочку, разорвал полосами, перевязал выше колена ногу Ирины.

— Больно?

— Попробую сама идти.

— Куда тебе — сама, — сказал Паша.

У лесного домика остановились. Паша узнал домик. На этот раз — ни света в оконце, ни запаха жареного сала в воздухе. Но все равно Паша узнал домик. Он отыскал в темноте дверь, постучался. Никакого движения внутри. Постучался в оконце. Приник лицом к стеклу, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в хате. Но там та же темнота, что и снаружи. «Может, померла хозяйка?» Сильней стукнул.

— Кто? — Паша узнал голос.

— Хозяюшка, отвори, добрая, — попросил Паша.

— Куда тебя нечистая гонит по ночам? — сердилась женщина за оконцем. — Кто ты? Чего тебе?

— Беда у нас, хозяюшка, — тяжело произнес Паша.

— У всех теперь беда. Кто ты? Чего тебе? — повторила.

— Да отвори, хозяюшка. Ты ж нас знаешь, — упрашивал Паша.

— Хай тебя нечистая сила знает! На кой ты мне? — Голос ушел от окна, последние слова раздались в сенях.

Женщина загремела засовами, открыла дверь. Вернулась в хату, заложила оконце подушкой, зажгла каганец. Посмотрела на Пашу.

— Опять? — яростно сверкнули ее глаза. — Повадился, идол проклятый! — наступала женщина. Паша даже заслонился руками. — Чего тебе, идол проклятый? Чего тебе от меня нужно?

— Стой, хозяюшка. Стой. Дивчина раненая на дворе.

— Дивчина? Какая дивчина? Какая раненая?

Левенцов уже входил в хату, обеими руками поддерживая Ирину. Она постанывала.

— Ой, что же это с ней? Где ж это ее, господи-сусе? — испуганно крестилась женщина. Она поставила на стол каганец. Побежала к кровати, расстелила. — Кладите. Тихонечко кладите. Где ж это ее? Господи-сусе!..

Ирину уложили в постель.

— Нам до утра, — сказал Левенцов. — Утром уйдем. Немцы близко?

— Неблизко, сынок. Да тут три хатки раскиданы в лесу. Кому сюда дело? Не бойся, сынок. Не бойся.

— И ты не бойся, — успокаивающе сказал Левенцов. — У нас документы.

— А я и не боюсь. Ни у меня, ни с меня брать им, идолам, нечего.

Женщина понесла Ирине миску горячих щей, поставила на табурет возле кровати.

— Поешь, дочка, поешь. А то давай покормлю.

Потом подала Левенцову и Паше.

— Ешь, ешь, баламутный, — повернулась к Паше. В сердитом тоне женщины слышалась скорее ласка, чем недовольство. — И лицо замаянное какое! Ешь.

Паша быстро съел все. Женщина налила еще. Миска снова опустела. И третий раз достала казанок из печи.

— Ничего другого, сынки, нету. Было бы, дала б…

— Мать, не слышала часом, двое не проходили тут? — Левенцов с надеждой взглянул на женщину.

— Двое? — подумала. — Нет, сынок, не слышала. А кто такие? Не слышала, нет. — Потом, вспомнив: — Постой, ты не про этих, каких побили в Ручьях?

Левенцов заволновался, тронул женщину за руку:

— А что — в Ручьях?

— Сама не видела, не знаю, люди говорили.

— Что, что люди говорили?

— Говорили, из самой Москвы самолет скинул на Гиблый остров двух наших генералов. Армия тут целая в лесах, говорят. Ты не про этих? А их, генералов, выследили. А генералы те — стрелять. Их загнали на хутор Ручьи. Недалеко тут. А на хуторе только и остался, что сарай. Генералы, говорили, стреляли из сарая. Их и взять не смогли. А все ж, говорили, убили их дьяволы адовы.

— Эх, Толька!..

Левенцов вздрогнул: Паша захлебнулся в вопле. Охватив голову руками, он плакал навзрыд.

— Костя! Паша! Что там? — забеспокоилась Ирина. Она, должно быть, забылась в неглубоком сне, и крик Паши разбудил ее.

— Ничего, Ирина. — Голос Левенцова сдавленный, спазма свела горло.

— Неправда! Немцы, да? — Ирина хотела соскочить с кровати.