Прасковья Сидоровна вопросительно посмотрела на него, перебросила корзинку с руки на руку. Собралась выходить на колею — высмотреть, что удастся.

— Нет, — остановил ее Натан. — Тут корзинка не выручит. Сообразят и сцапают. — Перевел взгляд на Плещеева. — Спущусь в балку и попробую по ней пробраться к переправе поближе. Да? Понаблюдаю. До ночи картина и выяснится. А тогда решим, как делать. Да?

— Хорошо, Натан.

Плещеев уловил шум в той стороне, куда ушел Натан. Он встревоженно прислушался. Шум усилился. Он потрогал гранаты, будто подумал, что потерял их.

— Оставайся, Сидоровна, здесь, — шепнул. — Оставайся здесь. А в случае чего тем же ходом обратно в лагерь. Мешки бросай. А сама — в лагерь.

Быстрыми, бесшумными шагами направился к балке.

Прасковья Сидоровна следила, как в вечеревшем воздухе фигура Плещеева постепенно сникла. «Спустился в балку», — поняла она. Взволнованно прикладывала к уху ладонь, чтоб лучше слышать. «Что там?»

Ей не терпелось. Не думая, сделала несколько шагов, остановилась, сама не зная почему. Еще шагнула и не заметила, как оказалась у самой балки.

Внизу билась о камни вода. Прасковья Сидоровна переступила бровку, поскользнулась, но успела ухватиться за куст, росший на склоне.

Она услышала голоса. Резкие, гортанные. И громкий, напряженный голос Натана. «Несчастье». Тело ее сотрясала дрожь, будто стало холодно. Ничего больше не сознавала, только это: несчастье. «Он и кричит так, чтоб мы услышали: несчастье. Сигнал…»

Немного впереди себя увидела спину Плещеева, он подкрадывался к голосам. А еще дальше — не в балке, наверху — свет фонариков, он доходил сюда двумя тусклыми кругами. И вместе со светом:

— Юдэ? Юдэ?

И крик Натана:

— Юдэ! Юдэ! Да, партизан! Партизан! Коммунист!.. Да…

Прасковья Сидоровна увидела, Плещеев кинулся на фонарики, на голоса. Ноги ее беспомощно подогнулись, и она опустилась на косую землю склона.

Натана повели. Трое. А он все кричал, кричал громко, настойчиво, дерзко.

Плещеев осторожно крался балкой вслед. Вода достигала ног, и в одном месте нога ступила в воду, наткнулась на камень. Плещеев качнулся, чуть не упал, но удержал равновесие. Из балки в густо-синих сумерках ему видно было все, что делалось наверху. Он швырнул гранату. Швырнул в сторону, далеко от немцев и Натана. Изнизу с громом рванулся огонь. Немцы, втянув голову в плечи, бросились на землю. Натан тоже. Но сразу вскочил, сделал три стремительных прыжка и свалился в балку, недалеко от Плещеева.

Немцы еще лежали. Плещеев кинул вторую гранату. Теперь уже в них. Через минуту еще одну.

Но что-то произошло не так, как ему думалось.

Плещеев и Натан было подхватились, чтоб бежать в кустарник, за Прасковьей Сидоровной, где оставили ее. Но над балкой, над самой головой прострекотал мотоцикл и остановился. Две тени метнулись в балку, и Плещеев и Натан увидели перед собой двух немцев с нацеленными на них автоматами.

— Хальт!

Их заставили поднять руки, они стали взбираться наверх.

Плещеев чувствовал немца почти у спины. Он и сам не знал, споткнулся или бросился немцу под ноги. Тот перелетел через него, упал, быстро поднялся. Скрытый уже сгустившейся темнотой, Плещеев кубарем катился вниз, в воду. Немец пустил очередь из автомата и понесся Плещееву вдогонку. У воды замедлил бег, стал озираться. Никого не увидел, дал еще очередь. Плещеев лежал в воде, ладонями упираясь в дно. Он дернул плечом, его сильно обожгло у плеча и ниже. Он сцепил зубы, чтоб не застонать, не выдать себя.

— Хальт! Хальт! — Немец все еще стоял возле. И наугад застрочил. Но это уже по другому берегу.

Плещеев вспомнил: в кармане нож-складень. Нож этот с толстой ручкой давил в бок, потому и вспомнил. Он торопливо полез в карман, вынул складень, раскрыл, зажал в руке. Ждал, когда немец подойдет ближе. И тот подошел. Ни секунды не теряя, Плещеев вскочил на ноги, слепо кинулся на немца и всадил в него острый длинный нож. Все вдруг как бы опрокинулось вниз головой, ничего уже не было на месте — резкая боль снова вонзилась в плечо и ниже, и Плещеев потерял сознание.

А немец, тот, который вел Натана, беспокойно повернулся на выстрелы: что случилось? И в это мгновенье Натан свалил его и туго сжал запястье. Немец вскрикнул, выронил автомат.

Они сцепились, бешеными рывками каждый пробовал освободиться из рук другого. Натан оказался сверху. Немец силился опрокинуть его на спину. Никак не удавалось. Натан поймал судорожную ладонь, искавшую его шею. Немцу удалось согнуть колено, и он двинул Натана в пах.

Теперь, не отпуская друг друга, оба тяжело катились по склону. Натан сверху — немец снизу, немец сверху — Натан снизу… Натан чувствовал, что силы покидали его, немца больше не подмять под себя.

Прасковья Сидоровна замерла у куста, она услышала, как возле нее барахтались два тела, полные жизни и ярости, слышала приглушенный хрип Натана, прижатого немцем к земле. Она ощутила толчок в сердце и, не раздумывая, повалилась немцу на спину. Ожесточенно растопыренные пальцы стиснули его горячую и напряженную шею. Немец брыкнул ногами, мелко замотал головой, но Прасковья Сидоровна удержалась на нем и сдавливала горло, сдавливала, стиснув зубы, она задыхалась, а все сдавливала, все сдавливала… Сила всей ее жизни собралась в руках и сделала их неумолимо твердыми, цепкими, и пальцы сдавливали горло немца, ставшее уже мягким, как тесто.

— Все, — сказала. Как тогда, у кучи головешек, горелого кирпича, золы… — Все.

Она с трудом разняла пальцы, раскрыла рот, хотела поймать воздух и не смогла, сил не осталось даже для этого. Покачиваясь, встала. Она тряслась, словно все еще давила извивавшегося под ее руками немца.

Натан вытер ладонями лицо. Ладони стали клейкими, и он понял, что лицо в крови. А Прасковья Сидоровна? Только что душила здесь немца. «Ее нет…» Он бросился искать Плещеева. «Где-то вот тут». Немец где-то тут крикнул: «Хальт!» Как раз в ту минуту Натан схватился со своим немцем — недалеко, — и крик этот донесся до него. Где же Плещеев? Натан прислушался. Но было тихо, было темно. Он ничего не услышал. Плещеева не было.

Раздался стон, он шел откуда-то снизу.

Натан кинулся по склону к воде. Едва слышный голос Прасковьи Сидоровны остановил Натана.

— Постой, голову подниму, не то захлебнешься…

Натан помог приподнять Плещеева, упавшего головой в воду, подхватил его под мышки, пробовал поставить на ноги, но тот грузно валился вниз. Натан и Прасковья кое-как посадили его на землю.

— Сидоровна, — сказал Натан. — Ты поддерживай его. А я за автоматом. Автомат немца там… Попробую найти…

«Возле куста… Отсюда влево…» — представил он себе место, где схлестнулся с немцем. Натан поднимался по склону. «Нашарить бы тот куст!..» — торопливо водил он по голой земле ногой. Наконец наткнулся на что-то. Куст, куст… Натан шарил теперь рукой в траве. Ремень! Он схватил автомат и ринулся обратно, вниз.

— Плохо, — сказала Прасковья Сидоровна. — Куда там идти, он и сидеть не может. Ранен.

Осторожно положили Плещеева на плащ-палатку.

— Взяли!

Пошли вдоль склона балки. Натан впереди. Прежде чем сделать шаг, нащупывал ногой дорогу. Он крепко держал концы плащ-палатки. «До утра надо успеть пройти эти четыре безлесных километра. Иначе застукают…» — тревожился он.

Прасковья Сидоровна, ступая сзади, старалась поспевать за ним. «Не споткнуться б, не упасть…» Руки ныли от тяжести. Пот струился по щекам и скатывался в уголки губ, и это было неприятно. Она оступилась, и в руках Натана дернулась плащ-палатка. Еще раз оступилась. Выбилась из сил.

Но сколько еще осталось до леса? Может, километр. А может, и три… И все равно, — передышку, решил Натан. Женщина свалится. Тогда — крышка. Одному не справиться.

— Сидоровна, минут десять еще хоть, осилишь? И передохнем.

Не ответила. Будто и не слышала. И шла.