Хотя Ленин считал, что «богатство» посредством подкупа и биржи может осуществить «господство над любой демократической республикой», в том числе и над политически независимой республикой, он не делал отсюда вывода о том, что, ссылаясь на социализм, нужно отказаться от борьбы за демократию. В политическом мышлении Ленина необходимой предпосылкой любого успешного наступления на капитал выступало создание максимально широкой массовой базы (уже упомянутого «левого блока», то есть «союза рабочего класса и безземельного бедного крестьянства»). Ленин на многих страницах доказывал важность борьбы за демократию, эта мысль еще сильнее укрепилась в нем под влиянием опыта 1905 года. Казалась возможной и рабочая революция как предпосылка социалистического строя в одной стране, однако, по мнению Ленина, социалистический строй не мог возникнуть исключительно «на русской почве». Его дискуссия с Парвусом и Троцким о перманентной революции в значительной степени затрагивала и эту проблему, поскольку спорящие стороны по-разному оценивали вопрос «перехода» между двумя революциями.[340]

В то же время Ленин фактами доказал, что революция 1905 г. имела всемирно-историческое значение.[341] Наряду с Розой Люксембург он первым понял, что в 1905 г. произошла невиданная ранее революция нового типа, «пролетарская по своему характеру и средствам борьбы» (массовая политическая стачка, вооруженное восстание) и буржуазно-демократическая по своим целям, но одновременно «открытая» по отношению к пролетарской революции. Ленин ясно видел и ограниченность революции, которая наиболее очевидно проявилась именно в «слабости» ее социальных «носителей»: в «Кровавое воскресенье» «тысячи… верующих, верноподданных людей стекались под предводительством священника Гапона» к царю. Правда, наивные, неграмотные российские массы крайне быстро извлекали опыт из происходивших событий, «необразованные русские рабочие дореволюционной России доказали делом, что они — прямые люди, впервые пробудившиеся к политическому сознанию».[342] Однако радикальной политической революционности «обреченного» на революцию российского крестьянства и рабочего класса оказалось недостаточно для сохранения самоуправленческих структур (стачечных комитетов, советов, рабочих комитетов и т. д.). Вместе с тем 1905 год, год революции «нового типа», окончательно вывел Россию на сцену «современной» истории; по словам Ленина, «дремлющая Россия превратилась в Россию революционного пролетариата и революционного народа». В этой революции в определенной степени переплелись захват земли крестьянами, бунтовавшими против патриархальных отношений, революционное движение рабочего класса и национально-освободительные движения угнетенных народов России, которые развернулись во всей полноте лишь в 1917 г., вследствие чего у революционеров еще не было соответствующего опыта, связанного с глубиной противоречий, таившихся в этих движениях. В то же время очевидно, что Ленин смог сформулировать тезис об актуальности революции для Западной Европы лишь в виде логической гипотезы, не обоснованной таким глубоким анализом, который был осуществлен им в связи с перспективами развития России.

Ко времени революции 1905 г. российская социал-демократия уже имела за плечами опыт кажущихся сегодня особенно глубокими теоретических и научных дискуссий, в ходе которых были осознаны важнейшие особенности исторического развития России, обусловившие не только многие моменты, возможности и рамки политической классовой борьбы того времени, но и основные тенденции развития революции. Дискуссия о самодержавии прошла несколько этапов. Ее истоки можно обнаружить в рассуждениях славянофилов первой половины XIX века о «русской исключительности», о «негосударственное™» русского народа или именно о «всемогуществе государства» и «хранящей традиционные ценности русской общине».[343] Выступившие против них «западники» вскоре стали рассматривать «русское своеобразие» проявлением отсталости    от Запада. Этот спор вступил в новую стадию лишь в конце XIX в., в конечном итоге превратившись, подобно другим историческим разногласиям, в полемику между либералами и марксистами, больше того, в начале XX в., после первой российской революции, острая борьба развернулась и между различными течениями социал-демократии, по-разному смотревшими на самодержавие. Политическая ставка исторической оценки самодержавной власти была столь велика, что и в среде большевиков вспыхнул нарушавший их единство спор о характере самодержавного государства и вытекающих из него теоретических и политических следствиях.

К тому времени, когда Ленин включился в этот спор, Плеханов — на основе работ Гегеля, Маркса и Энгельса,[344] а также русских историков М. М. Ковалевского и В. О. Ключевского — уже сформулировал марксистскую точку зрения по вопросам самодержавного государства и общины, полемизировавшую с историческим подходом либералов, прежде всего Милюкова, находившегося в основном под влиянием Конта и Спенсера и т. н. государственной школы.[345]Эта проблематика стала предметом серьезных дискуссий среди социал-демократов в период первой русской революции, когда перед ними встала необходимость определить свое отношение к либеральной буржуазии и крестьянству. Большевики выработали свою позицию по этим вопросам на III съезде в апреле 1905 г., а меньшевики — на женевской конференции, после чего и те и другие совместно обсудили свои взгляды на IV, а затем на V, лондонском, съезде партии 1907 г. За это время было написано множество исторических работ по данной теме.

В ходе дискуссии по аграрному вопросу Плеханов, полемизируя с Лениным, снова подчеркнул, что, по его мнению, в развитии русского крестьянства определяющую роль играл «азиатский застой», «китайщина». Он утверждал, что Ленин не понимал сущности этой исторической аналогии, сравнения России XX века с Китаем XVI века, того, что «аграрная история России более похожа на историю Индии, Египта, Китая и других восточных деспотий, чем на историю Западной Европы».[346] В определенной степени Плеханов сделал шаг назад по сравнению со своей собственной, сформулированной в работе «Наши разногласия» (1884) позицией, согласно которой вопрос общины должен изучаться не только в рамках сопоставления России и Востока. Тогда Плеханов видел основную характерную черту своеобразного развития России в его «колебаниях» между Западом и Востоком и подчеркивал разрушительное влияние западного развития на русское крепостничество.[347]На съезде Ленин напомнил Плеханову о том, что поскольку в Московской Руси была национализация земли, то в ее экономических отношениях преобладал азиатский способ производства, а между тем в отношении России XX века, когда доминирующим стал капиталистический способ производства, от доводов Плеханова практически ничего не остается. Плеханов смешал два вида национализации, что Ленин не без основания назвал «анекдотической» ошибкой[348]; он смотрел на «азиатский момент» как подчиненный элемент капиталистического способа производства. Не нужно и говорить, что политической ставкой этой дискуссии, связанной с формационной теорией, был выбор между большевистской концепцией национализации земли и меньшевистской концепцией «муниципализации». Историческая оценка российского государства складывалась в рамках политических споров, возникших в связи с революцией и ее поражением.