В философском подходе к практике Ленину не нравилось именно отсутствие практических ответов и отдаленность от реальной жизни. Это хорошо отразилось во фразе, напечатанной в «Роте фане» в марте 1920 г., во время Капповского путча, грозившего смертью версальской демократии: «Пролетариат не пошевелит и мизинцем ради демократической республики». Эта зарождающаяся сектантская установка по-настоящему проявилась год спустя, в ходе т. н. мартовских боев, в удалении с поста немецкого коммунистического руководителя П. Леви, противостоявшего сектантству и придерживавшегося тактики «единого рабочего фронта», а также в том, что выступавший против этой тактики Б. Кун, будучи сторонником «теории наступления» в Коминтерне, хотя и не играл непосредственной роли в мартовской акции, но все же поддерживал соответствующую этой акции политику.[1025] Попытка немецких революционных сил весной 1921 г., которая может считаться совместной акцией многих руководителей Коминтерна и немецких левых коммунистов, стала не началом пролетарской революции, а последним событием ее поражения. Согласно решению пленума ЦК Объединенной компартии Германии от 17 марта, целью вооруженного рабочего восстания в Средней Германии (22 марта — 1 апреля 1921 г.) должно было быть «свержение правительства» и «союз с Советской Россией». Это восстание вспыхнуло после того, как власти прусской провинции Саксония решили использовать полицию для подавления рабочих волнений и «восстановления порядка». Быстро изолированное восстание потерпело поражение, по некоторым данным погибло 145 человек, около 35 тыс. человек было арестовано.[1026]

Это сектантское направление проистекало не только из указанных выше мессианских источников, но и из своеобразного бюрократизма, «революционного волюнтаризма» и властного насилия, опиравшегося на представление о том, что все практические проблемы могут быть решены административно-насильственным путем. (Позже Лукач назвал эту тенденцию «бюрократическим сектантством»). Несомненно, что в России эта тенденция подкреплялась концентрацией власти. С революционной попыткой в марте 1921 г. совпали подавление антикоммунистического матросского восстания в Кронштадте и появление рабочей оппозиции. Представители внутрипартийных «пролетарских мессианских» течений (рабочей оппозиции и др.) сотворили из пролетариата настоящего идола, как будто он весь стоял на уровне его самых сознательных группировок. Такое представление было непосредственно опровергнуто как восстанием, так и его подавлением. Вооруженное подавление восстания было для Ленина — спорной — необходимостью, вытекавшей из логики власти, другие обосновывали эту необходимость «философскими» и эмоциональными доводами, видя в любом восстании проявление контрреволюции. В немецкой мартовской акции эти две разновидности сектантства несчастливо сомкнулись, в то время как в России столкнулись друг с другом. Ленин в то время боролся на X съезде с третьей разновидностью мессианства, с уже упомянутым «пролетарским мессианством», проявившимся в образе рабочей оппозиции. Его представители, как будет видно ниже, рассматривали ситуацию с точки зрения непосредственного осуществления социализма. Эта форма мессианства была совершенно иным явлением по сравнению с мессианизмом бюрократического спасения, представителем которого был, например, венгр Б. Кун. Ленин считал сектантство венгерского революционного руководителя очень вредным, хотя ценил и уважал преданность Куна. Б. Кун казался Ленину воплощением «политической ограниченности и узости», «глупости», «бесчувственности к массам», «сектантства» и «революционного фразерства».[1027] Позиция Ленина была сформулирована как третье направление между правым «оппортунизмом» и «левизной». Ленин подчеркивал, что буржуазия «видит в большевизме почти только одну его сторону: восстание, насилие, террор; буржуазия старается поэтому приготовиться в особенности к отпору и сопротивлению на этом поприще». В этой связи он ссылался на пример массовых убийств во время белого террора в Финляндии и Венгрии. Ленин смотрел на свою страну как на осажденную крепость, в которой меньшевики, прочие социал-демократы и эсеры, казалось, не способны порвать со старым миром в теоретическом и политическом отношении. А «левизна» представлялась ему как бы наказанием за правое «вырождение» социал-демократии, «той же ошибкой, только с другой стороны», делаемой левыми коммунистами, «левым доктринерством», которое не может приспособиться к новым условиям, новым «вызовам», «упирается на безусловном отрицании определенных старых форм, не видя, что новое содержание пробивает себе дорогу через все и всяческие формы».[1028]

Следовательно, в своей небольшой брошюре о «левизне», написанной по политическим мотивам, Ленин попытался описать методологические и политические предпосылки уяснения новой исторической ситуации. Не случайно, что ее читаемость достигла кульминации в хрущевский период, когда явление сталинизма рассматривалось в понятийных рамках «левизны», сектантского доктринерства. Таким образом, были смешаны очень разные, прямо противоположные друг другу «левые» течения от сталинистов до сторонников советского коммунизма. В противоположном смысле, но с помощью тех же методологических приемов были сведены «к общему знаменателю» Ленин и Сталин, в которых видели «реставраторов капитализма» в СССР, «представителей нового интеллигентского класса». В конце 30-х гг. эта мысль была снова сформулирована Карлом Коршем, развивавшим критику Ленина Паннекуком.[1029] Это «сведе́ние», являющееся прямой политической инсинуацией, стало по-настоящему популярным позже, после смены общественного строя в странах Восточной Европы, оказалось элементом идеологии этого процесса.

В конечном итоге ленинская брошюра показала, что ее автор окончательно порвал со всеми теми политическими и теоретическими концепциями и традициями, которые внушали или стимулировали революционные действия в нереволюционных ситуациях. Он осознал и подчеркивал необходимость гибкой политики, соответствующей актуальной исторической ситуации и учитывающей важность компромиссов, выработал те методологические предпосылки, в свете которых «представительство политических интересов рабочего класса» не всегда, больше того, во многих случаях отнюдь не означало применение «наиболее революционных радикальных» мер, а требовало тактического, стратегического и теоретического осмысления конкретных исторических и политических возможностей. Под лозунгом «конкретного анализа конкретной ситуации» Ленин объявил войну новому сектантству, новому догматизму, которые, несмотря на все его старания, укоренились в коммунистическом движении в первой фазе его становления. Позже эти сектантские направления различного типа получили самостоятельное значение, и борьба с ними сопровождала всю историю международного коммунистического движения. Изучение этого явления должно стать предметом отдельного исследования.