Несомненно, что важным фактором в благоприятном для Ленина изменении соотношения сил была находившаяся в его руках большевистская газета «Пролетарий». Однако в глазах Богданова любая форма сближения с Плехановым становилась «предательством», в то время как Ленин однозначно считал неприемлемым «фракционерством» стремление Богданова сделать из «левых большевиков» самостоятельную организационно-политическую силу. К тому же принципиальные политические дискуссии осложнялись финансовыми разногласиями, которые в эмиграции всегда приводят к мелочным спорам. Хотя цитированный автор прав в том, что в 1907–1909 гг. две группировки большевиков вели борьбу за денежные средства фракции[439] и газету «Пролетарий», было бы неверно преувеличивать значение денежных проблем в расколе большевистской фракции. Еще на Лондонском съезде 1907 г. был создан Большевистский центр (БЦ), в рамках которого возникла «финансово-техническая группа» в составе Богданова, Красина и Ленина, державшая в руках финансовый контроль.[440] 13 (25) июня 1907 г. была осуществлена печально известная операция, в ходе которой закавказские боевики под руководством Камо и при участии Сталина захватили в тифлисском банке 241 тысячу рублей. В июле-августе 1907 г. Камо передал Красину в Куоккале 218 тысяч рублей. В связи с этой «противозаконной» операцией Биггарт поставил вопрос, что было бы, если бы Ленин не получил доступа к альтернативному источнику финансирования, поскольку лишь финансовая независимость позволила ему порвать с его прежними товарищами.[441] Однако на самом деле речь шла о другом.

Когда Ленин с конца 1907 г. «подчинил» газету «Пролетарий» интересам думской фракции и объединился с Дубровинским против Богданова, уже ясно обозначились принципиальные идеологические и политические разногласия. Однако Ленин считал открытый разрыв несвоевременным, подчинив философскую дискуссию политической целесообразности. Об этом не стоит морализировать, как не стоит морализировать и о том, что Богданов поставил на службу своим фракционным интересам известные партийные школы на Капри и в Болонье,[442] где в центре обучения находились вопросы «культурного развития рабочего класса». Хотя редакция «Пролетария» решила придерживаться нейтралитета в философских спорах, в апреле выяснилось, что сблизить точки зрения сторон невозможно. Обе стороны стремились укрепить свою позицию, и не стоит говорить о моральном преимуществе какой-либо из них.[443]

Под воздействием опубликованной в сборнике «Карл Маркс» статьи Ленина «Марксизм и ревизионизм», заключавшей в себе нападки на эмпириомонизм, идеологическая и политическая дискуссия приняла такую остроту, что Богданов покинул редакционную коллегию «Пролетария», считая, что эмпириомонизм не противоречит теоретическим основам большевистской фракции. Со своей стороны, Ленин, Дубровинский и другие оценили ситуацию как попытку Богданова «образовать официальную оппозицию».[444] В июне 1909 г. ленинцы исключили Богданова из Большевистского центра. В ответ на это «левые большевики» создали в декабре 1909 г. на Капри группу «Вперед», с некоторой ностальгией ссылаясь на одноименную большевистскую газету 1904 г. и одновременно считая себя хранителями истинно большевистских традиций.[445]

Ленин не любил смешивать философско-идеологические дискуссии с политическими и тактическими разногласиями, больше того, часто критиковал такое смешение с принципиальной и методологической точек зрения. Это свое мнение он сохранял и в феврале-марте 1908 г. Об этом свидетельствуют его письма к А. М. Горькому. 25 февраля он писал: «Мешать делу проведения в рабочей партии тактики революционной социал-демократии ради споров о том, материализм или махизм, было бы, по-моему, непростительной глупостью. Мы должны подраться из-за философии так, чтобы «Пролетарий» и беки, как фракция партии, не были этим задеты».[446]

Однако тем временем Ленин был вынужден прочитать много материалов по этой теме, поскольку фракционная борьба обострялась, что вскоре принудило и самого Ленина совершить ту «глупость», о которой он писал Горькому. Философское значение дискуссии было сформулировано им с характерной для него ясностью: Маркс не может быть дополнен Кантом, так как философская концепция Маркса не имеет кантианских, «агностических» корней. Позднейшее обращение Ленина к Гегелю, происшедшее в 1914 г., объясняет его точку зрения 1908 г., согласно которой кантианская «добавка» всегда воплощала в себе философскую и теоретическую ревизию марксизма, как это показала, начиная с 80-х гг., борьба против народников и, в конечном итоге, против Бернштейна.[447] Значение гегелевских посылок в философии Маркса состояло именно в применении диалектического метода, однако философская проблематика диалектики оставалась «в тени» во время полемики Ленина против «эмпириомонизма» и «религиозного атеизма» Луначарского и его единомышленников. Как оказалось, Плеханов, а вслед за ним и Ленин еще в 1903–1904 гг. обратили внимание на философские разногласия с Богдановым и его единомышленниками, что нашло свое выражение и во время личной встречи с Богдановым.[448]

Постепенно тактическая и фракционная борьба в партии настолько пропиталась философскими вопросами,[449] что Ленин решил разом убить двух зайцев и защитить позиции материалистической философии, одновременно осуществив или, по крайней мере, углубив политическую и организационную критику фракции, возникшей внутри партии. В этом его поддержал и Плеханов, ведь речь шла о защите традиционного, «буржуазного материализма» против махизма.[450] Практический материализм Маркса и Энгельса, связавший философию с революционной практикой, соединивший диалектику с гносеологической и онтологической точкой зрения и — путем сочленения философии с рабочим движением — в конечном итоге превративший философию в теорию, не мог получить существенной роли в теоретической борьбе вокруг махизма.[451] Ставка в этой дискуссии была иная. Для того, чтобы защитить позиции «буржуазного материализма», Ленин отказался от невмешательства в философские споры, хотя, как мы уже видели, отнюдь не считал себя специалистом по этой отрасли науки. В «Эмпириокритицизме» он мобилизовал не столько Марксову, сколько плехановскую философскую традицию, в которой материалистическая точка зрения формулируется в рамках монистической теории отражения. В этом произведении историческая диалектика оттеснена на задний план своего рода «естественнонаучной закономерностью», что отчасти объясняется политической природой философской дискуссии.[452] Позже шли споры по поводу философского толкования этой работы, в ходе которых особо выделялись аутентичное толкование Грамши и «социологизированная» критика Паннекука. Грамши уже при определении понятия материи полемизировал со специально-научной ограниченностью и философствованием, оторванным от общественных отношений: «…Философия практики не может воспринимать “материю” ни в том смысле, как ее понимают естественные науки… ни в том, как она интерпретируется в различных вариантах материалистической метафизики… Таким образом, материю надо рассматривать не саму по себе, а как социально и исторически организованную для производства, а естественные науки, следовательно, надо считать по существу исторической категорией, выражением отношений между людьми».[453]