Под влиянием эскалации террора Ленин — хотя это и замалчивается историками типа Д. А. Волкогонова, Р. Пайпса и Ю. Г. Фельштинского — был вынужден из властных соображений навести порядок в деятельности ЧК и трибуналов, не исполнявших законы и предписания. Во время гражданской войны ведомственные организации могли совершать аресты на основании доносов, без всяких предварительных доказательств. Ленина приводила в гнев открытая бесчеловечность созданных по его инициативе административных властей и органов внутренних дел. Это подтверждается множеством документов, однако вместо их перечисления[823] целесообразнее показать некоторые шаги, предпринятые Лениным для укрощения вышедшего из-под контроля террора, и его позицию по этому вопросу, что, быть может, позволит сделать и некоторые теоретические выводы.

В начале 1922 г., с реорганизацией ЧК и созданием официального ведомства — ГПУ, последнему были поставлены задачи защиты советской власти и власти Коммунистической партии, устрашения, вытеснения и административной ликвидации политической оппозиции.[824] На повестку дня было выдвинуто определение правовых рамок террора, что может восприниматься как своего рода юридическое обобщение опыта гражданской войны и появления новой ситуации. Параллельно с прекращением репрессий периода военного коммунизма Ленин искал и в своеобразной форме нашел возможности обуздания влияния новой буржуазии. В мае 1922 г. в связи с формированием революционного правового порядка он решительно высказался за прекращение произвола и «узаконение террора». По поводу проекта Уголовного кодекса РСФСР Ленин писал Д. И. Курскому, что необходимо «открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы». Из замечаний Ленина выясняется, что он стоял за ужесточение мер против политической оппозиции (особенно если речь шла о связи с «международной буржуазией»), вплоть до расширения применения «высшей меры наказания», и в то же время «релятивизировал» эту меру, добавив, что она может быть заменена «высылкой за границу, по решению Президиума ВЦИКа».[825] Таким образом, в свете этого видно основное направление деятельности Ленина. Из сформулированных им документов однозначно выясняется, что крупномасштабное наступление на священников, церковь и буржуазную интеллигенцию, осуществленное в 1922 г., было своего рода «завершением» гражданской войны, изоляцией, изгнанием тех политических противников, которые во время гражданской войны поддерживали из тыла белогвардейцев, монархическую контрреволюцию, антисоветский лагерь и после их поражения сохранили важные позиции в духовной и политической жизни советского общества. В то же время стало очевидным складывание того катастрофического комплекса взглядов, согласно которому всякая политическая оппозиция причислялась к лагерю контрреволюции.

Донесения ОГПУ о настроениях масс в первую очередь и в основном выражали, пользуясь словами Теренса Мартина, «глубокое недоверие советского руководства по отношению к народу, боязнь возникновения стихийных беспорядков».[826] Эти документы скорее или в первую очередь выражали то противоречие, что Ленин и советские руководители в то время очень хотели и в то же время не могли, были не способны соответствовать намеченным ими же целям, не смогли преодолеть те социальные и исторические предпосылки, из которых выросла сама революция.[827]

Необходимо напомнить читателю о том, что с лета 1918 г. Ленин видел главный источник террора в интервенции западных держав. Лишь для примера сошлюсь на политический доклад ЦК, сделанный Лениным на VII Всероссийской конференции РКП(б). В этом докладе Ленин, отвечая на западную критику, обвинявшую советскую власть в терроризме, особо остановился на проблеме террора и заявил: «До сих пор больше всего мерзкая буржуазия в Европе обвиняла нас в нашем терроризме, в нашем грубом подавлении интеллигенции и обывателя. На это мы скажем: “Все это навязали нам вы, ваши правительства”… Это был настоящий террор, когда против страны, одной из наиболее отсталых и ослабленных войной, объединились все державы… Наш террор был вызван тем, что против нас обрушились такие военные силы, против которых нужно было неслыханно напрягать все наши силы». С другой стороны, он указал на то, что мелкая буржуазия, средние элементы, интеллигенция с большим трудом переносили тяжесть гражданской войны, поскольку «они десятки лет были привилегированными, но мы должны в интересах социальной революции эту тяжесть возложить и на них». А перенесение этих тягот в интересах победы в гражданской войне требовало, как подчеркнул Ленин, «строжайшей военной дисциплины».[828]

В объяснении нуждается волна репрессий, поднявшаяся в 1922 г. и направленная на подавление сопротивления церквей, буржуазной интеллигенции и политической оппозиции. Прежде всего необходимо выяснить политические причины этих репрессий, ведь гражданская война к тому времени практически завершилась. Во-первых, несомненно, что фоном этой волны репрессий была боязнь социальных и политических следствий новой экономической политики в условиях международной изоляции, к тому же со свежим опытом военной интервенции западных держав. Появление новой буржуазии, восстановление рынка и других элементов капитализма, а также связанные с этим социальные, культурные и идеологические конфликты (более конкретно мы остановимся на них позже) породили чувство страха и неопределенности, охватившее руководителей, членов и сочувствовавших партии большевиков. Конкретной причиной этого страха было то, что различные силы, противостоявшие советской власти, могли объединиться, так как НЭП, с одной стороны, открывал перед ними более широкие возможности, а с другой стороны, порождал те социальные элементы, которые были способны или казались способными свергнуть советскую власть.[829] Ныне нелегко понять этот страх, однако в этом может помочь исторический подход. Далее, психоз большевиков, связанный с боязнью потерять власть, получил новые импульсы в исторической ситуации, сложившейся после победы в гражданской войне.[830] Белые армии и армии интервентов были разгромлены на полях сражений гражданской войны, однако большевистские руководители считали, что военное поражение контрреволюции не повлекло за собой ее полного политического поражения. По их мнению, нетронутой осталась тысячелетняя опора монархии, Русская православная церковь, с ее организацией и духовно-политическим влиянием, а кроме этого, выжили и контрреволюционные партии, готовые к свержению руководимой большевиками советской власти.

Наиболее дестабилизирующим фактором, составлявшим фон этого психоза, был ужасный голод 1921-22 гг., затронувший примерно 20 миллионов человек. По некоторым данным в результате страшной засухи умерло, в основном в Поволжье, более 5 миллионов человек. Это событие легко могло подорвать легитимацию власти коммунистической партии и ее социальных целей и оторвать советскую власть от ее социального базиса. Продолжительный голод и стихийные бедствия с очевидностью показали советским руководителям, в том числе и Ленину, что длительные лишения изменяют психологию, мировидение людей, их отношение к власти и интеллектуальные возможности. Наряду с энтузиазмом и настоящим героизмом, у очень многих людей наблюдалась деградация личности, на что в свое время обратил внимание и всемирно известный врач, профессор В. М. Бехтерев. Многих доводили до отчаяния борьба с голодом, страдания, «естественность голодной смерти», «благоприятствовавшие» распространению преступности, болезней, эпидемий и сокращению работоспособности.[831]