Оживление интереса к проблеме парламентаризма, конечно, неотделимо от крупных политических изменений 1989 г. Эти изменения поставили в центр функционирования политической системы парламент и парламентарные институты. Поэтому не удивительно, что в соответствии со старыми привычными структурами мышления началось преувеличение исторической роли парламентаризма. На службу политическо-легитимационным требованиям было поставлено и упрощенное (но именно поэтому широко распространенное в общественном мнении), ненаучное представление о том, что достаточно различать лишь две политические системы: парламентаризм (демократию) и диктатуру (однопартийную систему). Кажется, будто бы предан забвению тот факт, что в истории существовало много различных форм диктатуры и парламентаризма (причем с очень разным социальным и политическим содержанием, функциями) и что наряду с демократиями и диктатурами в истории и в наши дни, особенно в восточноевропейском регионе, наблюдались и наблюдаются другие политические системы. Иначе говоря, часто забывают о том, что парламент может функционировать и в рамках различного типа диктатур и может существовать при таком строе, который не является ни диктатурой, ни демократией.[723] (Как мы видели на страницах «Государства и революции», Ленина уже тогда угнетало, если кто-то говорил о демократии и диктатуре вообще, отвлекаясь от конкретного политического содержания и социальной, социологической и экономической обусловленности этих понятий).

История русской революции показывает, что в результате возрождения возникших в 1905 г. советов участвовавшие в революции социальные силы создали режим непосредственной демократии, который, пусть на короткое время, как в принципе, так и на практике, вышел за рамки традиционной оппозиции «демократия — диктатура». Однако было бы совершенно неисторично измерять пришедший в октябре 1917 г. к власти режим советов и деятельность воплотивших его революционных сил и их представителей меркой буржуазного учредительного собрания, как было бы ошибкой думать, что люди хотели привести к власти большевиков.[724] Революционный режим в принципе функционировал в форме рабочего самоуправления, в важнейших, принципиальных проблемах и функциональных недостатках которого отдавала себе ясный отчет и революционная демократия той эпохи. Если мы не хотим покинуть почву профессионализма, то должны анализировать изучаемое явление с точки зрения его собственной логики, структуры, возможностей, функции, понятий и целей. Такой системно-критический анализ был осуществлен еще Р. Люксембург в ее знаменитой работе 1918 г., надолго похороненной сталинским режимом (в венгерском переводе она тоже была опубликована только в 1980-е гг.).[725] Ее анализ, независимо от того, в чем она была права, а в чем ошибалась, интересен потому, что сформулированная ею критика была историчной, иначе говоря, она старалась оценивать и критиковать большевиков, исходя из их собственных предпосылок и целей.

Весной 1917 г. начало работу «Особое совещание», в работе которого приняли участие Н. И. Лазаревский, В. М. Гессен, В. Ф. Дерюжинский, Б. Э. Нольде и другие либеральные ученые. Это совещание осуществляло правовую подготовку Учредительного собрания, в ходе которого выяснилось, что представители «буржуазно-демократической власти» считают правовое регулирование решающим вопросом легитимации своей власти.[726] Все это отчетливо отражалось и в правовом документе о порядке открытия Учредительного собрания, в котором считается очевидным, что именно Учредительное собрание должно «организовать высший орган исполнительной власти», как будто Центрального исполнительного комитета Советов вовсе и не существовало.[727] Деление различных тем при выработке законов также показало, что вся власть должна была сосредоточиться в руках Учредительного собрания, советы как возможный источник власти даже не упоминались. Авторы документов мыслили исключительно категориями представительной власти, не ссылаясь на возможность непосредственной демократии. Правда, в то же время не предполагалось оставить землю в частной собственности, поскольку тогда доминировала концепция эсеров, предусматривавшая, по предложению Учредительного собрания, раздел общенародной собственности, но не намечавшая ее капитализации. (Как известно, концепция эсеров была перенята большевиками, больше того, они уже начали ее реализацию на практике, к чему мы еще вернемся позже). Однако в проекте Учредительного собрания не содержалось положения о немедленном выходе из войны, о котором было объявлено в особом декрете II съезда Советов. Несмотря на это, выборы прошли в порядке, хотя многие избиратели не отдавали себе отчета в том, какова ставка в этом голосовании. 1 января 1918 г. неизвестные лица обстреляли машину Ленина, что не предвещало ничего хорошего. Хотя стрелявшие не были найдены, предполагалось, что за покушением могли стоять члены партии эсеров, получившей большинство в Учредительном собрании. Ленин и его сторонники — уже по тактическим соображением — особо старались предотвратить любые насильственные действия против делегатов. Об этом свидетельствует телеграмма Ленина в штаб Красной гвардии от 3 (16) января 1918 г., в которой говорилось: «Совет Народных Комиссаров предписывает штабу Красной гвардии выдать для специальной внутренней охраны Таврического дворца тридцать (30) револьверов».[728] Это предписание обосновывалось и тем, что в городе под руководством эсеров велась подготовка демонстрации. Руководитель партии В. М. Чернов вспоминал, что с помощью этой демонстрации ее организаторы намеревались морально скомпрометировать большевиков,[729] позже это уже казалось не слишком мудрым решением. По противоречивым причинам и при не поддающихся выяснению обстоятельствах демонстранты, двигавшиеся к Таврическому дворцу, были обстреляны.[730] По многим источникам, в ходе этого инцидента погибло 12 человек. Предписание председателя Совета Народных Комиссаров, данное в ночь с 5 на 6 (с 18 на 19) января, то есть как раз во время заседания Учредительного собрания, отражает намерение избежать дальнейшего насилия: «Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов».[731] В телефонограмме, посланной 8 января в Народный комиссариат юстиции, Ленин выразил возмущение в связи с убийством двух бывших министров Временного правительства: «Я только что получил донесение, что сегодня ночью матросы пришли в Мариинскую больницу и убили Шингарева и Кокошкина. Предписываю немедленно: во-первых, начать строжайшее следствие; во-вторых, арестовать виновных в убийстве матросов».[732] Ленин и другие руководители большевиков, видимо по тактическим соображениям, соединили технику роспуска с нежеланием распространения насилия, поскольку факт роспуска Учредительного собрания оказался связан с другими факторами, которые указывали на расширение и обострение сложившегося чрезвычайного положения.

В эти дни Ленин прежде всего занимался проблемой спасения Петрограда от голода. Временному правительству не удалось решить этой задачи «демократическими» средствами. Советское правительство — Совет Народных Комиссаров — продолжило работу с того пункта, где ее прекратило предыдущее правительство, т. е. с «указного» управления, так как наиболее эффективными казались в то время чрезвычайные меры. Тогда просто не было времени на правовую регламентацию, например, выдачи оружия (для охраны поездов с зерном нужны были вооруженные красногвардейцы), да, видимо, это и не считалось важнейшей задачей.[733] Социальные силы, составлявшие «фон» революции, ожидали применения насилия для защиты революции, рассматривая это насилие в качестве расплаты за прошлые, действительно тяжелые страдания или ответа на контрреволюционное насилие.[734] Вопреки современным модным утверждениям, нельзя преувеличивать роль Ленина и Совета Народных Комиссаров в развитии спонтанных процессов, в контролировании событий и развязывании насилия, нельзя проецировать более позднее положение дел на период 1917–1918 гг. В разрастании насилия играл роль именно тот факт, что большевистские руководители (и, конечно, руководители контрреволюционных организаций) не располагали необходимой информацией о реальных тенденциях развития событий и процессов.