Эта гнетущая эпоха непосредственно подготовила «главное дело» Ленина, ту роль, которую он сыграл в революции 1917 г. и создании СССР. В этот период его жизни общее настроение в значительной степени зависело от хода фракционной борьбы, которая, повторяю, требовала от него крайнего нервного напряжения; к счастью, в этом отношении он мог всегда рассчитывать на поддержку Надежды Константиновны. Видимо, Ленина угнетало чувство политического одиночества, ведь уже в 1908 г. и в его фракции обострились споры и распри, которые, вопреки предположению некоторых современных авторов, имели отнюдь не малое политическое, организационное и теоретическое значение. Но в этом читателя должны убедить следующие главы книги. Вряд ли будет большим преувеличением сказать, что у Ленина не было повседневной связи ни с кем из большевиков, кроме Каменева и Зиновьева. В это время, как и ранее, он испытывал сильную привязанность к старым друзьям, так, например, он сделал все возможное, чтобы даже во время острейших дискуссий сохранить симпатию Горького. Желая, подобно другим руководителям, объединить различные фракции и течения под знаменем социал-демократии, Ленин был неспособен на такие принципиальные уступки, которые грозили успеху «дела». Конечно, такой последовательный и упорный боец не может рассчитывать на понимание со стороны противников, в этом отношении достаточно вспомнить его непримиримый спор с Троцким. Эти новые эмигрантские конфликты лучше всего демонстрируют тот факт, что Владимир Ильич стал сложной личностью. Политически и организационно порывая с человеком, он разрывал с ним и личные отношения. Об этом могли бы многое рассказать все руководители большевистской партии. Н. К. Крупская обратила внимание на интересное противоречие: «Личная привязанность к людям, — писала она, — никогда не влияла на политическую позицию Владимира Ильича. Как он ни любил Плеханова или Мартова, он политически порвал с ними». Однако именно эта личная привязанность «делала для Владимира Ильича расколы неимоверно тяжелыми».[188]
Эти разрывы почти никогда не мотивировались личными причинами, месть или личная ненависть были настолько чужды Ленину, что при политическом сближении он «все прощал» своим противникам. И в этом отношении примером могут служить его отношения с Троцким. Даже в период самых горячих споров Ленина не оставляла порой трудно объяснимая отзывчивость. Однажды, во время сильного ухудшения отношений Ленина с Л. Д. Троцким, Л. Б. Каменев, состоявший со Львом Давидовичем в родственных отношениях, показал Ленину письмо, в котором «Иудушка Троцкий» просил большевиков выдать ему денежное пособие. Ленин дал согласие на выдачу денег.[189]
В такой напряженной обстановке Ленина не удовлетворяло и пребывание в Женеве. Уже 14 января 1908 г. он писал младшей сестре: «Мы уже несколько дней торчим в этой проклятой Женеве… Гнусная дыра, но ничего не поделаешь. Приспособимся».[190] Конечно, могло сыграть роль и сиюминутное настроение, ведь когда за четыре года до этого Ленин прибыл «на жительство» в Женеву, он описывал матери «швейцарские виды» в несколько других тонах: «Внизу везде в Женеве туман, сумрачно, а на горе… — роскошное солнце, снег, салазки, совсем русский хороший зимний денек».[191] В письме от 22 января 1908 г. Ленин сообщал матери о том, что жизнь понемногу налаживается: «Мы устраиваемся здесь понемногу и устроимся, конечно, не хуже прежнего. Неприятен был только самый момент переезда, как переход от лучшего к худшему… Насчет Капри я сразу по приезде застал письмо Горького, усиленно зовущего меня туда. Мы непременно намерены с Надей принять это предложение и прокатиться в Италию…» Видимо, виновата была не Женева, ведь Ленин не чувствовал себя лучше и в Париже, куда он с женой переехал в конце 1908 г.[192] Но еще до этого, во второй половине апреля 1908 г., он, посетив Горького, побывал в Южной Италии, осмотрел Неаполь и его окрестности, Помпею, поднялся на Везувий. В мае он уже прибыл в Лондон, где в течение нескольких недель работал в библиотеке Британского музея над книгой «Материализм и эмпириокритицизм». Переехав в декабре 1908 г. в Париж, Ленин погрузился в теоретическую и политическую работу. Однако даже в условиях обострения фракционной борьбы (Ленин пытался создать альтернативную «партшколу» в противовес богдановской партийной школе на Капри), постоянно выступая с лекциями и участвуя в конференциях, он находил время и для того, чтобы познакомиться с культурной жизнью Парижа. Во всяком случае, в Париже Ленин и Крупская сняли более удобную, трехкомнатную квартиру, в одной из комнат которой поселилась и приехавшая в Париж М. И. Ульянова. В Париж было переведено и издание газеты «Пролетарий».[193] Во французской столице Ленин, встретившись с А. А. Богдановым, смог удовлетворить свою страсть к шахматам. Во время этой встречи произошло знаменитое, запечатленное на фотографии шахматное сражение, которое, к досаде Ленина, закончилось победой Богданова.
И все же этот период жизни очень тяжело отразился на состоянии Владимира Ильича. К тому же ни в России, ни в эмиграции не было видно признаков революционного подъема, разочарование Ленина непрерывно усиливалось. В феврале 1910 г. он писал: «Париж — дыра скверная во многом… Приспособиться вполне к Парижу я до сих пор (через год после поселения здесь!) не мог, но все же чувствую, что назад в Женеву меня теперь только разве особые обстоятельства загонят!»[194] Типичный эмигрантский синдром: «везде хорошо, где нас нет». Почти во все своих частных письмах Ленин жаловался на фракционную борьбу. Кроме этого, он снова и снова возвращается к проблеме, состоявшей в том, что многие русские эмигранты едва сводили концы с концами. По поводу бедственного положения М. Ф. Владимирского Ленин писал: «Бедует здесь эмиграция чертовски. Занятия у меня идут из рук вон плохо. Авось перебьюсь время сугубой склоки…». В данном случае Ленин ссылался на т. н. «объединительный» пленум ЦК РСДРП 1910 г., на котором обострились внутрипартийные противоречия.[195]
Самой большой проблемой, с которой семья Ленина столкнулась в Париже, была чрезмерная городская суета, сильное движение, большие расстояния, требовавшие много времени на поездки по городу. Обычно Владимир Ильич ездил в библиотеки на велосипеде. И он, и его жена любили велосипедную езду. «Мы все ездим с Надей на велосипедах кататься», — писал Ленин матери в августе 1909 г. Но и тут не удалось избежать неприятностей. Однажды у него украли велосипед, а в другой раз едва не пострадал в дорожной аварии. После веселой встречи Нового года[196] январь 1910 года начался неудачно: «Ехал я из Жювизи, — писал Ленин сестре, — и автомобиль раздавил мой велосипед (я успел соскочить)». Ленин, интересовавшийся авиацией, ездил на аэродром, расположенный в 20 км от Парижа, смотреть на полеты аэропланов. Не будет большим преувеличением сказать, что он вообще восторгался техническими новшествами, развитием техники.[197] Хотя Ленин не пострадал в аварии, в течение нескольких дней он чувствовал «обычное» в таких случаях утомление. Правда, позже ему удалось выиграть судебное дело о возмещении убытков и хотя бы получить деньги с хозяина автомобиля.[198]
По-прежнему соблюдая строгую экономию в быту, Ленин все же помогал своей младшей сестре, которая перенесла операцию по удалению аппендицита. Хватало денег и на театр и концерты. Об этом Ленин упомянул в адресованном сестре письме: «Я стал налегать на театры: видел новую пьесу Бурже “La barricade”. Реакционно, но интересно».[199] Прежде всего, конечно, Ленин и его жена ищут русские пьесы. В их письмах, если речь заходит о путешествиях, особенно удачных, мерилом сравнений обычно становятся Россия, Волга.[200] Летом 1910 г. Ленин и его семья отдыхали на берегу Бискайского залива в местечке Порник. После отдыха Ленин выехал в Копенгаген на конгресс II Интернационала, на котором одной из главных была неизбежная с точки зрения перспектив социализма проблема кооперативов. Однако в то время Ленин углубился в вопросы столыпинского режима, развития российского государства, российских аграрных отношений.
