Так, под сбивчивую, торопливую речь Дюлы Киша, прошла пасха.

Машина остановилась перед прокуратурой; вскоре открыли дверь. «Вылезай!» — крикнул конвойный, сопровождавший арестанта. Лазар вышел, огляделся: жидковатый еще, нежаркий солнечный свет заливал маленькую, всю в цветочных клумбах площадь. «Дурень несчастный», — думал Лазар: даже солнечный свет и цветы почему-то напомнили ему про Дюлу Киша. «Не глазеть по сторонам, марш вперед!» Они вошли в громадные двери подъезда. «К доктору Саси», — сказал конвоир вахтеру и, по-приятельски кивнув, небрежно сделал под козырек, потом они пожали друг другу руки через окошечко. «Что нового, Ферике?» — улыбнулся вахтер, бросив беглый взгляд на Лазара Фекете. «Откуда у нас новое? Вот привез голубчика…» — «Второй этаж, комната семь». Вахтер показал в сторону лестницы. «Дорогу я знаю!» Конвоир махнул рукой и взял Лазара за локоть: «Пошли!» — «Сюда, наверно, притащат и того дурня несчастного…» — думал про себя Лазар.

Доктор Саси сидел за столом; вместо приветствия он, не вставая, сказал лишь: «Наконец-то!» Конвоир снял с Лазара Фекете наручники, показал на приготовленный стул: «Садитесь!» Доктор Саси надел очки — они были в золотой оправе, каждое стекло состояло из двух половинок, верхней и нижней, — раскрыл дело, лежащее перед ним, полистал бумаги. В кабинет без стука вошла пожилая женщина, села в угол, к машинке. «Ясно», — сказал доктор Саси, поднял взгляд, немного отодвинул от себя дело, снял очки, положил их на папку, двумя пальцами, указательным и большим, помял себе переносицу, затем, поставив локти на стол и соединив пальцы рук, тихо, монотонно заговорил: «Довожу до вашего сведения, что в согласии с действующими инструкциями расследование вашего дела надлежит провести в ускоренном порядке. Судебное заседание назначено на ближайшую пятницу, на десять часов утра». Доктор Саси умолк, он смотрел на Лазара, по глазам его невозможно было понять, ждет ли он вопросов или хочет что-то добавить. Затем он убрал очки с папки, положил их в сторонку и опять пододвинул дело поближе. «У меня будет к вам, Лазар Фекете, лишь несколько вопросов. Причем вопросов сугубо частных. Вообще же мне все тут предельно ясно. Ясно и несомненно. Для этого дают основания протоколы допроса». Доктор Саси надел очки, полистал дело, словно искал что-то, потом небрежным движением захлопнул его, снял очки, сложил дужки и, следя за симметрией, заботливо положил их на середину досье. Огладил себе лицо, посмотрел на Лазара Фекете, на охранника, на пожилую женщину за машинкой, сунул руку в карман, вытащил сигарету, бережно помял ее в пальцах, сунул в рот и, громко щелкнув позолоченной зажигалкой, закурил. Глубоко затянулся дымом, вынул сигарету изо рта, повертел зажигалку в пальцах и — словно это тоже было очень важно в данный момент — поместил ее чуть повыше очков, опять же заботясь, чтобы она легла точно посередине досье. Лицо доктора Саси не выдавало его чувств, оно было похоже на маску: от него исходило глубокое равнодушие, которое, из-за резких морщин на лбу и двух складок по сторонам рта, могло показаться как застарелой грустью, так и непреходящей усталостью. Свежевыбритый подбородок, седина в редеющих волосах, разделенных сбоку пробором, слегка прищуренные — без очков — глаза выражали в одно и то же время силу и слабость. «В армии служили?» Вопрос был словно бы и для него самого неожиданный: он вскинул голову, глядя Лазару Фекете прямо в глаза. «Служил». Доктор Саси не шевельнулся. «Когда?» — «Во время войны. Призван был в сорок первом, но на фронт меня тогда не послали. Послали только в сорок третьем». — «В каком звании были?» — «Ни в каком. Рядовой». — «Салаши присягали?» — «А что я мог сделать?» — «В плену были?» — «Да». — «Где?» — «Во Франции. Возле Страсбурга». Доктор Саси долго рассматривал Лазара Фекете, его волосы, лицо, шею, выглядывающую из мятого ворота рубашки, потертый пиджак, неплотно сплетенные пальцы, лежащие на коленях. Он снова глубоко затянулся, затем, не отводя от Лазара взгляд, взял очки, надел их. «А вы не думали, — морща лоб, сказал он с таким видом, будто этот вопрос лишь сейчас пришел ему в голову и он с усилием формулирует его, подбирая слова, — не думали в Иностранный легион вступить? Насколько я знаю, там было легче». И, следя за лицом Лазара, стал, легонько постукивая пальцем по сигарете, стряхивать с нее пепел. «Легче ли, это только те могли бы сказать, кто туда вступил. Но скажу правду: я и сам не раз думал об этом. Очень уж плохо в лагере было. Воду пили из луж, обглоданные собаками кости пробовали варить. Вот как было. — Лазар смотрел в стену и щурился. — Потом вышло так, что окрестным крестьянам разрешили брать пленных в работники. Я тоже попросился. Тогда и попал на хутор к Мишелю Шмитцу. Работал там почти целый год, делал всякую работу по хозяйству». Доктор Саси откинулся на спинку стула и, все еще тихо, спросил: «А остаться у них не думали?» «Нет. Зачем мне это?» Теперь Лазар смотрел доктору Саси в глаза. Глаза у того за разделенными надвое стеклами были какими-то смутными, взгляд — размытым. Словно у старой собаки, покорно и грустно ждущей решения своей участи. В жидком, неверном их блеске, прикрытом, словно бельмом, зыбким сумраком, что растворял в себе ушедшее прошлое, была ревностность служаки, надежность, беспрекословное послушание. «Старый сторожевой пес», — подумал Лазар, вновь опуская голову. «Когда вернулись домой?» Доктор Саси, подняв сигарету, разглядывал тающий в воздухе дым. «В сорок шестом, в ноябре. Когда отпустили. Добирался в основном пешком». Доктор Саси еле заметно кивнул, сделал затяжку, подвинул поближе пепельницу — точно на середину между папкой и краем стола, — стряхнул в нее пепел, положил сигарету в желобок на край пепельницы, точно в одну линию с зажигалкой, затем, слегка склонив голову вниз и набок, быстро глянул на Лазара Фекете поверх золотой оправы. И, медленно, тщательно выговаривая слова, спросил, как бы между прочим: «И что же вы ожидали увидеть на родине?.. Я имею в виду: в результате демократических преобразований?» Слово «демократических» он особо подчеркнул интонацией. Лазар наморщил лоб, слегка наклонился вперед: «Это я не совсем понимаю…» Доктор Саси легким щелчком убрал зажигалку с досье, раздраженно добавил: «Ну, после того, как господ не стало?» Лазар Фекете, без всякого удивления восприняв изменившийся тон, откинулся назад, выпрямился. «Я с господами дел никаких не имел. Мы крестьяне были всегда. Да, как я заметил, и после того господа остались, хоть и поменьше». Доктор Саси приподнял подбородок, словно от удивления, открыл рот, сделал еще затяжку и погасил сигарету. По его худому, в морщинах лицу пробежала улыбка. «Однако новому строю вы были вовсе не рады, так ведь?» — «Я рад был, что дома опять оказался спустя три года». Доктор Саси покивал, потянулся левой рукой к стопке исписанных с одной стороны четвертушек бумаги, снял сверху один листок, положил его перед собой, правой рукой взял лежащий на правом углу стола — строго параллельно краю — кожаный футляр для авторучки, медленно, будто совершая обряд, вытащил из него золотого цвета стило и, отвернув крышечку, в левом углу листа поставил маленький вопросительный знак. «А вскоре, насколько мне известно, ушли-таки из деревни». Даже эти слова он произнес снисходительно-добродушным тоном, словно рассуждая с самим собой. Лазар Фекете покачал головой: «Это потом было, в пятьдесят первом». Доктор Саси рядом с вопросительным поставил восклицательный знак, а между ними — знак равенства. «В какой партии вы состояли?» — «Ни в какой. Перед войной очень агитировали вступать в партию мелких хозяев. Я всегда говорил, или, лучше сказать, думал, что политика — не для мужицкого это ума. А в сорок седьмом только и слышно было, что вот крестьянская партия — это да, это партия нашенская. Я ответил, что подумаю. Пока думал, крестьянскую партию запретили». На бумажке, лежащей перед доктором Саси, появился — точно под первым — еще один вопросительный знак. Не поднимая глаз, он спросил: «А почему не захотели вступить в коммунистическую партию?» Лазар Фекете развел руками, вернее, только слегка их раздвинул. «Во-первых, не знал, что это за партия. В нашей деревне долго — до того, как я вернулся из плена, — даже и коммунистов-то вроде не было. Говорили, правда, что Черни, сапожник, и учитель, Элек Генци, который тогда молодой парень был, не женился даже… он, кажется, в тридцать восьмом к нам приехал учительствовать, — словом, они вдвоем ходили по вечерам в бедняцкий ряд. Эта улица на краю деревни была, жили там самые что ни на есть нищие да убогие, которые в прислуги шли, в батраки, поденщики или мучились на одном, на двух хольдах самой бросовой земли… Словом, этих двоих коммунистами все считали, да, наверно, оно так и было, потому что, когда я домой вернулся, они большими людьми сделались. Сапожник Черни над местными коммунистами верховодил, после стал председателем кооператива, а когда развалился кооператив — в пятьдесят шестом, стало быть, потому что люди тогда из него разбежались, — Черни председателем Народного фронта стал и потом долго еще им оставался, наверно, до самой смерти, потому что помер он уже. А учитель — тот был председатель совета. Этот все время был председателем. Так он, в общем-то, человек неплохой вроде, в последнее время мало уже кто на него сердился, скорей даже любили. Но я тогда, в сорок седьмом, говорю, не знал коммунистов. А если б и знал, все равно не было у меня времени к ним вступать, некогда было. И не то что вступать — даже думать об этом: столько было работы!» Доктор Саси жирными палочками перечеркнул оба знака вопроса и осторожно уронил на досье авторучку. «То есть вы не были сторонником нового строя». Лазар Фекете вздернул брови. «Этого я, извините, не говорил. Я работать любил. Для меня работа была вся жизнь». Доктор Саси облокотился на край стола, сцепил пальцы рук, уперся одним большим пальцем в другой. «Что вы намеревались делать с деньгами? Покупать землю?» — «Слушайте, господин прокурор: не очень-то мы тогда получали прибыль от нашей работы, и накопленных денег у нас не было. Вы это и сами знаете». Доктор Саси тут же продолжил: «Но землю вы при разделе не получили, верно?» — «Нет, не получил. У нас не много было земли, хольдов двенадцать; половина от отца мне осталась. Так что не дали нам. Да мы и не просили». — «Зажиточное хозяйство было?» Лазар в первый раз улыбнулся. «Какое там зажиточное! Как у всех, как у большинства в деревне. Жили, потому что надо было жить. У нашего брата, господин прокурор, больших запросов никогда не было. Хватало нам и того, что есть. По крайней мере тем, кто постарше. Был бы хлеба кусок да сила, чтобы работать, да земля вернула бы то, что в нее с потом ушло. Мы еще до войны с друзьями, с приятелями подумывали, не купить ли нам сообща сеялку, трактор. Чтобы главную работу машина делала, а лошадям бы полегче стало. Да мало было денег у нас. Нынче, конечно, дело другое. Молодые не так рассуждают, как мы, и деньги у них найдутся, если они захотят что-нибудь». Доктор Саси постукал одним большим пальцем о другой. «До войны хотели объединяться, а когда кооперативы пришли, отказались вступать». Лазар Фекете поднял палец. «Это ведь не одно и то же. Тогда одно было, потом другое. До войны мы сами хотели объединиться, человек пять или шесть. А после войны, в начале пятидесятых, потом в конце — другие нас заставляли». Доктор Саси взял авторучку и начал — опять же с вопросительного знака — новую строчку. «Сколько классов окончили?» — «Шесть. Мать хотела, чтоб я в реальное училище пошел, да меня к земле больше тянуло. Очень я землю любил». — «Любили, а бросили». — «Пришлось бросить». — «Никто вас не гнал». — «Гнать не гнал, это точно. Только это уже не моя земля была». — «Значит, никак не могли примириться с социализмом?» — «Если социализм — это то, что мы в пятидесятых годах пережили, то нет, не мог». Доктор Саси снова сделал на бумажке пометки: знак равенства, потом два вопросительных знака. Он завинтил авторучку, положил ее на середину досье. Затем неторопливо откинулся на спинку стула, вынул из кармана сигарету, закурил, зажигалку же поместил теперь в нижнюю часть досье, к концу авторучки. «Участие в организованных выступлениях принимали?» — «В каких выступлениях?» — «Разумеется, в контрреволюционных. Которые ставили целью восстановление старого режима». Лазар Фекете повысил голос: «Я сказал уже, что всегда был занят работой. Политикой не занимался. Хороший крестьянин никогда не занимается политикой, ему хватает своей работы». — «Значит, вам было все равно, кто командует в этой стране?» — «Вот что, господин прокурор: мужиком всегда кто-нибудь командовал. Вот и он искал, кем бы ему покомандовать. Пусть хоть самим собой, семьей своей, лошадью. Мужик, он всегда таким дураком был». Доктор Саси поправил очки, отвинтил колпачок авторучки, зачеркнул на листке вопросительный и восклицательный знаки, затем поставил в четвертом ряду два новых вопросительных знака. Потом откинулся назад. Лазару Фекете показалось, что щеки у прокурора ввалились, как у покойника, только очки с разделенными надвое линзами сообщали его лицу какую-то жизнь. «Что вы делали во время контрреволюции?» — «Работал, — сразу ответил Лазар, потом задумался. — Я тогда снова был дома. С пятьдесят пятого мужику немного полегче стало, налоги уменьшились, отменили те ужасные поставки. Я на семи хольдах хозяйствовал, остальное отдал. Кукурузу мы как раз убирали, два хольда были под нею». — «А когда красную звезду сбивали? Когда сжигали красное знамя перед партийным комитетом? Когда железными вилами колотили в дверь к партийному секретарю?!» Лазар Фекете не сводил глаз с блестящих очков. Он наклонился вперед, проглотил слюну, потом, загибая пальцы, заговорил: «Во-первых, я ведь сказал уже, что работал, потому что работа всегда была для меня самым святым делом. Я еще от деда усвоил, что хорошо сделанная работа — самая угодная богу молитва. Эту религию и я исповедовал. Во-вторых: мне до этого не было никакого дела. Я туда, где толпа, никогда не лез. В-третьих: в нашей деревне не было демонстраций, и с секретарем у нас не расправлялись, и красную звезду не сбивали, и флаг не сжигали. Все только работали и боялись… Вот что я могу вам ответить, господин прокурор. И еще: если я не был коммунистом, то у меня не было права оскорблять секретаря действием». — «Но вы ведь не стали бы его защищать, ведь так?!» — «Слушайте: я в чужие дела нос не сую. Но и в мои дела, если можно, пусть никто не лезет». — «Но все же вы втайне надеялись, что наступит конец красной власти?» — «Я надеялся, что кукуруза до дождей вся будет в сарае. Потому что не будет кукурузы — свиньям нечего будет есть. А листья кукурузные нужны корове, а стебли сухие — для печки. Вот какой тогда был главный закон». Доктор Саси снял очки, но не положил их на досье, а держал в левой руке над столом, правой же поставил после вопросительных знаков знак равенства. Потом, сощурив глаза и глянув сквозь стекла, вновь водрузил очки на нос и глубоко затянулся сигаретой. «А еще скажите мне, Лазар Фекете, каким хозяином вас считали в деревне?» — «Я об этом других никогда не спрашивал. Кто какой хозяин, по земле было видно. Я старался, как мог. В свое время, когда в католическом обществе устроили курсы «Серебряный колос», я тоже туда ходил. Чтобы узнать, как лучше с землей обращаться». — «У вас были друзья?» — «До женитьбы были. Несколько ровесников. Двое с войны не вернулись. Один крестным отцом сыну моему стал. Когда у человека семья, ему не до друзей. Там родня важнее, позже — дети, жена…» — «О чем вы разговаривали с друзьями и родственниками?» — «Когда о чем. Не очень-то часто мы собирались. Именины, убой свиньи, свадьба, поминки. О чем говорили — это от случая зависело. Чаще всего — о хозяйстве. О том, чего ждать можно». — «И о политике, верно?» — «И о политике. Как уж получалось. Как по нашему разумению выходило. Только мы тогда мало знали, господин прокурор. По сравнению с тем, что сегодня известно, почти ничего. Да и у каждого свои заботы были». Доктор Саси изучающе посмотрел на сигарету, потянулся к ней, но не поднес ко рту, а лишь стряхнул с нее пепел и положил обратно в желобок. «Вы поддерживаете отношения со своими друзьями? Или с родственниками?» — «Нет». — «Почему?» — «Потому что тут живу, в городе. Совсем один уже целый год. Был беглецом, стал беженцем. А теперь вот — сам свой пленник». — «Почему вы ушли от жены?» — «Не я от нее ушел. Разошлись мы друг с другом. По взаимному согласию». — «Вы считаете, жена в этом виновата?» — «Нет». — «Тогда, значит, по вашей вине?» — «Не знаю». — «Вы часто ссорились?» — «Случалось». — «И кто начинал?» — «Когда как. Иногда она, иногда я». — «Когда начинала жена, в чем она вас упрекала?» — «Чаще всего из-за работы был крик. Что никак работа не уменьшается, а, наоборот, все больше ее и больше». — «Вы жену заставляли работать?» — «Я себя в основном заставлял». — «И чего вы хотели добиться?» — «Того же, чего и все: спокойной старости, в уважении, чтобы не зависеть ни от кого. Особенно от сына». Доктор Саси наклонился вперед, торопливо поставил за знаком равенства три восклицательных знака, потом, зачеркнув весь ряд, начал новый, пятый — опять с вопросительного знака. «Сын ваш чем занимается?» — «Вроде как директор Дома культуры». — «Когда вы в последний раз с ним встречались?» — «Еще когда разводились, дома. После этого он один раз приходил ко мне, на квартиру, да меня дома не было». — «Какие у вас с ним отношения?» — «Плохие». — «Вы часто его били?» — «Иногда срывалась рука. Когда я в плохом настроении был». Доктор Саси взял авторучку. «А позже, когда он вырос?» — «С тех пор, как он в университет пошел, ни разу. Хоть и заслуживал он…» Доктор Саси нацелился авторучкой на бумагу. «Почему вы не ладили с сыном?» Лазар Фекете уныло махнул рукой. «Не думал я, что мы барина из него воспитаем». — «Как это понимать?» Острие авторучки оставило на бумаге две параллельные черточки. «Вдруг перестала нравиться ему работа дома». — «Вы и сейчас считаете, что всегда были правы?» — «Случалось, что не я был прав. Я, само собой, не такой умный, как он. Я всего шесть классов кончил, а он вон до университета добрался. Только я и сейчас считаю, что, не работая, жить невозможно. И не для того всю неделю нужно работать, чтоб отдохнуть в воскресенье, а наоборот: отдыхай в воскресенье, потому что всю неделю работал. Нынешняя молодежь уважает работу потому только, что на деньги, которые за нее получит, потом можно будет повеселиться. Если денег мало, они такую работу и делать не станут. Или сделают так, шаляй-валяй. А я этого не мог терпеть никогда». Доктор Саси поставил три точки после знака равенства, завинтил авторучку, старательно затушил сигарету. «Вы и сейчас в ссоре с сыном?» Лазар Фекете опустил голову, задумался. «Нет. Не в ссоре мы с ним. Только будто чужие… Я ему желаю, чтобы жизнь у него хорошей была. Лучше, чем у нас». Доктор Саси снял очки и, сложив дужки, поместил их на досье, между авторучкой и зажигалкой. «Сколько вы получали на заводе?» — «В последнее время прилично. Не жаловался. В общем, около четырех тысяч». — «Вы не считали, что это мало?» — «Если б платили гораздо больше, я, пожалуй, и не взял бы». — «Так низко ценили свою работу?» — «Не о том речь. Просто эта работа, щебень лопатой кидать, не настоящая какая-то. По сравнению с косьбой, скажем». — «Есть у вас сбережения?» — «Есть». — «Сколько?» — «Сорок тысяч без малого. В общежитии и питание, и жилье совсем дешево обходились. Да и здесь, на квартире, всего пятьсот берут. Остальное я старикам отрабатываю». — «Из этих сорока тысяч вы и хотите строиться?» — «Я, господин прокурор, привык по одежке протягивать ножки. Материал хотел брать от сноса, надеялся только на свои руки». Доктор Саси взял авторучку, сунул ее в футляр, футляр положил на место, на правый угол, параллельно краю стола. «Что ж, теперь какое-то время со строительством подождать придется». Лазар Фекете кивнул: «Я и сам так думаю». Доктор Саси полез в карман, вытащил сигарету, закурил, затем положил в карман золоченую зажигалку. «Вы считаете себя довольным жизнью или нет, Лазар Фекете?» — «Вы бы на моем месте довольны были, господин прокурор?» Доктор Саси улыбнулся, морщины вокруг его рта потеряли строгость и упорядоченность. «А когда-нибудь были довольны?» — «Как я свою жизнь вспоминаю, не очень-то было такое время». — «Значит, всегда были недовольны?» — «Можно и так сказать». Доктор Саси большим и указательным пальцами потискал себе переносицу — глаза его в этот момент были зажмурены, — затем быстрым движением надел очки. «И все-таки присягали Салаши». — «По-другому нельзя было». Доктор Саси наклонился над столом, взял в руку свой листок бумаги и, словно читая написанное на нем, начал перечислять: «Зарплатой вы были довольны. Питание и жилье обходились недорого». Лазар Фекете перебил его: «Но я же не дома жил! И делал не то, что люблю!» Доктор Саси сложил бумажку, затем смял ее в комочек. «А кто в этом виноват, по-вашему? Может быть, строй, который дал вам хороший заработок и недорогое жилье? Который бесплатно учил вашего сына?!» Лазар Фекете качал головой. «Не знаю. Есть заработки куда лучше, чем мой, и квартиры куда дороже. И хоть редко, но и при старом режиме случалось, что дети крестьян достигали чего-то. Правда, для этого много денег требовалось, да и нелишне было с попами дружить. Но, говорю, это редко случалось. А сегодня, как я погляжу, обычное дело». Доктор Саси сжал в кулаке бумажный комочек. «Что вы больше всего ненавидели в жизни?» — «Лодырей». — «А господ?!» — повысил голос доктор Саси. «Я сказал уже: я мужик был. Господ только издали видел. Мерять себя я мог только по таким же, как я». Доктор Саси затянулся сигаретой. «На войне убивать приходилось?» — «Не знаю. Мы всего пару раз в наступлении были. И то укрывались больше. Выстрелишь — и скорей в укрытие». — «Неприятеля вы ненавидели?» — «Нам всегда говорили, что надо ненавидеть». — «И вы верили?» — «Меня никто не спрашивал. Приказывали». — «А ведь стреляли вы в таких же, как вы, эхо наверняка вам известно!» — «Совсем дураками мы все-таки не были. Догадывались, что на той стороне не графья да бароны». — «И все же стреляли!» Лазар вздохнул, опустил голову. «Хотел бы я, господин прокурор, посмотреть, что бы вы делали там… в окопах, рядом со мной…» Доктор Саси бросил бумажный комочек в корзину для мусора. «Я запрещаю вам говорить таким тоном! — вдруг закричал он, обеими руками схватив досье. — Вы что, с приятелем разговариваете?» «Вы спросили, я ответил», — тихо сказал Лазар Фекете, поднимая на прокурора усталый взгляд. Доктор Саси бросил досье на стол, отодвинул кресло, встал, подошел к окну, взглянул на часы на руке, потер лоб. «Тогда ответьте еще на такой вопрос: почему вы напали на ефрейтора Белу Ковача?! Ведь он тоже не из графьев, он такой же, как вы, и приказа на это, насколько я знаю, вам никто не давал!» «Дурень несчастный!» — вспомнился почему-то Лазару Дюла Киш, задушивший новорожденного сына Терезы Цецеи. «Дурень несчастный», — снова бухнуло у него в голове. Он опустил голову, сцепил пальцы рук. «Почему вы теперь молчите, Фекете?!» Доктор Саси отошел от окна; видно было, как на худом лице его подергиваются мышцы. Он вернулся к столу, встал за креслом, обеими руками оперся о его спинку, наклонился вперед. «Думаете, если вы молчите, то я не знаю, что у вас в голове? Имел я дело и с более опытными негодяями, Фекете, и все же заставлял их говорить. Я их насквозь видел, Фекете! Были среди них и такие, которых приговаривали к смерти, Фекете! Я ведь не наивный мальчик, я и вас насквозь вижу, Фекете, напрасно вы молчите!..» Лицо его внезапно, словно паутиной, затянуло тенью усталости. Лазар следил за этими изменениями и молчал. Доктор Саси снова попробовал улыбнуться; заметно было, что это дается ему с трудом. «Как вы считаете, друг мой, почему я вас так долго расспрашивал? Потому что заранее знал, что, если я сразу заговорю о том, что случилось в четверг вечером, вы будете все отрицать или зубы мне заговаривать. Когда я прочел протокол допроса в полиции, я тут же понял, кто вы такой, Лазар Фекете. Достаточно было взглянуть на вас, когда вы вошли, и мне сразу стало ясно, что вы человек упрямый и очень хитрый. Я давно вас знаю. — Доктор Саси обошел кресло, сел, подвинулся ближе к столу, раскрыл дело, дважды затянулся сигаретой, потом погасил ее. — Еще раз спрашиваю: почему вы напали на ефрейтора Белу Ковача? Если вам не нравится вопрос в такой форме, могу сформулировать по-другому: почему вы ненавидите нашу полицию, ту полицию, которая защищает народную демократию? Но если и это вам не нравится, могу спросить еще вот как: почему вы враг нашего строя, Лазар Фекете? При господском режиме вы из деревни не двигались ни на шаг, вы с радостью пахали и сеяли, вы по первому слову вскочили и вытянулись, когда вас на войну послали, вы даже не думали протестовать, когда вас натравляли на другие народы! А после плена вас уже ничего не устраивало, верно, Лазар Фекете? Вы бежали из деревни, бежали от кооператива, даже в Национальную крестьянскую партию не вступили, потому что даже она вам не нравилась, вы и там учуяли коммунизм!» Доктор Саси захлопнул досье и откинулся в кресле; он уже не пробовал улыбаться, морщины у него на лице стали жесткими, как решетка. Понизив голос, он продолжал: «Думаете, я не знаю, почему вы всех постарались от себя отдалить? Жену, сына… От вас так и пышет ненавистью, Лазар Фекете, вы хотите всем отомстить. За то, что не удалось в господа вылезти, зажиточным стать, богачом, батраков держать, прислугу из неимущих… А поскольку вы человек строптивый и ослепленный злобой, то мстили вы не тем, кто этого заслужил, а своему же брату. Вы думали: подыхайте там, в кооперативе. Вы думали: дрянной человек мой сын, потому что смотрит дальше собственного носа. Вы ненавидели этот строй, потому что он дал вашему сыну образование, потому что сделал из вашего сына барина, выражаясь вашими же словами… Тут все ясно, Лазар Фекете, картина складывается один к одному». Доктор Саси умолк, снял очки, вынул из внутреннего кармана кусочек замши, вытер разделенные надвое линзы, водрузил очки на нос, убрал замшу обратно в карман. Вытянул руки вперед, положил их на стол параллельно досье, ладонями вниз. «И не пытайтесь отрицать, Лазар Фекете: вы с заранее обдуманным намерением ударили полицейского, ефрейтора Белу Ковача. Вы давно готовились к этому, лишь ждали случая. Вы с головой выдали себя, сказав, что никогда не хотели заниматься политикой. Человек, который так стремится не быть ни во что замешанным, подозрителен, Лазар Фекете. У такого стремления есть причина, и причина очень серьезная: ненависть к существующему строю. А строй в ваших глазах представляет полиция. Отвечайте: вы действовали с заранее обдуманным намерением, ведь так?» Лазар Фекете, сощурив глаза, смотрел на прокурора, словно не понимая, что тот говорит. Услышав вопрос, он, не веря своим ушам, покачал головой, открыл рот, но заговорить смог не сразу. «Если бы я не знал, что меня сюда из тюрьмы привезли, что за спиной у меня охранник… если бы я не знал, что сижу перед прокурором… я бы одно ответил: убирайтесь ко всем чертям!» Доктор Саси горько рассмеялся: «Этого ответа я от вас ждал, Лазар Фекете, именно этого. Я же сказал, что знаю вас. Такие упрямые, своевольные люди даже перед господом богом не склонят голову — зачем им склонять ее перед прокурором народной демократии? Зачем им признавать себя виновным в преступлении?» — «Правду я всегда признавал, а подлость — никогда!» У Лазара дрожал голос, тряслись руки. «Конечно! — кивнул доктор Саси и отвернулся к окну. — Но что правда и что подлость, это вы сами решаете, верно? По вашему мнению, это не подлость — пристукнуть патрульного полицейского, который ночью охраняет покой людей? По вашему мнению, это и есть справедливость, верно?» «Этого я не говорил никогда!» — закричал Лазар. «Этого — нет, но и противоположного тоже не говорили, Лазар Фекете». Доктор Саси отодвинул кресло, встал, поправил на середине стола закрытое досье, сунул руку в карман, нащупал флакончик с таблетками, но не вынул его. «Можете увести!» — сказал он сидящему у стены конвойному. Тот шагнул к Лазару: «Встать! Руки!» И защелкнул наручники на запястьях. «Еще вот что… — доктор Саси смотрел на пепельницу. — Поскольку сами вы адвоката не просили, защитником вам назначена доктор Шаролта Недеши. Видимо, она к вам придет. Ей вы можете врать, что хотите. Но мне — нет. — Доктор Саси вернулся к окну, посмотрел, сощурясь, на улицу. — И до пятницы можете размышлять, во что вам обойдется упорное отрицание вашей вины. Заранее скажу, что меня вы ничем не разжалобите. Но суд может принять во внимание искреннее раскаяние». «Это мне и в полиции говорили», — хрипло сказал Лазар Фекете. «Можете идти». «Марш!» — скомандовал конвоир, открывая дверь перед Лазаром. Пожилая дама встала из-за машинки. «Принести вам воды, товарищ Саси?» — «Будьте так добры». И доктор Саси выронил из флакончика на ладонь таблетку. «Спасибо», — сказал он, беря с пластмассового подноса стакан. Положив таблетку на язык, он запил ее несколькими глотками воды. «Еще раз перелистаю дело. Протокол, пожалуйста, положите на стол. И, если можно, напомните мне через полчаса: я должен звонить в райком». Он подождал, пока пожилая дама закроет дверь. Потом снял очки, зажмурил глаза и прижался лицом к оконному стеклу.