— За что?

— За общежитие.

— А готовить там можно?

— Можно.

— Семьдесят форинтов? Недорого.

— Недорого.

На прощание сторож долго тряс ему руку.

— Подумаю, — сказал он.

Балогу давно не приходилось бывать на берегу Самоша.

Он любил эту речку: она была неглубокой, в детстве он пешком переходил с одного берега на другой.

Он хорошо это помнил.

«Может, и сейчас перейти?» Балог сжал рукоятку серпа и подтянул брюки. Давешний разговор со сторожем не шел у него из головы. Вдруг из-за кустов послышались громкие крики и хохот.

— Гляньте-ка, Михай здесь! В такую рань!

— Куда вы идете?

— На свадьбу.

— Это хорошо.

— Куда ты вечером запропастился, Михай? Мы тебя искали, думали, выпьем после похорон. Вместе…

— Я дома был.

— Тебя кто-то пьяным видал, ты под деревьями валялся. Спал вроде…

— Я не пил.

Они смотрели на него и смеялись. Говорил курчавый Эрне. Рядом с ним стояла все та же девица. Остальные переступали с ноги на ногу, засунув руки в карманы, равнодушно поглядывая то на реку, то на Михая.

Соревновались, кто дальше плюнет.

— Пошли с нами, Михай. У нас скрипка есть.

— Я не могу.

— Чего тебе надо? Нынче воскресенье. Развлекаться надо… Не век же тебе жену оплакивать. Какое у тебя дело?

— Лозы набрать.

— Лозы? В поселке все только и спрашивают, не знаем ли мы, где лозу найти. В Пешт за лозой собираются. Зря, говорим, в Пеште лоза не растет.

— Слушай, Михай, все равно лозы тебе не найти, хоть ты лопни. Понял? Пошли с нами. — Это они говорили уже на ходу.

Михай смотрел им вслед, радуясь, что его оставили в покое. Он мог бы сдружиться с ними, да вот только неуютно ему было среди них. Не любил он шума и, если можно было, всячески избегал.

Лучше всего Балогу были знакомы рассвет и утро. Он всегда вставал на заре и всегда рано ложился. Он безошибочно мог сказать, когда кончается утро и начинается день. По силе ветра, по движению теней и облаков — да мало ли по чему. Даже в городе, среди высоких домов, он подолгу смотрел на небо, и не было случая, чтоб он не предсказал заранее дождя. Другие тоже угадывали — там много было народу из деревни, — но всегда позже, чем он. «Дождь собирается», — говорил Балог, и тот, кто его слышал, поднимал глаза к небу, разглядывал горизонт и всегда в конце концов соглашался.

«А сейчас еще утро».

Земля впитала росу и подсохла. Резко обозначились тени деревьев. Над головой Балога носились птицы. «Прибрежные ласточки, что ли? Ласточкам вроде бы в Африку пора. Африка, Африка», — повторил он несколько раз. Про Африку он учил на бетонке. В Африке — моря, теплые моря.

Он пребывал в хорошем расположении духа и не допускал мысли о том, что может не найти лозы. «Чтоб я — да не нашел?» Он по-детски оттопырил губы и сжал руку в кулак.

Скинув куртку, он повесил ее на куст, снял ботинки, достал из карманов каштаны и переложил их в куртку. Спички и сигареты, полученные от сторожа, взял с собой. Повертел в руке серп, потом с размаху резанул по кустарнику. Постоял немного и вышел на берег.

Со всех сторон доносился колокольный звон. Его несли вода, ветер. «Вот как надо было по жене звонить».

Он снял шапку и повернулся спиной к реке. Кусты завертелись вокруг, деревья устремились в небо. Он полетел над водой. Обогнул устье Самоша, тополя на берегу Тисы, окунулся в барашковые облака, в воздушные потоки. Расстегнул рубаху, чтобы ветер продул его насквозь. Тут колокол зазвучал ровнее и глубже, Балог сорвался вниз, ударившись головой о землю. Что-то лопнуло в мозгу.

Колокольный звон внезапно смолк. Реки — Самош и Тиса — сводили воедино дальние звуки и, подобно гигантскому усилителю, разносили их по берегу, под сенью густолистых деревьев…

Михай Балог открыл глаза и увидел воду цвета глины. Он сжал рукоятку серпа, сглотнул слюну и вытер пот со лба.

«От голода, что ли? Я вроде еще не устал». Голова постепенно прояснилась, но дрожь не унималась. Внутри была какая-то звенящая пустота, тело было совсем чужое.

«Надо собраться. Полдень на носу, а лозы не видно». Балог пошел по берегу. «Сперва погляжу здесь, потом дойду до парома, переберусь на ту сторону и по той стороне вернусь. Если там не будет, пойду к Тисе. Из-под земли достану… Должна быть, где-то в этих местах должна быть».

Он шел по узенькой тропке, это могла бы быть полевая тропка, если б она не шла вдоль реки. По берегу широкой полосой тянулись деревья, за деревьями — орешник, а за орешником раскинулась пашня. За пашней Балог увидел громадное пастбище.

«Перевелась лоза, что ли?»

Лозняка не было нигде. Он вышел на лужайку, чуть возвышавшуюся над берегом. Огляделся по сторонам, но заметил только жалкие остатки — один-два случайно забытых прутика. Балог пошел дальше по тропинке. «Скоро паром, а я так и не нашел ничего». Продираясь сквозь заросли камнеломки, он подумал, что на всем берегу только и есть что камнеломка. Камнеломка была ему хорошо знакома, он даже запах помнил: когда-то делал из нее изгородь, а бывало, приносил в деревню охапку-другую, раньше этим делом печки топили.

Тропинка обрывалась у парома. Поблизости никого не было. «Подожду, пока кто-нибудь подойдет. Позовут паромщика, и я пройду заодно».

К парому тянулась вереница телег, груженных сахарной свеклой.

Паромщик появился неожиданно, как из-под земли, и тут же принялся раскручивать цепь. Михай Балог ступил на паром.

Паромщик взглянул на него, но ничего не сказал. Паром рассекал воду, паромщик отпустил цепь, выпрямился и потер спину.

На другом берегу было прохладнее — в первой половине дня солнце обогревало тот берег, откуда он приехал, сюда же доходило только после полудня.

Балог пошел назад по берегу. «Здесь должна быть лоза».

Он спешил, кидался от одного куста к другому. В пальцах ног запутались сорняки. Лозы не было. «Где же лоза, где она, не провалилась же, в самом деле, сквозь землю?»

На противоположном берегу пошли знакомые места. Вон там он оставил одежду и башмаки.

Наконец он добрался до устья, до того места, где Самош впадает в Тису. Тиса гораздо чище. Мутная, бурливая вода Самоша проясняется только тогда, когда сливается с Тисой. Тиса больше, Тиса сильнее, она берет Самош под мышку и уносит с собою.

На другом берегу Тисы росли тополя и огромные акации.

«Пройду по берегу Тисы. Здесь тоже дойду до парома».

Пока он искал дорогу, ему вспомнилось, что здешний паром очень далеко, километров пятнадцать, не меньше. До вечера не доберешься.

«Пройду сколько-нибудь, а там, глядишь, перейду на тот берег».

Только ивовые прутья попадались ему на пути, а из ивовых прутьев корзины не сплетешь. «Едва согнешь, тут же ломаются».

Балог медленно продвигался вперед, он твердо знал, что идет этой дорогой впервые. Отсюда было видно, какие широкие дороги на том берегу.

«Ну да, там ведь пляж, потому и дороги хорошие».

Длинный песчаный пляж сиротливо тянулся вдоль реки. Ветер поднимал сухой песок, над берегом стояло облако пыли. Михай Балог видал этот пляж раньше, тогда он смотрел издали и завидовал. Года два назад они были здесь с женой и смотрели с берега на купающихся. Тогда еще кто-то обвязался воздушными шарами и пытался подняться в воздух — это он хорошо помнит. «Метра на три поднялся, а может, и того меньше».

Ему снова пришло в голову, что время уходит.

«Полдень на носу, полдень на носу», — выстукивало сердце.

Никогда в жизни не обращал он на себя столько внимания, как в последние три дня. То сердце, то грудь, то спина, то ноги, потом снова сердце, снова грудь… Никогда, к примеру, не смотрел он на свои пальцы, ладони, не чувствовал биения сердца, не знал, что такое головная боль… Слабость бывала, но быстро проходила, стоило только немного поспать.

Балог шел по берегу, волоча ноги, ссутулившись, без конца отирая пот, заливавший глаза. «Здесь, в этих местах, никогда и не бывало лозняка». Пройдя еще немного, он окончательно убедился, что искать бесполезно. «Либо повернуть назад, либо перейти на тот берег».