— Я буду рядом с тобой, — пообещал Тинхарт. — До конца.

Витоль невесело улыбнулась:

— И я. Мы тебя ни за что не бросим.

— Спасибо, — повторил эльфийский король. И, поднявшись, добавил: — К сожалению, сейчас я не в силах принять вас по всем правилам. Меня ожидают подданные. И…

— Мы понимаем. Веди.

Альтвиг вздохнул и сделался замыкающим печальной процессии. На него не обращали внимания, что было непривычно, но приятно.

Они миновали несколько залов, коридоров и лестничных пролетов. Ильтаэрноатиэль шел, будто в полусне: медленно, неуверенно, почти полностью сомкнув веки. Тинхарт держался справа от него. Инквизитору подумалось, что он надеется уберечь остроухого от падения, если тот — упаси Боги — споткнется.

Во внутреннем дворе замка собралось немало народу. В основном эльфы, но были и люди, и стаглы, и даже инфисты. Три крылатых фигуры замерли под березой, и Альтвиг принял бы их за скульптурное произведение, если бы одна не пошевелила острыми коготками. Общее внимание сосредоточилось на постаменте, где среди ровных вязанок хвороста лежало мертвое тело.

Дочь эльфийского короля походила на отца всем, кроме формы губ: тонких бескровных — у него и пухлых чувственных — у нее. После смерти девушку нарядили в белоснежное платье, а волосы заплели в косы, украсив красными маками. Создавалось впечатление, будто она уснула и вот-вот распахнет глаза — наверняка такие же зеленые и древние, как у Ильтаэрноатиэля.

Остроухий склонил голову и заговорил — тихо, но его каким-то чудом слышали все. Сначала — по-эльфийски, а потом на всеобщем:

— Судьба любит забирать у нас тех, кем мы дорожим больше всего на свете. Прощай, Миленэль, и пускай путь тебе укажут звезды. Hanne na lien.

Часть его речи Альтвиг понял, но многие фрагменты — в том числе и последняя фраза — требовали перевода. Парень обратился за ним к Тинхарту, но тот раздраженно цыкнул и показал, что сейчас надо вести себя тихо.

Эльфийский король поднес руку к постаменту. На кончиках тонких пальцев вспыхнуло пламя — синее, как свечи покойников, и мгновенно поджегшее сухой хворост. Оно оградило мертвую девушку от посторонних взглядов, а когда исчезло, ее уже не было — только черный пепел лежал на обугленных камнях. Повинуясь желанию Ильтаэрноатиэля, этот пепел поднялся в воздух и занял место на крыльях ветра, унесших его в другие, менее опечаленные, края.

— Пойдемте. — Граф дернул инквизитора за рукав. — Церемония окончена, скоро начнутся соболезнования. Я их терпеть не могу.

— Понимаю.

Альтвиг тоже недолюбливал насквозь фальшивые слова, выражающие не уровень сочувствия, а попытку показаться хорошим. К сожалению, Тинхарт увел его недалеко — под ветви березы, где совсем недавно стояли инфисты. Инквизитор подобрал с земли черное маховое перо и спросил:

— Что значит «hanne na lien»?

— «Я люблю тебя», — пожал плечами Тинхарт. — Вы не знаете эльфийского, святой отец?

— Знаю, — возразил тот. — Поверхностно. А вы давно знакомы с господином Тиэлем?

— Давно. Я родился и вырос в Малахитовых Лесах. Потом меня, правда, забрала мать, и до двадцати трех лет я воспитывался в ЭнНорде. Но… — золотоволосый запнулся и почесал затылок: — В общем, там я не чувствовал себя дома.

— В Велиссии ходят слухи, что вы — сын главы дриадской долины.

— Почему сразу — слухи? — обиделся Тинхарт. — Госпожа Шеграна — это действительно моя мать. У нас с ней сложные отношения. В целом я ими доволен — она не поощряет излишнюю теплоту, но многому меня учит.

Альтвиг хмыкнул и приподнял ладонь, показывая заплаканной Витоли, что тоже ее видит. Девушка стояла рядом с Ильтаэрноатиэлем, вцепившись в его локоть и шмыгая носом. Она криво улыбнулась своим спутникам, вызвав у графа приступ тихого, мрачного, какого-то нездорового смеха.

— Ее высочество знала госпожу Миленэль? — спросил инквизитор.

— Да. И я знал. Она была хорошей девочкой.

— Девочкой?

Тинхарт кивнул:

— Всего двадцать семь лет. А эльфы взрослеют поздно.

Парень почувствовал себя уязвленным, но вовремя вспомнил, что к расе остроухих выскочек не принадлежит. Ему-то в самом начале Сезона Снегов стукнуло двадцать два.

Золотоволосый граф скрестил руки на груди и стал терпеливо ждать, пока эльфийский король избавится от «доброжелателей». Те, в свою очередь, быстро поняли, что господин Тиэль в них не заинтересован. Нет, он, конечно, изображал благодарность, и изображал весьма талантливо, — но что-то в его мягком голосе подсказывало последним людям: будет лучше, если они уйдут.

Витоль помогла остроухому избавиться от гостей, и Эннэлейн, все это время просидевший у постамента, вызвался проводить их в трапезный зал.

— Как тебе инфисты? — осторожно спросил Тинхарт, подходя к другу.

— Не помню, чтобы хоть раз отзывался о них плохо, — равнодушно ответил Ильтаэрноатиэль. Затем повернулся к графу лицом, и тот, наконец, заметил блестящие дорожки слез, бегущие по бледным щекам эльфа.

Ближе к вечеру Альтвиг понял: остроухие не так уж и скрытны. Благополучно улизнув от графа и принцессы, отправившихся успокаивать короля, он набрел на трапезный зал и попал в компанию молодых — не старше шестидесяти лет — стражей. Ребята успели перебрать эля и не нуждались ни в чем, кроме хорошего слушателя. Неважно, инквизитор он или нет.

Имена новых знакомых Альтвиг запомнил не иначе, как по божественной милости. К счастью, они были не из высокородных семей: Эгориэльн состоял в основном войске, его сестра Нальталеанта была травницей, а общий друг и по совместительству кузен Аэретай вел торговлю с людьми.

Для начала инквизитора посвятили в тайну ковки эльфийских мечей. Он отнесся к этому серьезно, но быстро запутался.

— С-с-смотри, — пьяно протянул Эгориэльн. — П-повторяю. Сначала на-адо…

— Да хватит уже, — перебила его сестра. — Господину Альтвигу неинтересно.

— Праведен тот, кто терпелив, — тоже не слишком трезво возразил парень. И, смутившись под недоуменными взглядами собутыльников, пояснил: — Эгориэльн мне не мешает. Я пью, он развлекается… думает, что я не запомню… а я запомню! И всем потом расскажу, что эльфийские мечи… гы-ык… эльфийские мечи… — инквизитор нахмурился, тщетно пытаясь поймать ускользнувшую из разума мысль, и махнул рукой: — Тьфу!

— И вовсе даже они не тьфу, — оскорбился остроухий. — Лучше, чем гномьи. Ненавижу гномов!

Альтвиг приобнял его за плечи и рассмеялся. Неприязнь между эльфами и гномами была такой же легендарной, как сожжение Старого Герцогства. Высокие, статные, красивые остроухие никак не могли поладить с низкими, бородатыми и не шибко аккуратными жителями Бертасля. Хотя баллада о возвращении в разрушенный дом, переведенная неизвестным, но находчивым менестрелем, имела в Малахитовых Лесах немалый успех.

Вспомнив о балладе, инквизитор вспомнил о Мрети и погрустнел. Аэретай вручил ему до краев наполненную кружку и велел:

— Пей!

— Пью, — согласился Альтвиг.

— Молодец, — хохотнул эльф. — А я тебе пока про принцессу расскажу. Хочешь?

— Про Миленэль?

— Да. Его Величество всем сказал, что причина ее смерти — несчастный случай, но на деле это не так. Принцесса покончила с собой.

— Ретай! — поразилась Нальталеанта. — Это неприлично!

— Не будь занудой, — зевнул на нее остроухий. — Неприлично, неправильно, цинично, пошло… Половина того, что мы делаем, подпадает под эти категории. Так какая разница?

Девушка задумалась. Она еще худо-бедно соображала, а инквизитор тихо мечтал о воссоединении с постелью. Он не видел ни одного знакомого лица с тех пор, как расстался с дворянами, но верил, что кто-нибудь добрый покажет, где находятся гостевые комнаты.

— Так вот, — не дождавшись от кузины ответа, продолжил Аэретай. — Говорят, госпожа Миленэль связалась с еретиками и надеялась свергнуть инквизицию. Затея, безусловно, дурацкая, но они вроде бы далеко продвинулись. Связались с Орденом Черноты на Белых Берегах, получили ответственное задание — убрать с пути господина Улума. Вы слышали о нем, святой отец?