Но менестрель дернулся, открыл зеленые глаза — глаза цвета окиси хрома, что бы это ни значило, — и посмотрел на храмовника. Улыбнулся, отчего ссадина на подбородке разошлась и начала кровоточить, и попросил:

— Принеси, пожалуйста, Хайнэсойн.

— Нет необходимости, — повторил Шэтуаль, невесть когда догнавший Альтвига. В руках он вертел красивый, покрытый серебряным узором револьвер.

— Зачем он тебе? — спросил храмовник. И помотал головой: — Сражаться уже не надо. Мы вынесем тебя на поверхность, обратимся к хорошему лекарю, и…

— Нет, — голос Рикартиата, и без того слабый и тихий, сорвался. — Не вынесете.

— Почему?

— Мне осталось не больше часа. Гляди.

Менестрель не мог указать на небо, но Альтвиг догадался обо всем сам. Вверху, едва не касаясь шпиля центральной Башни, горел золотом часовой механизм.

— Пятьдесят шесть минут, если быть точным, — оценил инкуб. И расплылся в улыбке: — Пятьдесят шесть минут мучений. Готов? Я надеюсь, тебе достаточно больно?

— Чудовище, — выдавил Рикартиат. И снова обратился к другу: — Альтвиг, убей меня, пожалуйста.

Храмовнику показалось, будто он падает в бездонную пропасть.

— Что? — глупо переспросил он. — Убить? Ты сошел с ума? Дома тебя ждет Илаурэн, она вся извелась. Кроме того, ты ведь мечтал о мире без инквизиции, о свободе магии… и написал столько новых песен… ты не можешь вот так просто сдаться! Не можешь поверить каким-то идиотским часам! Слышишь меня?!

Менестрель сомкнул веки. На его лице отразилась жалкая попытка скрыть, сколько боли причиняет каждая чертова секунда.

— Он прав. — Шейн застыл за спиной Альтвига и выглядел, словно каменная скульптура. Ни единой эмоции. — Мы не в силах его спасти.

— В силах! — закричал парень. — Еще как в силах! Если вы все перестанете притворяться, что это конец, и поможете мне его поднять…

— Перестань, — велел повелитель. И принял протянутый инкубом револьвер. — Отойди.

— Да это же бред собачий! — Храмовник вскочил и закрыл Рикартиата своим телом. — Я тебе не позволю!

— Все, что ты сейчас делаешь — это заставляешь его страдать дольше необходимого.

— Альтвиг, — тихо произнес Мреть. — Альтвиг. Знаешь, как эльфы говорят? Hinne na lien. Hinne na lien, когда им приходится… — он подавился кровью и закашлялся, а потом с трудом добавил: — приходится прощаться.

— Ты… — парень обернулся, подставляя револьверу спину, и дико заорал: — Ты идиот! Идиот, кретин и придурок! Я наконец-то сумел тебя отыскать, я выяснил, кем был раньше, я нашел дом, который действительно стал моим домом! А ты… ты…

Храмовника трясло, будто в лихорадке. Синие радужки посветлели, по щекам катились слезы, но парень их просто не замечал.

— Ты ждал меня восемьдесят пять лет! Неужели теперь умрешь?!

Рикартиат не ответил. Он был бледен до зелени, сквозь кожу можно было без труда рассмотреть тонкие нити вен и сосудов. И Альтвиг — неожиданно даже для себя самого — признал: его действительно не получится спасти. Серафимы постарались на славу, чтобы их пленник остался пленником навсегда. И криками, отчаянием и страхом незваный спаситель ничего не добьется.

Его молчание смутило спутников, и Шейн опустил оружие. Шэтуаль уставился в небо, следил за шестикрылыми тварями и боялся глядеть в сторону людей. Храмовник тихо стоял над полумертвым другом, а потом поднял глаза на часовой механизм.

— Сорок восемь, — упавшим голосом сказал он. И, закрывшись изодранным рукавом, пробормотал: — Я тебя ненавижу.

Он отобрал у повелителя револьвер, устроил палец на спусковом крючке. Рикартиат снова открыл глаза, но, кажется, уже слабо понимал, что вокруг него происходит. И тем не менее улыбнулся:

— Эльфы говорят: «Hinne na lien», Альтвиг. Я рад, что ты все-таки вернулся.

Тот вздрогнул и крепко зажмурился. Громыхнул выстрел, револьвер выпустил порцию серебра и затих, потеплев, в холодной ладони.

Вороная лошадь неторопливо вышагивала по тракту, позволяя всаднику безмятежно читать книгу. На старые желтые страницы падала тень, но под яркими лучами солнца ее обладатель казался невероятно светлым. Рыжие волосы обрамляли худое бледное лицо, а на щеках, переносице и ушах — заостренных, но не таких длинных, как у эльфов, — проступили крохотные пятна веснушек.

Ретар Нароверт сильно сутулился, а содержимое фолианта пряталось от него в тумане жуткой усталости. До этого состояния он намеренно себя доводил, чтобы потом, узнав о гибели скитальцев, провалиться в сон и, проснувшись, окрестить их историю очередным кошмаром.

А кошмары рыжему снились часто. В основном они напоминали о странствии через миры, когда мечта становится целью и обретает привкус отчаяния. После принудительного визита в крепость Нот-Этэ, после попыток Атанаульрэ выбить из вампирьего тела Атараксаю, после того, как Снежок едва не погиб — хотя, быть может, он это заслужил, — Ретар потерял стремление создавать. Если бы не Эллет, восторженная выходом за границу Ничто, он бы просто развернулся и отправился в любой из чужих миров, чтобы там доживать отведенный срок в одиночестве.

Но — к счастью или к беде, — рядом с ним нашлись желающие попасть в новый, незамутненный временем мир. И ради Эйлина, ради Юаны и Люцифера, ради Снежка и Эллет, ради Кайонга и Норта, рыжий был вынужден сотворить Врата Верности. Что бы с ними ни происходило в итоге, изначально они стали воплощением самых загадочных, самых странных и самых чудесных мест за чертой сущего — переходов-мостов, мостов, где вечно идет снег и цветет черешня.

Ретар помотал головой, надеясь вытрясти из нее эти мысли, и огляделся по сторонам. Тальтара осталась далеко позади, хотя он все еще мог различить ее стены и шпили храмов. А впереди, под сенью старых дубов, пристроилась деревенька. Всего-то восемь аккуратных двориков, аккуратные землянки и — на расстоянии выстрела — поросшая мхом плаха.

Рыжий подвел кобылу к дереву, натянул поводья и спешился. Неторопливо завязал волосы, поправил воротник теплой куртки — кожаной снаружи и покрытой теплым мехом внутри. Зима закончилась, по трактам и улицам гуляла весна, но холод никуда не делся. Было еще рано.

Ретар подошел к самой северной землянке и постучал в дверь. Внутри кто-то что-то уронил, послышались раздраженные вопли и приказы немедленно все убрать. Затем створка приоткрылась — ровно настолько, чтобы явить Создателю рожу обрюзгшего мужика с черной и жесткой даже на вид бородой.

— Ты кто?

— Меня зовут Ретар, — сообщил рыжий. — Мне нужна госпожа Виттелена Неш-Тавье.

Это был чистой воды блеф. На самом деле он знал, что женщину с ярко выраженным наследием Шэтуаля уже давно увели. Просто было интересно взглянуть на реакцию ее мужа.

Тот помрачнел, потер щеку и буркнул:

— Телен нет. Ее забрала инквизиция.

— Очень странно, — продолжил играть Ретар. — Я был уверен, что инквизицию уничтожили четыре дня назад.

— Уничтожить-то уничтожили, — горько сказал мужик. — Но Телен убежать не успела. Остатки служителей Богов проходили через нашу деревню и вели где-то полсотни пленников. Говорят, потом их сожгли в Тальтаре. Мою жену обвинили в пособничестве еретикам, и я побоялся… то есть не смог… слушай, — наконец, разозлился он, — чего тебе вообще надо?

Вампир притворился, что размышляет. Действовать на нервы непутевому человеку было приятно.

— Я хотел бы войти, — решил он и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Та отчаянно скрипнула, и Создатель переступил порог.

Небольшая комната никак не освещалась — лишь через крохотные окошки струился свет, такой рассеянный и слабый, что ему удавалось выхватить только смутные очертания стола и трех стульев. Но из угла, сверкая ядовито-зеленым, на Ретара с опаской уставились два глаза.

— Здравствуйте, — поклонился он. — Вы — господин Хастрайн Неш-Тавье?

— Да, — глухо отозвался ребенок. И, прокашлявшись, твердо повторил: — Да. Вы друг моей мамы?

— К сожалению, нет, — возразил рыжий. — С вашей матерью я был не знаком. Однако благодаря ее стараниям и, несомненно, весомому вкладу в развитие колдовства, для вас сохранили место в Тальтарской Академии Магии. Ваш декан, господин Сулшерат, попросил меня доставить письмо с приглашением на факультет некромантии. Именно некромантией, кстати, и занималась госпожа Виттелена.