Тепло. Лето. Мама рядом. Я чувствую себя такой защищенной. В полной безопасности. Можно никуда не спешить. Ведь тут меня любят. Тут тихо и спокойно. Пахнет вишневым вареньем. Это наша старая квартирка. Небольшая хрущевка в центре Екатеринбурга. Я сижу у мамы на коленях, а она укачивает меня, как маленького ребенка. Мне пять лет. Я прекрасно вижу мамино лицо: доброе, худое, с едва уловимой уставшей улыбкой. Мама умела улыбаться по-особенному. Не как все. Она улыбалась глазами. Я чувствую тепло ее рук, ровное дыхание.

— Моя милая деточка, мне пора.

Мама сажает меня на диван и выходит из комнаты. Я бегу следом. Но никак не могу догнать ее. Коридоры оказываются невероятно длинными. Мне кажется, что вот она, за тем поворотом. Бегу. Но там ее нет. Маленькая квартирка превращается в огромный лабиринт. И я не могу из него выбраться. Мамы негде нет. Она ушла. Она меня оставила. А я все бегу. Надеюсь догнать. Хочется бежать быстрее, но ноги не слушаются. Они как ватные. Постоянно спотыкаюсь и падаю. Но боли нет. Есть лишь неимоверное желание догнать ее. Догнать единственного человека, которого люблю. Но ее нигде нет.

— Мама!

В то утро я, как всегда, проснулась от собственного крика, с минуту оглядывались по сторонам и жадно хватала ртом воздух. По телу мелкими росинками высыпал холодный пот. Глаза до боли взглядывали с темноту, но уже через пару секунд все снова встало на свои места. Нет, это был просто сон.

Немного успокоившись и восстановив дыхание, я откинулась на подушку. Спасибо толстым стенам общежития, добротно построенным на деньги какого-то завода, разорившегося еще в начале перестройки: современные гипсокартонные перегородки вряд ли бы сдержали праведный гнев моих с утра пораньше разбуженных криком соседей.

Хотя необходимости в этом нет, я все равно глянула на будильник. Зеленые светящиеся циферки показали 7:00. Я закрыла глаза, вслушиваясь в тишину. Это не сон, лучше. Сладкая утренняя дрема. Минуты тянутся медленно-медленно, как будто понимая, что надо дать мне еще немного времени поспать.

Все это блаженство было нагло прервано писком дешевого китайского будильника, который настойчиво запищал под ухом о том, что уже пора вставать. За что и был тут же наказан годами отточенным ударом по самому ценному месту — кнопке выключения.

Как бы ни хотелось остаться в теплой постели, пришлось принять вертикальное положение. В окно стучался мелкий назойливый дождь, за ночь успевший растопить остатки снега в противное месиво, пакостно хлюпающее под ногами. Приложив титанические усилия, я сумела-таки преодолеть страстное желание завалиться обратно на диван и, в очередной раз восхитившись собственной силой воли, потащила свое бренное тело в ванну. Там я встретилась с ведьмой, только что вернувшейся после трехдневного шабаша. Вспомнив, что просто стою напротив зеркала, я лениво стала умываться. Вода немного вернула меня к жизни, хотя голова наотрез отказывалась признавать свою принадлежность ко всему остальному телу. Собрав волосы в привычный хвостик, я вернулась в свою комнату. Это моя маленькая крепость. От прежних хозяев мне досталась весьма солидная железная дверь, в обороноспособности которой у меня не возникало сомнений. Не знаю, что такого ценного они тут прятали, но прочности этой железяки мог бы позавидовать лучший сейф какого-нибудь швейцарского банка.

Сменив пижаму на привычные и милые сердцу потрепанные джинсы и старый свитер с высоким горлом, я закинула мобильный в сумку и вышла на улицу. С моим маленьким динозавром мне не было страшно ходить даже по самым темным задворкам. Увесистая моторолка больше походила на рацию, чем на телефон. Зато от маньяков спасаться сподручно — один удар такой штуковиной по голове и объясняй потом милиции, что у тебя не было с собой бейсбольной биты. Да и от грабителей спасет: они растрогаются и не станут грабить бедную девушку. Еще и денег с собой дадут.

Погода на улице была мерзкая. Зимний холод, пробирающий до костей, никак не желал уходить, но снег уже начал сдавать, изо всех сил пытаясь удержаться и не растаять. Но это у него не слишком хорошо выходило. Я быстро зашагала по привычному маршруту, перемешивая городскую слякоть и изо всех сил стараясь не замечать месиво, ритмично хлюпающее у меня под ногами. Мелкие капельки дождя, практически незаметные человеческому глазу, тысячами крошечных иголочек покалывали лицо. Зато сонливость как ветром сдуло.

Люди мерзли, толпились на остановках. Как всегда были чем-то недовольны: жаловались на погоду, на транспорт, в котором было слишком тесно, на работу, просто потому что на нее надо идти. Вечно чем-то недовольные обыватели просто кривили душой. Каждый и них, каждый из нас, до невозможности, до щемящей боли в груди любит свою жизнь. Со всеми ее мелкими капризами и шалостями. Любит снег с дождем, потому что он дает нам первую надежду после долгой зимней спячки, что вот она — весна, уже совсем рядом. Любит злобную начальницу, потому что именно благодаря ей понимаешь, как же хорошо дома. Любит всеведающую соседку по лестничной площадке, которая зорко бдит за проявлениями терроризма и хулиганства в зоне видимости и слышимости, потому что именно благодаря ей ты точно знаешь, что силы зла не пройдут незамеченными. Мы любим свою жизнь. Очень. Просто, наверно, боимся признаться в этой любви. Вот и ругаем ее. Чтоб не зазнавалась.

Пиццерия, в которой в которой я честно трудилась в поте лица и прочих частей тела, находилась не так уж далеко. Общественный транспорт я не переносила клинически, особенно в такую погоду. Даже упаковщицы пресловутой селедки в банке позавидовали бы умению горожан втискиваться, пробиваться, влазить и утрамбовываться в автобусы по утрам.

На работе я появилась как всегда за десять минут до открытия. Похдоровавшись с нашим шеф-поваром Яшкой, я прошмыгнула в подсобку чтобы переодеться с надоевшее красное платье с наглухо пришитым фартуком а-ля буфетчица из семидесятых. Заведение у нас было далеко не самое элитное, но сносное. К тому же выбирать мне особо не приходилось — без образования должность Президента мне особо не предлагали.

Первым человеком, с которым я тут познакомилась была Люська. Не в меру общительная, она всегда находилась в поиске свободных ушей. Настоящая находка для шпиона. Покупательную способность клиентов она определяла с первого взгляда и обслуживала их соответственно. Ко мне она привязалась, как наркоман к плантации мака. Видимо, до меня ее постоянную речевую деятельность тут не особо поощряли. Мне было глубоко все равно молчит она или нет; главное, что она никогда не требовала отвечать ей, довольствуюсь редкими кивками и угуканьями.

Сегодня с утра Люська пришла злая и невыспавшаяся. Угроза третьей мировой войны по сравнению с праведным гневом пышнотелой блондинки казался детским лепетом.

— Я что совсем никому не нужна, да?! Ну, скажи только честно, я совсем не достойна счастья?!

Не переставая вбивать заказ в кассу, взглядом я дала подруге сигнал к продолжению рассказа. Душещипательная история об очередном Люськином ухажере, который, конечно же, оказался гадом, какого поискать надо, была нахально прервана вышедшим их кухни с огромным разделочным ножом в руках Яшкой:

— Девчонки, давайте лучше чаю с вами что ли попьем?

— Все вы мужики такие, вам лишь бы пожрать. — обижено пропищала Люська, и, вытирая с глаз несуществующие слезы.

— Ну, жених кинул, ну что теперь? Вообще с голода помирать?

— Я сейчас повешусь тут с вами! У человека горе, а вы только о еде думать можете!

На этой драматический ноте в пиццерию вошел приятно выглядящий пожилой мужчина в очках и с портфелем. От одного только вида его элегантного темно-синего костюма, цена которого явно была больше всех денег, что я могла заработать за целый месяц упорного труда, в глазах начинали плясать доллары. Прямоугольные очки в тонкой металлической оправе придавали слишком молодому для его лет взгляду серьезность. Походка быстрая, стремительная, выдавала в нем целеустремленного и знающего себе цену человека. Выглядел он не меньше, чем на профессора каких-нибудь очень умных наук. Хотя нет, профессорам столько не платят. А те, кому платят, к нам в не заходят.