Она прильнула ко мне.

— Мы будем вместе, Янан. Только ты и я. Нам не придется украдкой встречаться в каком-нибудь сарае на берегу моря. — Она провела кончиком языка по моему уху. — Будем вместе всегда.

Я не могла собраться с мыслями. Мэри — моя подруга, и я люблю ее. И вот теперь она предлагает мне начать новую жизнь, полную новизны и приключений. Не о том ли говорило предсказание? Я раздумывала. Какая жизнь уготована мне в Стамбуле? Может быть, ее предложение — мой кисмет.

Мэри приняла мое молчание за отказ.

— Если ты заскучаешь по семье, Янан, то в любой момент сможешь уехать. Компания «Вэгон-Лит» строит прямую железнодорожную линию, которая свяжет Англию с Турцией. Ты сядешь в восточный экспресс в Лондоне и сойдешь с него в Стамбуле. — Она захлопала в ладоши. — Разве не чудеса? Мы так прекрасно заживем с тобой.

Я подумала о Хамзе. Мои руки теребили ожерелье из морского стекла. Хамза никогда не покинет родину. Лондон станет для него местом изгнания.

— Не знаю, Мэри, — протянула я. — Дай мне подумать.

Мэри всматривалась в мое растерянное лицо, пытаясь понять по его выражению то, что стоит за словами.

Она погладила меня по щеке, потом вновь накинула на мое лицо чадру.

— Я буду терпеливо ждать твоего решения, Янан.

После отъезда Мэри я нашла Виолетту на кухне. Она вынула из ведра живую трепещущую рыбу и положила ее на доску для разделки. Всадила ей нож в жабры, и та затихла.

— А где повариха? — спросила я.

— Мать кухарки заболела, поэтому она ушла домой пораньше. Я сказала, что сама приготовлю еду.

Чешуя искрами летела из-под ножа, а потом он добрался до голубоватой твердой плоти. Я наблюдала за тем, как служанка опустила рыбу вниз и аккуратно вспорола ей брюхо. Внутренности упали на пол.

На полке под рукописями в кабинете дядюшки Исмаила я обнаружила письмо. Я искала иллюстрированную копию поэмы Фузули «Лейла и Меджнун», которую дядюшка Исмаил купил для меня у книгопродавца. Хотела подарить книгу Мэри на память о нашей дружбе и поздравить с началом новой жизни. Послание было написано на обыкновенной пергаментной бумаге, которой пользуются служащие государственных учреждений, однако я сразу же узнала почерк Хамзы. Письмо датировалось двумя днями позже моего прибытия на улицу Джам-джи. Послание начиналось обычными приветствиями, а потом шел витиеватый слог:

«Достопочтимому ходже советуют немедленно предпринять некоторые действия, дабы изменить к всеобщей выгоде плачевное положение дел, сложившееся в стране. Если вам удастся направить умы на служение добру и вы поведете людей по дороге совершенствования общества, это принесет огромную пользу многим, в особенности же вашим близким».

Исмаил-ходжа неподвижно сидит на диване. Перед ним на низком столике стоит стакан чая, к которому он даже не прикоснулся. Я сижу рядом с ним, держа в руке письмо.

— Почему ты никогда не говорил мне о нем, дядюшка?

— Письмо казалось мне совсем безобидным. В нем ничего не говорится о похищении. Я даже не был уверен, что отправитель призывает меня к каким-то действиям. Мне только показалось странным, что его подбросили на крыльцо после твоего исчезновения. Вот почему я решил отнести его к кади. Возможно, в нем меня призывают поддержать реформаторов. Однако написавший его явно преследовал какие-то личные цели. Только он до такой степени затемнил свои намерения, что я ничего не смог понять. Тем не менее я почувствовал скрытую угрозу моим близким. И начал действовать, моя львица. Ты пропала, и я понятия не имел о твоем местонахождении.

— Но ты ведь знал, с кем я была.

Дядюшка Исмаил с любопытством посмотрел на меня и сжал рукой мой подбородок:

— Разумеется, нет, Янан. Если бы так, мы нашли бы тебя гораздо быстрее.

— К тебе никто не приходил?

— Что ты имеешь в виду?

— Я думала, ты знаешь, — прошептала я.

— Личность похитившего тебя человека не установлена, Янанчик. Его мотивы нам неизвестны.

Говоря это, дядюшка Исмаил как-то странно взглянул на меня, как бы догадываясь, что я о чем-то умалчиваю. Хамза выпрыгнул в окно в Галате и пропал из моей жизни. После возвращения домой мне казалось неуместным заговаривать о нем с дядей. Я вообще избегала разговоров на тему похищения. Цела, невредима — да и ладно. Так, значит, Хамза лгал мне о разговоре с дядюшкой, и тот не знал, что я в безопасности. Какую же еще ложь мне пришлось услышать? Эта мысль взбесила меня. Он наговорил кучу небылиц и вновь исчез.

Сын госпожи Деворы, единственный человек, который мог установить личность Хамзы, мертв. Но почему никто не догадался, что именно Хамза скрылся в тот день из дома в районе Галата? Без сомнения, дотошный помощник судьи узнал его имя от мадам Деворы. Когда они говорили на ладино, я успела различить имя кузена среди потока непонятных слов. И я рассказала дяде, что Хамза спас меня от покушения Амина и держал в Галате. Исмаил-ходжа был потрясен.

— Трудно поверить, что Хамза способен на такое. Я грешил на Амина-эфенди. Думал, он похитил тебя и подбросил письмо, — сказал он. — Хотя это был бы крайне странный поступок. Полагаю, он понимает, что месть — враг преуспевания. Сейчас Амин находится в изгнании на острове Крит и ведет себя тихо. Старается заслужить разрешение на возвращение в столицу. На его месте только глупец стал бы писать письмо с призывом выступить против правительства. Нет, он не такой человек. В душе Амин большой трус. — Дядюшка Исмаил гладит меня по руке. — Впрочем, от него можно всякого ждать. Хамза, возможно, в чем-то прав. Амин по уши в долгах. У него есть виды на тебя. Он может действовать через своих подручных. Они много не берут. Твой отец определенно поверил истории о планах Амина похитить тебя. Он не подпускает к себе Хусну-ханум. Да, Амин наломал дров. Какая глупость! — Дядюшка Исмаил неодобрительно цокает языком. Я не совсем понимаю, кого он, собственно, порицает — Амина, отца, тетю Хусну или все человечество?

Для меня Амин-эфенди давно канул в вечность. Кладу руку на плечо дядюшки Исмаила и проклинаю себя и Хамзу за то, что мы так долго держали этого доброго человека в неведении, причиняя ему боль. А кузен даже написал письмо, пытаясь шантажировать моего приемного отца. В своем послании он четко выразил присущий ему воинственный дух и черные помыслы, о которых я догадывалась, находясь в квартире на улице Джамджи.

Дядюшка Исмаил задумчиво смотрит на письмо, лежащее у него на коленях.

— Итак, ты считаешь, что это написал Хамза?

— Почерк его. А что сказал кади, когда ты показал ему письмо?

— Он послал меня к судье Камилю, у которого есть опыт в таких делах. Тот же посоветовал нам серьезно отнестись к содержанию послания. Ты помнишь, там говорилось, что, если я не помогу реформаторам, у тебя могут быть неприятности. Он предложил мне поскорее пригласить к себе домой высокопоставленных чиновников. Тогда создастся впечатление, будто я делаю то, о чем говорится в письме. Однако нам не обязательно обсуждать реформы. Мы можем беседовать о чем угодно, хоть о ценах на финики. А посторонний наблюдатель увидит в такой встрече политическую подоплеку.

— А какие сейчас цены на финики, дядюшка?

— Не знаю, малышка.

Мы оба рассмеялись, хотя, по правде говоря, мне было совсем не до смеха. Вспоминались строчки стихов Низами:

Я сидела у края воды, держа в руке морское стекло, и думала о том, сколько ему пришлось вытерпеть, чтобы стать таким красивым. А потом отправила его туда, откуда оно пришло.

Осенние листья шуршат под ногами на тропинке за павильоном. Соловей выводит трели в темноте. Все покрывает траурная мгла. В десяти милях к югу отсюда Камиль-паша изучает гравюру с изображением Gymnadenia и засыпает над ней. Книга падает из его рук. Тень проникает в дом Исмаила-ходжи через кухню и быстро движется по коридору, направляясь к кабинету ученого. Из-под двери льется свет. Человек замирает, прижимает ухо к двери и, ничего не услышав, входит.