Я ждала, глядя на воду, пока она не закрыла за собой дверь. Прислушивалась, не издаст ли Хамза соловьиную трель — наш условный знак. Но раздавалось лишь пение обычных птиц. Небо заметно потемнело. Филин печально заухал в лесу.

Я свернула в сторону холма и стала подниматься вверх к павильону. Дверь была не заперта. Я распахнула ее и прошмыгнула внутрь. Ставни закрыты, в комнате темно и прохладно. Не стала отворять их. Услышала стон и тотчас поняла, что он исходит из моей груди.

Отчетливо помню прикосновение руки к моему плечу. Осмотрелась по сторонам и увидела мерцающий свет, напоминающий белую вуаль. Я замерла, не издавая ни звука.

Привидение остановилось рядом со мной. Рука погладила мои щеки, сначала одну, потом вторую. Приятное ощущение.

— Успокойся, — произнес призрак по-английски.

— Мэри? Это ты?

— Я приехала уже давно, но служанка сказала, что тебя нет дома. И я решила немного отдохнуть здесь, а потом отправиться домой. Путь не близкий. Мой кучер остался в экипаже у ворот. Полагаю, он спит, так как привык подолгу ждать женщин.

— Я не знала, что ты собираешься навестить меня.

— Ты не пришла к Пале де Флер в назначенное время, и я решила послать записку. Меня беспокоило состояние твоего здоровья. Потом до меня дошли слухи о случившемся несчастье и о том, что ты переехала сюда. Вот я и решила нанести визит. В какую же даль ты забралась. Я послала письмо, предупреждая о своем приезде, однако ответа не получила. — Она пожала плечами. — Все равно приехала.

— Я не получала никаких посланий, Мэри. Ни в Нишанташе, ни здесь.

Мэри нахмурилась:

— Но я же отправляла их. Посыльный говорил, что передал письма твоей служанке.

Какое-то время мы смотрели на темное небо в единственное окно без ставней, погрузившись в свои раздумья. Что же еще Виолетта хранит в тайне от меня?

— Итак, ты ничего не знала о моем приезде? — недоверчиво спросила Мэри.

— Нет, — отвечала я с улыбкой, — но очень рада тебя видеть. Я тоже хотела встретиться с тобой, только в моей жизни произошли большие изменения. Иначе я послала бы тебе письмо. Ты молодец, что не поленилась проделать столь долгий путь.

— Я сочувствую тебе, Янан. — Мэри подвинулась ко мне и взяла за руку. Мы видели наши отражения в окне. — Знаешь, — прошептала она, — со мной тоже случилось нечто подобное.

Тепло ее руки проникало даже сквозь ткань моего халата.

Не зная, что ответить, я просто смотрела на ее отражение. Волосы Мэри, казалось, состояли из одного света.

— Это сделал твой жених? — спросила я наконец.

— Нет. Меня подвергли наказанию, — произнесла она с горечью в голосе.

— За что?

— За отказ.

Я не понимала смысла ее слов, но видела гнев и грусть в глазах Мэри.

— Их было трое. Один из жильцов пансиона и его дружки. Они видели, как я целовалась с подружкой. Следили за нами.

— Что страшного в том, если женщины целуются?

Мэри удивленно посмотрела на меня.

— Когда подруга ушла, они ворвались в комнату и заявили, что изобьют меня, если я откажусь целоваться с ними.

— Какой ужас! — воскликнула я, вспоминая истории о девушках, которые предпочитали умереть, но не давали прикоснуться к себе до дня свадьбы. Хотя поцелуи казались мне вполне невинным занятием. — И как ты поступила?

— Я подчинилась. Что еще я могла сделать? Они угрожали мне. Говорили, что расскажут хозяйке дома, у которой я служила на кухне. Я бы потеряла работу.

— А что же твоя подружка?

Прежде чем ответить, Мэри некоторое время смотрела в темное окно.

— Именно она показала им, откуда удобнее подсматривать. Продала меня за несколько пенсов.

Я не понимала, почему мужчины дают деньги за то, чтобы посмотреть, как целуются женщины. Может быть, в Англии их прячут так же, как в Турции, и безнравственные типы платят за удовольствие взглянуть на них?

— Люди все равно узнали о случившемся. Мерзавцы хвастались на каждом углу. Никто не хотел брать меня на работу. Я все потеряла. — Лицо Мэри находилось в тени, но я слышала, как она тихо плачет. — Жена священника нашей церкви сжалилась надо мной и дала хорошие рекомендации. Она хотела, чтобы я изменилась. Вот я и приехала сюда.

Я подалась к ней и стала ласкать ее шелковистые волосы. Она была такая милая, расстроенная и жалкая. Мне хотелось по-женски утешить ее.

Когда она поцеловала меня в губы, я отшатнулась.

— Не пугай меня, — сказала я.

— Это всего лишь поцелуй, — сказала она, тяжело дыша. — Разве ты не позволишь?

— Ты права, — признала я, стыдясь того, что оттолкнула девушку. — Женщины не должны стесняться ласк.

Мы озорно улыбнулись. Наши лица оказались рядом. Я позволила ей целовать себя в губы и в шею. Поцелуи напомнили мне утешения Виолетты, когда она успокаивала меня в детстве. После бесстыдного нападения Амина-эфенди я уже не нуждалась в жалости служанки, однако эта белокожая женщина привела меня в чувство. Какое счастье, что подруга может доставить тебе такую радость!

Она провела рукой по моей груди. Наши губы больше не размыкались. Она начала раздевать меня, и я не сопротивлялась.

— Мы всегда были близки, — прошептала Мэри мне на ухо, — с самого начала.

Больше она не произнесла ни слова, даже тогда, когда я, дрожа, лежала в ее объятиях.

Нет, Виолетта так меня никогда не ласкала. В тот миг я испытала настоящее блаженство.

Мы стали встречаться еженедельно. По мере того как летело время, я все меньше вспоминала Хамзу, который так и не появился. Я наслаждалась новыми чувствами, которые испытывала к своей первой настоящей подруге. Мэри нанимала экипаж, и мы совершали поездки по сельской местности, где уже царила осень. Вскоре мы обнаружили покинутую морскую хамам и стали устраивать там пикники. Кучер приезжал за нами в назначенное время или спал в экипаже у дороги, поджидая нас. Я расставляла на столе по кругу медные кастрюльки. Мы покрывали сырые доски пола теплыми стегаными одеялами и садились на них. Наши обнаженные ноги соприкасались — ее молочно-белые, мои цвета китайского фарфора. Мэри всегда брала с собой уголь и разводила огонь в маленькой жаровне. Драгоценности, подаренные мной, поблескивали в свете огня, когда она готовила чай. Я вынимала из укромного уголка два дешевых, купленных на базаре стакана.

Устроившись на матрасе под пледом, мы угощали друг дружку запеченным в тесте сыром и петрушкой, рисом и смородиной в виноградных листьях, душистым хлебом, сохранявшим теплоту в медных кастрюльках. После еды мы курили и бросали камешки в яркую водную гладь. В другое время года в этих стенах будет раздаваться пронзительный детский крик и звучать строгие материнские голоса, вновь и вновь что-то запрещающие чадам. Женщины осторожно входят в воду, доходящую до колен. Купальные костюмы сидят на них как модные французские наряды. Чувствительные натуры быстро зябнут и спешат насухо вытереться мягкими полотенцами.

Однако их время еще не пришло. Пока солнце и море принадлежат нам. Мы лежим тихо, словно расколотые мидии. Светлые волосы Мэри пострижены коротко, как у мальчика.

К удивлению Сибил, ей без труда удается добиться встречи с Зухрой. Женские собрания полнятся новостями о том, что она гостит у своей сестры Лейлы. Дамы собираются навестить их, чтобы выразить соболезнование сестрам, чей отец лежит на смертном одре. Им также не терпится повидаться с временно покинувшей высший свет Зухрой. В день приема Сибил присоединяется к группе сострадающих и изнывающих от любопытства женщин. Сибил слышит тихий разговор двух матрон о том, что Зухра родила троих детей, из которых лишь один выжил. Мальчик. Ему сейчас два года.

— На все воля Аллаха, — говорит одна из дам, с любопытством глядя на Зухру. — Бедняжка. По крайней мере у нее есть сын.

Зухра — полная женщина, одетая в изящно расшитый халат с поясом. Лицо чуть прикрыто легким газовым платком, который свисает до самой груди. Сибил видит ее покрасневшие от слез глаза. Лейла встречает, приветствует гостей и велит слугам подавать чай, пирожные и пряности. Угощение доставляется на больших серебряных подносах. В углу комнаты возле небольшой плиты стоит повар, готовый в любой момент приготовить кофе всем желающим.