Лицо и шея Сибил покраснели. Она резко машет рукой лакею и велит ему подать чай в сад. Затем встает и ведет Камиля к чайному столику под пальмой.

— Расскажите мне о ваших растениях, — просит Сибил, и в ее голосе звучит неподдельный интерес.

— У меня небольшой зимний сад. Я коллекционирую орхидеи.

— Орхидеи? Как мило! Но где вы их берете? Неужели цветы доставляют вам из Южной Америки? Они же такие нежные.

— Не совсем так, Сибил-ханум. В наших краях произрастает немало родичей настоящей орхидеи.

— Здесь? В Турции?

— В лесах возле Стамбула можно найти прекрасные фиолетовые орхидеи, «сефалантера рубра». — Камиль улыбается. — Они роднят нас с Европой, где также растет разновидность этого цветка.

Сибил взволнованна.

— Какая прелесть! А я полная невежда. Но мне так хочется взглянуть на вашу коллекцию, — умоляет она. И тут же опускает глаза вниз, тщательно поправляя юбки. — Извините. Разумеется, это неуместно.

— Вы доставите мне огромное удовольствие. — Камиль на мгновение умолкает. — Только вам лучше прийти в сопровождении отца. — Унылое выражение лица девушки пугает его. Однако судье вовсе не хочется рисковать ее репутацией, да и своя частная жизнь очень дорога ему. Тем не менее образ Сибил, склонившейся над ароматной орхидеей, пленяет его воображение.

Рассматривая девушку через верхнюю часть окантованного золотом чайного стакана, он прижимает к губам тонкий, словно яичная скорлупа, фарфор и делает глоток.

В тот вечер Камиль ставит кляксу на письме, текст которого плохо складывается у него в уме. Слова получались какие-то слишком цветистые и вычурные, лишенные жизненной правды и научности. Получатель, Х.Г. Райхенбах, вряд ли поверит в искренность такого послания.

После знаменательной встречи в саду мысли Камиля витают в облаках. Он то и дело думает о нежных пальцах Сибил, держащих ножку бокала, о бугорке у нее на запястье, о ямочке у основания шеи. С внутренним беспокойством и любовью вспоминает он своего отца, который в навеянных опиумом мечтах общается с покойной женой. Наконец судья берет ручку и продолжает писать.

«Дорогой профессор Райхенбах,

Вам пишет ботаник-любитель, занимающийся научными наблюдениями, коими хочет поделиться с Вами. Я владею прекрасными и необычными орхидеями, которые, насколько мне известно, еще нигде не описаны. Это небольшое растение с двумя округлыми клубнями и лежащими в основе листьями с одним стеблем, заканчивающимся ярким цветком. Цветок темно-фиолетовый, с изогнутым labellum и густо поросшими волосками лепестками. Speculum симметрично разделен на две половины. Он ярко-синего цвета и интенсивно фосфоресцирует. Я наблюдал за растением в естественной среде более семи недель. Изогнутый labellum привлекает к себе насекомых-самцов, которые оплодотворяют цветок. Возможно, их притягивает некий быстро испаряющийся химический компонент, выделяемый растением.

Я нашел цветок на болотах у начала леса в северо-западной Анатолии, возле берега Черного моря. Подобного растения я никогда раньше не встречал, и оно не описано в вашем глоссарии.

Это одна из самых удивительных разновидностей орхидей в Османской империи. Некоторые из них я описывал в предыдущих письмах к Вам. Многие цветы можно найти только у нас, в Турции; другие соединяют нас с Европой. Тюльпан, гвоздика, лилия хорошо изучены, однако об истинном сокровище империи, орхидее, мало что известно.

С нетерпением жду Вашего ответа. Если желаете, могу сделать зарисовку местного уникального растения и послать ее Вам для более тщательного изучения.

Искренне Ваш,

Камиль-паша,

судья и любитель орхидей».

Он и раньше писал письма профессору Райхенбаху, однако ни разу не получил ответа.

Сколько я себя помню, Хамза всегда был моим другом. Когда мы с мамой еще жили у папы в Нишанташе, он нанял Хамзу, сына своей сестры, для моего обучения. Хамза закончил парижский колледж и по протекции моего отца устроился на работу переводчиком в министерство иностранных дел. Семья его жила в Алеппо, где служил отец Хамзы. Он вышел на пенсию и не мог содержать сына, так что тот переехал к нам и стал полноправным членом семьи. Каждое утро он отправлялся на работу, одетый в европейские брюки и узкую стамбульскую куртку, модную среди молодых современных османцев. Папа тоже давно отказался от традиционного длинного халата и тюрбана. Он носил штаны и франтоватую красную феску.

Стоя за деревянной решеткой, которая отделяла женское помещение от улицы, я наблюдала за тем, как папа и Хамза садятся в экипаж, чтобы отправиться в Саблайм-Порт. Какое милое сочетание слов. Я представляла себе вход во дворец с огромной резной дверью, украшенной драгоценностями и охраняемой евнухами-нубийцами. Отец и Хамза ежедневно проходят через нее в свои кабинеты. Помню, маленькой девочкой я ехала в коляске вместе с гувернанткой и она показала мне ворота дворца. Огромные, сделанные из белого камня, установленные в цвета запекшейся крови стене, возвышающейся по обе стороны узкой дороги. Проезжая мимо в первый раз, я испугалась и закричала. Мне показалось, что стена вот-вот двинется на нас и сотрет в порошок. Это был дворец Долмабахче, резиденция султана Абдул-Азиза, а не Старый дворец с павильонами, похожими на футляры для ювелирных изделий, стоящий на мысе в месте слияния Босфора и Мраморного моря.

Через несколько лет, когда султан Абдул-Хамид сменил Абдул-Азиза, а я переехала с мамой в Шамейри, Хамза показывал мне дворцы, когда мы проплывали мимо по сверкающим водам в турецкой шлюпке. Хамза сопровождал меня и маму в поездке на летний пикник к побережью Мраморного моря. Шесть сильных гребцов налегали на весла, и мне казалось, что мы летим над водой. Хотя мы с мамой были надежно укрыты накидками и чадрами, гребцы усердно старались не смотреть в сторону кормы, где мы разместились на покрытых подушками скамьях. Хамза сидел рядом со мной. Наши тела не соприкасались, однако я чувствовала тепло, исходящее от него. За два месяца до этого русские вторглись в империю и медленно продвигались к Стамбулу, но в тот бесподобный летний день горизонт был чист, как невинная девочка. Дворцы походили на богато украшенные кондитерские изделия. Сначала мы увидели небольшой дворец Чираган, принадлежащий старшему брату султана, Мюраду, который, по словам Хамзы, жил там в заточении, затем бесконечный Долмабахче, расположенный у самого края воды. Крыло за крылом из витиевато украшенного белого камня с огромными мраморными арками. Тогда-то меня и напугали идущие к берегу стены дворца, однако я не сказала об этом Хамзе, чтобы он не счел меня ребенком. В конце концов, мне уже исполнилось одиннадцать лет.

— Семья Абдул-Хамида и их многочисленные слуги живут и работают в Долмабахче, — сообщил мне Хамза. — Но султан нуждается в уединении и хочет чувствовать себя в полной безопасности. Он никому не доверяет, даже близким родственникам и придворным. — Мой учитель показал рукой на вершину холма. — И он построил себе новый дворец над старым.

Я посмотрела вверх и увидела желтую стену, змейкой вьющуюся среди деревьев. Еще выше заметила стоящие в лесу дома с просмоленными крышами. Из Нишанташа виден дворец Йилдыз. Ночью он залит огнями и похож на звездный холм. Меня всегда интересовало, кто живет там. Однако никто у нас в доме даже не смотрел в ту сторону, а мне не хотелось никого расспрашивать и демонстрировать свое невежество.

Наконец, когда лодка выплыла из узкого пролива в открытое море, Хамза указал на кусочек земли у места слияния Босфора, вод бухты Золотой Рог и Мраморного моря. По рассказам Хамзы, Старый дворец представлялся мне волшебным краем. Башенки и павильоны сияли, словно драгоценные камни среди рощ и садов.

— Это дворец Топкапы, сюда посылают доживать свои дни старых слуг и рабов. А также гаремы бывших султанов и их вдов. — Он указал на дверь в огромной красной стене, которая простиралась по всему периметру береговой линии. — Только через эти ворота женщины могут покинуть дворец. Отсюда выносят мертвых.