— Вы тогда были совсем еще юной.

— Мне исполнилось пятнадцать лет. — Сибил смущенно улыбается.

Камиль ярко представляет себе Сибил среди снегов.

— Ваша деятельность достойна похвалы.

Не обращая внимания на последнюю фразу судьи, Сибил говорит:

— Убита еще одна англичанка, а мы вспоминаем другую. Не стоит уходить от насущной темы.

Камиль размышляет.

— Что особенно не нравилось Мэри Диксон в ее нанимательнице? Они часто конфликтовали?

— Мэри никогда не говорила о чем-то необычном. Сейчас я подумала: любила ли Мэри вообще кого-нибудь? Знаете, нельзя говорить плохо о мертвых, но все же она была какая-то бесчувственная. Я видела Мэри счастливой, нет, лучше сказать — оживленной, только во время званых вечеров в посольстве. Короткая стрижка, раскрепощенное поведение — все это привлекало к ней внимание гостей.

— Каких именно гостей?

— Мужчины прямо липли к ней.

Камиль улыбается.

— Не припомните ли какого-то особого почитателя?

— Нет. Хотя… Мэри весьма радушно беседовала с турецким журналистом, Хамзой-эфенди. Незадолго до того, как она… скончалась. Но это ничего не значит, — поспешно добавляет Сибил. — Они просто разговаривали и привлекли к себе внимание гостей.

— Кажется, она доверяла вам.

— О нет. Ничего подобного. Я думаю, ей нужен был человек, которому можно пожаловаться на жизнь. Мы никогда серьезно не беседовали. Просто болтали несколько раз. Меня всегда отталкивала ее скрытность. Не хочу сказать ничего плохого, но у меня создавалось впечатление, что Мэри ищет встречи со мной лишь для того, чтобы получить приглашение в посольство.

— Вы знали ее друзей?

— Я редко видела Мэри. — Сибил умолкает. — Помню, как-то вечером поздней осенью она довольно долго разговаривала с молодой турчанкой. Тогда меня это удивило. Похоже, они хорошо знали друг друга.

— Вы помните имя юной дамы?

— Янан-ханум, дочь чиновника из министерства иностранных дел.

— Племянница ученого Исмаила-ходжи?

— Да, вы правы. Кто-то упоминал об их родстве. Полагаю, Мэри познакомилась с ней у нас на вечере. Иногда Янан-ханум приходила с отцом. В тот раз я впервые видела девушек вместе.

Камиль подается вперед и размышляет о еще одной линии, ведущей в Шамейри.

Сибил смотрит вниз, сплетя пальцы рук на коленях.

— Боже, вы, наверное, считаете меня совсем испорченной. Я осуждаю бедняжку, которая уже не может сказать ни слова в свое оправдание.

— Вовсе нет, Сибил-ханум. Вы очень помогли мне.

Она не поднимает глаз.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Вы ошибаетесь, думая, что оскорбляете покойную, рассказывая правду о ней. Напротив, вы помогаете мне разгребать кучу мусора.

Сибил смеется.

— Вы замечательно владеете английским. — Затем уже серьезно смотрит на судью и говорит: — Могу я попросить вас остаться на обед?

— Сочту за честь.

Сибил вызывает служанку, дает ей соответствующие указания, а затем, к несказанной радости Камиля, уводит его из приемной.

— От кого же вы унаследовали талант проницательности?

Слуга в отлично отглаженном черном костюме стоит в застекленных створчатых дверях достаточно далеко от них, хотя Камиль замечает, как молодой человек напрягает слух, склоняя голову в сторону собеседников. Они сидят в патио, куда ветерок доносит прохладу из бухты Золотой Рог.

— От бабушки. Родители постоянно находились где-нибудь за границей, и мы с сестрой Мейтлин жили у бабушки в Эссексе. Она устраивала чудесные обеды с французскими деликатесами, открытыми пирогами с фруктовой начинкой и восхитительным миндалем… Даже сейчас я чувствую его вкус. Знаете, она наняла повара с континента. Довольно радикально для того времени, так как французы, мягко говоря, не пользовались популярностью в Англии. Да их и сейчас там не любят. Тогда несколько кухарок сразу заявили, что уходят, не желая служить под началом «французика». Однако повар, месье Менар, оказался таким непритязательным и скромным человеком, что слуги в итоге примирились с ним. Он страстно любил кулинарию и готовил изумительные блюда. Соседи угощали нас простой и однообразной английской пищей, зато обеды бабушки отличались изысканностью. Конечно, не все гости с одобрением относились к ее вкусу. — Она смеется, обнажая ряд ровных зубов. — Помню баранью котлету, такую нежную, что я до сих пор ощущаю во рту ее необыкновенный вкус и аромат. — Внезапно Сибил умолкает и смущенно наклоняется вперед. — Вы определенно считаете меня легкомысленной. Я болтаю о каких-то отбивных, в то время как вы пришли сюда по делу об убийстве.

— Прошлое любого человека представляет интерес. Ваш рассказ навевает мне воспоминания о доме матери в Бахчекёй, где я вырос. Я и сейчас живу там.

Яркий рассказ Сибил о жизни у бабушки пробудил воспоминания, которые Камиль навечно сохранил в памяти.

— Отец был губернатором Стамбула. Ему подчинялись полиция и жандармерия. Так что скучать отцу не приходилось. Дома он редко показывался нам на глаза. Губернатор живет в огромном дворце, многочисленные комнаты полны слуг, гостей и просителей. Мне кажется, маму все это крайне удручало. В конце концов она отвезла меня и сестренку в свой родной дом. Милая вилла, окруженная садом, откуда хорошо виден Босфор. Вместо вашего повара Менара у нас были Фатма и Каранфил, — добавляет он с улыбкой.

— Ваши родственники?

— Нет. Местные женщины, которые готовят в домах богатых людей. Фатма жила в помещении для слуг за домом. Ее сестра, Каранфил, приходила утром, а вечером возвращалась к себе домой. Муж Каранфил был водоносом.

Камиль хорошо помнит этих женщин. Маленькие, кругленькие. Шаровары, расшитые яркими цветами, плавно переходят в разукрашенные рисунками кофты. Лица круглые, словно полные луны, однако черты весьма тонкие, как будто по ошибке попали к этим толстушкам.

Чувственные воспоминания о кухне его детства переполняют Камиля. Сибил наливает ему в стакан воды. Он пробует кефаль, лежащую перед ним на блюде.

Женщины никогда не сидели без дела. Готовили и убирали. Летом они перемещались в сад. Паша живо представляет себе Фатму, сидящую на корточках перед тазом с мыльной водой. Она выкручивает сильными руками постиранное белье. Зимой голубовато-серые стены кухни украшались спелыми колосьями и стручками красного перца. У двери стояла керамическая ваза с водой, а на ней медная тарелка для защиты от пыли. На тарелке — медная кружка. Однажды Камиль поднял тарелку и заглянул в вазу, которая доходила ему почти до груди. Он помнит запах мокрой глины и сопротивление жидкости металлу, когда он опускал в нее кружку, а также радостное журчание воды, которая всегда отличалась на вкус от той, которую подавали в стакане. И сегодня он держит у себя дома на туалетном столике в спальне глиняный кувшин и медную кружку. Он пьет из нее, когда хочет прояснить сознание и успокоить нервы.

Камиль делает глоток из стакана. Сибил терпеливо ждет, когда он продолжит рассказ, не желая прерывать его размышления.

Паша пытается описывать сад, кухню, свежую, в меру острую пищу на столе: жареные баклажаны, цыплята, фаршированные грецкими орехами и вымоченные в кунжуте, терпкие виноградные листья с завернутым в них рисом, смешанным со смородиной. Фатма и Каранфил называли его маленьким барашком и закармливали слоистыми булочками с сыром и сладкими пирожными. Угощение запивали хорошо процеженным черным сладким чаем. Под потрескивание огня в печи и хлопки теста о деревянную доску Фатма своим хрипловатым голосом рассказывала турецкие сказки и легенды о джиннах и демонах.

— Что с ними стало?

— Муж Каранфил погиб во время пожара, и теперь она, ее сын Якуп и Фатма живут в домике, который я пристроил к кухне после смерти матери. Они-то и ведут хозяйство с помощью еще нескольких слуг. Женщины готовят еду и следят за растениями в саду.

— Значит, вы живете один, не считая прислуги. — Простая констатация факта.

— Да.

Молчание несколько затянулось, хотя только что они вели непринужденную беседу.