По обыкновению, шлю тебе и твоим мужчинам горячие приветы. Очень хочу наконец увидеть моих славных племянников.

Твоя любящая сестра,

Сибил».

После ужина Сибил и Камиль стоят на балконе второго этажа и смотрят на тускло освещенный город, простирающийся за каменной стеной, окружающей территорию посольства. Сумерки сгущаются. Босфор представляет собой некий вакуум, его не видно, однако он ощущается совсем рядом. Неподалеку гирлянда фонарей покачивается между минаретами мечетей, обозначая праздник и конец месячного поста. Над куполом висит тонкий, как обрезанный ноготь, месяц.

— Вы в самом деле верите в судьбу-кисмет, в то, что вся жизнь человека пишется при рождении? — спрашивает Сибил.

— Нет никакого кисмета. Старинный предрассудок вполне устраивает ленивых и не желающих работать над собой.

— Вы очень жестоки. Подумайте о тех людях, — показывает она в сторону темного города, — которые выбиваются из сил, но не могут вылезти из нищеты.

— Отчасти это правда. Однако многие прилагают недостаточно усилий. Мысль о том, что ты зависишь от судьбы, мешает человеку полностью реализоваться. Нельзя взваливать тяжелую ношу суеверий на плечи простого смертного.

Сибил удивленно смотрит на него:

— Вы считаете людей слишком ленивыми? Они, по-вашему, не стремятся к самоусовершенствованию?

— Вы прямо делаете из меня какого-то мизантропа.

— Я полагаю, люди делают все, чтобы не пропасть в этой жизни. Бедняк, у которого в кармане всего один шиллинг, тратит его на еду и одежду для своих детей.

— Или выпивает с друзьями.

— Нельзя быть таким циником. — В голосе Сибил звучит обида.

— Вы правы, — соглашается судья, стараясь снять нарастающее напряжение. — Мне посчастливилось вырасти в богатой, устроенной семье. Я жил в хорошем доме, получил блестящее образование. Мне легко быть прогрессивным человеком. — Последние слова удивляют даже его самого. Когда же он превратился в такого циника?

— Вы считаете, что ислам способствует невежеству?

— Кисмет не имеет никакого отношения к религии. Это всего лишь предрассудок, вроде сглаза.

— Но люди нуждаются в вере, не так ли? — задумчиво спрашивает Сибил. — Иначе они не вынесли бы все трудности и несчастья.

— Религия — это леса, стоя на которых, мы строим дом нашей жизни. Когда жилище готово, помост можно убирать.

— Любопытное определение религии. Но может ли религия существовать без веры?

— Не знаю, — отвечает Камиль устало. — Религия представляется мне лишь набором пустых ритуалов и лингвистических изысков, имеющих очень мало смысла.

— Смысла там предостаточно, — парирует Сибил с твердостью в голосе. — Вы описываете не жизнь, а ее оболочку. Если все бессмысленно, то зачем же тогда прогресс?

— Прогресс предполагает рациональные действия, основанные на научных фактах, в отличие от жизни по кисмету или по наставлениям какого-нибудь ходжи.

— Но все равно жить следует в соответствии с моральными принципами. Надо тратить деньги на детей, а не пропивать их с друзьями.

— Да, конечно. Цивилизация — это не вседозволенность. Напротив. Есть определенные правила поведения, которым все должны беспрекословно следовать.

— А где же людям усваивать мораль и образцы правильного поведения? В церкви, в мечети.

— Их обязаны учить родители. А школы должны давать детям то, чего им не смогли дать родные. Нам нужны хорошие учебные заведения, где будут преподаваться науки, искусство и настоящая этическая философия нового времени, а не догматические постулаты, взятые из молитвенников.

— Да, но вся наша цивилизация держится на евангельских заповедях. Они являются моральным компасом. Без них люди просто пустые сосуды, не важно, какими умными и рациональными они себя воображают.

Камиль не любит бурные дебаты, однако уважает Сибил за то, что она умеет стоять на своем. Вообще-то он устал, расследование зашло в тупик.

— Мне пора идти, Сибил-ханум. — Он видит грусть в ее глазах и испытывает неловкость из-за того, что огорчает девушку.

— Да.

Она не знает, что ответить. Они стоят на балконе, опираясь на железные перила. Глядя на темные тени деревьев и зданий, Камиль размышляет об огромном количестве оттенков, содержащихся в так называемом черном цвете.

Наконец дочь посла говорит:

— Я согласна. Религия не единственный источник нравственности. Правда и то, что религия часто беспринципно используется с целью манипуляции сознанием людей и ради оправдания всякого варварства. В истории Англии найдется много примеров подобного рода злоупотреблений: королевские козни, войны во имя веры и вдохновляемая церковью несправедливость. Но мне не хотелось бы расставаться, — говорит она и пристально смотрит на Камиля, — с «милыми предрассудками».

— Возможно, вы правы.

Паша заинтригован дискуссией и странным образом испытывает некое умиротворение. Сибил стоит слева от него и смотрит ему прямо в глаза. Их руки на перилах едва не соприкасаются. «Я мог бы стоять так целую вечность», — думает судья. Смотрит в лицо дочери посла в свете, струящемся из комнаты за их спинами. Большие бесхитростные глаза на простом лице. Полная шея, жемчужина на цепочке, едва уловимый запах сирени. Завитки волос надо лбом и за ушами. Он ощущает горячее дыхание. Сибил вся как будто стремится к нему. Под его взглядом щеки девушки теплеют. Жемчужина кажется полной луной на фоне покрасневшей кожи. «Жерданлук», думает он. Вызывающее различные ассоциации турецкое слово арабского происхождения. Оно означает драгоценности, но только те, что украшают женщину между нижней частью шеи и верхом груди. Да, «жерданлук». Судья отводит взгляд.

Камиль не спешит покинуть балкон. Всматривается в тьму за деревьями, надеясь, что свежий прохладный воздух освободит его сознание и удалит посторонние мысли. Вдалеке над мечетями мерцают огоньки. Рамадан подходит к концу. Наступает время новой луны. Люди очистились за время месячного поста. Неплохо каждый год как бы рождаться заново. Освобождаться от грехов и пороков, если рассуждать по-христиански. У мусульман нет понятия греха, и для них очищение — всего лишь некое самоусовершенствование ради того, чтобы выглядеть безупречно в глазах ближних. Заняться этим никогда не поздно.

Он резко поворачивается и входит в комнату. Сибил следует за ним. Они не смотрят друг на друга.

На следующий день рано утром Камиль едет верхом к дому сестры. Он каждую неделю навещает Фариду и ее дочек-близняшек, Алев и Ясмин: одна неугомонная и любознательная, другая милая и спокойная. Они завтракают вместе. Иногда к ним присоединяется отец, Алп-паша, живущий в отдельном крыле дома. Камиль избегает встреч с зятем. Ему не нравится Хусейн-бей, дальний родственник, имеющий какое-то отношение и к императорской семье. По мнению судьи, он предан дворцу, а в целом самоуверенный и эгоистичный человек.

Камиль чувствует, что сестра одинока, несмотря на то что у нее есть дети, большой дом с многочисленными слугами и хорошие подруги. Однако общественная жизнь для нее подобна безликому, хорошо смазанному механизму.

Суета притупляет чувства, думает судья. Легче находиться в мире с самим собой, живя вдали от суетного света. Однако Фарида многого не понимает и не поверит ему, заговори он на эту тему. Девушка страстно любила посещать всяческие пикники, вечеринки и приемы, однако возвращалась всегда в некоторой задумчивости и растерянности. Фарида редко приглашала гостей на виллу. Раньше Камилю казалось, что она стесняется принимать посетителей в старомодном доме, но теперь он склонен думать, что уже в те времена сестра страдала от недостатка настоящих друзей. Разница между ними заключается в том, что он ценит одиночество, а Фарида тяготится им. Паша берет кусок дыни с тарелки и медленно жует, наблюдая за тем, как Алев пытается высвободиться из рук матери, которая прикрепляет к платью дочери атласный бант.