Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Берни делает глоток раки и запивает водой. Затем откидывается назад и складывает руки на животе.

— Я захватил с собой кулон, — говорит Камиль, вынимает носовой платок с драгоценностями из кармана куртки и расстилает его на столе. — Ты знаешь много языков. Может быть, разберешь, что там написано. — Открывает кулон и протягивает его Берни. — Видишь буквы?

Американец берет серебряный шарик. На его ладони он напоминает маленькое гладкое насекомое.

— Иисус, Мария и Иосиф! — восклицает он с придыханием. На бледном лице выступают крупные веснушки.

— Что это? — нетерпеливо спрашивает Камиль.

Берни не отвечает. Подносит открытую серебряную раковину к свету и пристально разглядывает ее. Теперь судья отчетливо слышит звон стаканов и приглушенные голоса мужчин, сидящих неподалеку. Ощущает мускусный запах и видит клубы табачного дыма. Сигареты догорают в пепельнице. Наконец Берни закрывает кулон и любовно поглаживает пальцем его поверхность. Подняв глаза, он, кажется, удивляется тому, что рядом с ним сидит Камиль. Теперь его взгляд выражает испуг. Похоже, что-то угнетает американца.

Он переворачивает кулон, изучает его поверхность, затем держит на свету и вновь открывает, чтобы заглянуть внутрь. Наконец кладет предмет на стол и говорит со вздохом:

— Надпись сделана на китайском.

— Ты уверен? — Камиль сбит с толку.

— Конечно. Я прилично знаю этот язык и бегло читаю на нем.

Судья с любопытством смотрит на приятеля.

— Какое замечательное совпадение, что ты оказался здесь и сумеешь расшифровать текст. — В течение некоторого времени он рассматривает метки с таким видом, будто сам пытается понять их тайный смысл. — И что же там написано?

— Два иероглифа обозначают кисточку и шнурок.

— Что? — удивляется Камиль. — Есть ли в этом какой-то смысл?

— Отрывок старинного китайского стихотворения «Вижу первый иней»:

Осенний ветер, дорога трудна.
Текут ручьи, в них крутятся желтые листья.
Воронам остались лишь камни да пустые холмы.
А я подобен сухой сосне, приникшей к краю скалы.
Но вперед — вдоль по дороге, окаймленной инеем.
Твоя кисточка — это шнурок, которым я арканю
диких гусей.

— Ты знаешь стихотворение наизусть.

Берни старается держаться скромно.

— Я изучал китайскую поэзию. Это стихотворение Чо-Линь Чу, наложницы маньчжурского принца. Очевидно, они разделяли любовь к стихам и к искусству каллиграфии. Говорят, она была его советницей и разбиралась в политике, что не нравилось родственникам принца. Чо-Линь также собирала произведения искусства. Можно вообразить, какой фантастической коллекцией обладала эта незаурядная женщина. Некоторые путешественники-европейцы упоминают ее в своих записках. Она была настоящая красавица.

— Что же случилось с ней?

— После смерти принца титул унаследовал его сын от раннего брака. Он прогнал Чо-Линь.

— Она вернулась в свою семью?

— Нет. Такие женщины обычно становились монахинями — буддистскими или даосскими. В монастырях их больше уважают, чем в родных семьях. Жизнь, постоянно занятую медитацией, нельзя назвать счастливой, однако многие находят ее вполне достойной. Иногда я думаю, не стать ли и мне монахом.

— Я понимаю, почему такая жизнь привлекает людей.

— Ты? В самом деле? — Он с интересом смотрит на Камиля. — Я не думал, что ты склонен к созерцанию. Почему-то не могу представить тебя часами размышляющим о цветении сливы.

Камиль смеется:

— Ты плохо меня знаешь.

— В таком случае позволь выразить мое почтение.

— Расскажи мне о стихотворении.

— Это горькие строки. Они написаны после смерти принца. — Берни делает большой глоток раки и запивает водой. — Однако стихотворение призывает к действию, а не к созерцанию. Меня всегда интересовало, к кому обращается поэтесса. Кто этот самый «он», кому принадлежит кисточка? Кого она имела в виду?

— Так вот чем занимаются исследователи литературы, — замечает Камиль, хитро улыбаясь. — Так коровы едят траву. Сначала жуют, потом переваривают, извергают пищу и жуют снова.

Берни разражается таким бурным смехом, что чуть не роняет стакан с напитком.

— И все мы знаем, что получается из еды в итоге! — Вытерев слезы, он добавляет: — Из тебя получился бы хороший литературный критик. — Насмеявшись вдоволь, Берни размышляет: — У нее был любовник, ученый по имени Кунь, который опубликовал несколько яростных статей, призывавших к проведению реформ. Он спешно покинул Пекин в тот же год, когда исчезла Чо-Линь. Предположительно отправился в Гуанчжоу. Интересно, не правда ли? Возможно, именно он владел чудесной кистью. — Берни поднимает стакан. — За любовь и революцию.

Камиль колеблется, затем чокается с Берни и ставит стакан на стол, не прикоснувшись к напитку.

— При чем здесь революция?

— Через несколько лет после того, как они покинули Пекин, была предпринята попытка избавиться от маньчжурцев. Она не имела успеха, но предала некий романтический флер отношениям между нашими любовниками.

— Это стихотворение хорошо известно?

— Вовсе нет. Не уверен, что оно опубликовано. Я нашел его в рукописном списке. Похоже, у одного из обитателей дворца Долмабахче есть такой же экземпляр. Хотя я не знаю здесь ни одного китаеведа, кто мог бы перевести такой текст.

— Почему ты считаешь, что кулон находился в замке Долмабахче? Может быть, он из дворца Йилдыз.

— Но там в основном живут женщины, правильно? Только они носят такие кулоны.

— И читают китайскую поэзию?

— Вряд ли. У некоторых из них отличные преподаватели, однако выучить китайский очень трудно. Не исключено, впрочем, что у султана есть наложница-китаянка.

— Во дворце предпочитают черкешенок. Хотя в имперском гареме содержатся сотни женщин разных национальностей.

Камиль смотрит в потолок.

— Полагаю, ожерелье не даст нам ключ к разгадке. Скорее всего владелец отличался изысканным вкусом. Вероятно, украшение иностранного происхождения. — Он переворачивает его. — А что можно сказать о печати?

Берни улыбается только губами, его глаза абсолютно серьезны. Взгляд задумчив, будто он погрузился в далекие воспоминания и настоящее уже почти ничего для него не значит. Потом американец качает головой и смотрит на Камиля.

— Странная вещь. Тут я тебе ничем не могу помочь. Возможно, кулон изготовлен за границей, где и расписан китайскими иероглифами. Затем он каким-то образом оказался в Стамбуле. Здесь и появилась монограмма тугры. Не исключено также, что во дворце есть любитель китайской поэзии, который сделал надпись, а потом подарил кулон Мэри.

Камилю кажется, что Берни недоговаривает.

— Возможно. Мэри прожила здесь почти год. Но кто же во дворце знает китайский?

За исключением Берни. Камиль хмурится. Нужно бы узнать побольше о своем новом друге. Эта мысль печалит его. Судья встает и откланивается, ссылаясь на то, что у него назначена деловая встреча.

Глава двенадцатая

СТАРЫЙ НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ

Юноша набивает золотистым ароматным табаком чашу трубки кальяна старика. Когда тот наклоняется к трубке наргиле, Камиль видит завитушки коротких волос и кромки ушей.

Ферат-бей ждет ухода юноши и делает добрую затяжку. Потом поворачивается к Камилю и говорит:

— Мне особенно нечего и рассказывать. Мы тогда обыскали весь район. Никаких зацепок.

Они сидят в чайной квартала Баязет, неподалеку от Большого базара. Заведение находится в одном из зданий, примыкающих к древней мечети. День подходит к концу, дождь барабанит по мостовой. Прохладно. Они сидят на скамье, укрыв ноги полами халатов. Какой-то старик возлежит в дальнем конце помещения. Глаза закрыты, рука с заскорузлой кожей сжимает мундштук наргиле. В воздухе стоит приятный запах табака и сухого дерева.

22
{"b":"582785","o":1}