— Сделай, Зинаида, лепешечек! — жалобно протянул Димка. — Давеча так плохо пообедали! Кишка кишке кукиш кажет…

— Что врешь-то — плохо пообедали! — закричали девушки. — Каши сколько съел!

— Ну не наелся я! — твердил Димка. — Каша давно была. А с тех пор работали сколько, да вы лазили, да снег пошел…

Зина занялась лепешками. Она пекла их прямо на печке, и ребята, принимая горячие, с подгоревшей коркой кружочки теста, перебрасывали их с руки на руку, чтобы не обжечься.

— А вдруг в шахте бы пришлось заночевать? — неожиданно спросил Кенка.

— Если в нижней, где электричество и всю ночь люди работают, — ничего.

— Нет, я про нашу говорю.

— Ну, в нашей страсть! — сказал Маврин. — Все мокрое, лечь некуда. И тьма… Я как опустился, аж свистнул.

— Свисти вот в шахте! — с нарочитой важностью укорила его Стеша. — Мой дедушка сейчас же сказал бы, что горный этого не любит.

— Кто? Кто? Горный надзор, что ли?

— Не надзор!.. Это старики рассказывают…

Стеша, дочь и внучка старателей, знала все прошлое прииска, все поверья и легенды тайги лучше, чем многие из старых рабочих. Видно, запомнились ей эти рассказы еще в детстве, когда все услышанное становится живым и ярким.

— Вы ничего этого не знаете, — пояснила она, — а люди раньше верили, что есть такой — горный.

— А кто же он? Стражник, что ли? — простодушно спрашивала Зина.

— Он не стражник, а чорт, — ответил Андрей, тоже что-то слыхавший про горного.

— Тьфу, чушь какая! Я думала, и взаправду.

— Хоть и не взаправду, а его боялись. Он будто не любил, когда в шахтах поют, свистят. Женщин тоже чтобы не было…

— Вот как вас горный понимал, — сказал Кенка и взял из рук Зины чашку с чаем. — Что вы, что свист — одна несерьезность.

— Ладно, помолчи!

— Говорили, что он рабочих не обижает, — рассказывала Стеша. — Перед несчастьем обернется мастером или там старшим, приходит в шахту и говорит: «Ребята, сегодня раньше можно пошабашить. Ступайте домой». Они удивятся и пойдут. Только поднимутся — в шахте обвал. Так он спасал их.

— А кто свистел, значит того заваливал?

— Ну да. Золото он некоторым подкидывал. Кого полюбит… Его уважали.

— Вот Сибирь наша… — задумчиво проговорил Мохов. — В других местах бога уважали, святых разных, а наши прадеды — горного.

— А эти места сроду безбожные! Священники в Сибирь ехать не хотели, церквей было мало, люди и не привыкли. Детей часто не крестили, покойников не отпевали…

— Верно! У меня мама некрещеная, — вспомнила Тоня.

— Я всегда говорил, что тетя Варвара передовая женщина! — заявил Мохов.

— Иной раз прииск откроется, — продолжала Стеша, — а попа нет, чтобы молебен отслужить. Работают так. Потом отыщет хозяин какого-нибудь попа, призовет его. А горняки говорят: как молебен отслужили, горный рассердился — и золото пропало. С попами-то меньше считались, чем с горным. Его уважительно даже называли «горный батюшка».

— А после девятьсот пятого года, — сказал Андрей, — эти сказки пропадать стали. Народ добился кое-чего забастовками, увидел, что на себя надеяться может, а не на горных…

— У нас вроде еще какой-то герой был, — сказал покончивший с лепешками Димка. — Забыл, как по фамилии. Еще будто бы в крепостное время… Убежал с рудника и разбойничал. У богатых деньги отнимал, бедным давал. Его поймают — он обратится в птицу или в зверя и уйдет.

— Я про него тоже от деда слышала, — подтвердила Стеша. — Посадят его в тюрьму, он пить попросит, нырнет в ковшик и пропадет. А еще в гвоздь ржавый обращался…

— Кто же это был? Не Ланцов? — спросил Санька.

— Не-ет! Ланцов позднее был. Он с каторги бежал. Про него песня есть. И сейчас иногда поют.

— Песню я знаю.

Санька затянул приятным тенорком:

Звонил звонок насчет поверки,

Ланцов задумал убежать…

— Эх, гитары нет! — пожалел он.

— Пой, пой! Мы подтянем.

Спели все песни, какие знали. После старых, грустных особенно приятно было петь советские, новые песни, которые все знали и любили.

Свет от печки прыгал по полу и стенам, красноватым живым отблеском освещал лица. Перед ним казались скучными огни фонарей, стоящих на столе.

— Спать, ребята! — поднялась наконец Тоня. — Десять часов.

— Ну, еще ночь долгая!

— Нет, давайте, правда, на боковую. Наломались ведь за день. Только по очереди надо дежурить, огонь не упускать.

— Я первый останусь, — сказал Савельев. — Еще спать не хочется.

Тоня легла на нары и укрылась курткой. Еловые ветки не кололи тело через толстую медвежью шкуру и слегка пружинили. Товарищи ее скоро затихли, а она все лежала с открытыми глазами и вдруг оцепенела от страха: за окном над занавеской ясно вырисовывалась чья-то борода. Тоня приподнялась с бьющимся сердцем. Кенка тоже поднял голову:

— Ты что?

— Кенка! Кто там, за окном?

— Где-е? — Савельев подошел к окну. — Это ветка кедровая, вся в снегу. Спи.

Тоне показалось, что она спала совсем недолго, когда громкие голоса разбудили ее. В комнате было темно, тускло горел один фонарь.

— Сколько времени, ребята? Я думала, утро.

— По часам — утро, а здесь тьма… Засыпало нас! — с раздражением ответил Санька.

Оба окна доверху были завалены снегом, только краешки стекол чуть светились.

Тоня ахнула:

— Значит, снег всю ночь шел!.. Я говорила, что нужно домой идти!

— Ты говорила! Что теперь толковать!

— И дверь, значит, завалена? Нам, ребята, отсюда не выйти, — спокойно сказала Зина.

— Ну, не выйти! Откапываться надо. Хорошо, что лопаты здесь.

Дверь, как это принято в Сибири, открывалась внутрь помещения. Когда ее распахнули, увидели ровную снежную стену, поднимавшуюся чуть не до притолоки.

Стена слегка осыпалась и комья снега валились на пол.

— Ну как же откапываться будем? — спросила Тоня. — Снег-то куда бросать? В тепляк, что ли?

— И не думай, не позволю! — заявила Зина.

Хоть положение было невеселое, все засмеялись.

— Кто-то должен пробиться вперед, — решил Маврин. — Если тропку какую-нибудь утоптать, и остальным можно будет выйти.

На вылазку пожелал отправиться Костя. Он натянул куртку, спустил наушники шапки и, плотно обмотавшись шарфом, вдавился в снежную стену.

— Так, так! Вали вперед! — кричали ребята.

Костя мгновенно исчез. Сырые снежные комья падали в тепляк, затем белая фигура снова вынырнула из сугроба.

— Чорт его утопчет! — ворчал Костя отряхиваясь.

Андрей не утерпел и кинулся на помощь, за ним другие. Мало-помалу образовалась небольшая площадка, с которой стало возможно начать работу.

Решили провести от раскомандировки хотя бы узкую тропинку к шахте, но и это оказалось очень трудным. Ребята взмокли и от пота и от снега, который сыпался за воротник, противно холодил шею и растекался струйками по спине. Руки терлись о мокрые обшлага курток и начинали болеть. Особенно тяжело приходилось ведущему: его засыпало снегом.

Работали молча, только иногда дружно кричали ведущему, чтобы он шел греться. На его место становился другой, а счастливец бежал на несколько минут в теплую раскомандировку, где Зина, по общему согласию освобожденная от работы, все время подтапливала печь.

Каждый думал, что до поселка все равно не добраться. Сколько времени нужно копать, чтобы пройти пять километров!.. Продуктов уже нет. Скоро кончится топливо, а как его набрать в таких сугробах! Вероятно, люди на прииске думают сейчас о бригаде, но им тоже предстоит большая работа — расчистка дорог. Когда еще доберутся до Лиственнички… Эти мысли тревожили всех, но о них не говорили.

Часам к десяти пробились к шахте и стали возле ствола, не зная, что делать дальше. Вдруг Андрей поднял голову.

— Подвесную дорогу пустили, — сказал он.

И все услышали лязганье движущихся по тросам бадеек.

— Это нам! Для нас! — закричала Тоня. — Ребята, пробивайтесь к дороге!

— Почему для нас? Что ты!

— А зачем люди будут пускать дорогу? Ведь порубки здесь давно кончились. За лопаты, товарищи!