В полдень заявился карлик Хёршельман, балтийский барон, клеветник и доносчик. Он не хочет признаться мне, откуда ему стало известно о моем приезде. Он до коликов в животе рассмеялся, увидев моего безликого Деница в окружении ассов подводного флота.

На четвертый день мой ефрейтор не явился. Вместо этого меня посетила очень худая, высокая блондинка — его жена. Ее муж, объяснила моя фея, должен быть на курсах, поэтому, если я хочу, то она будет заменять его. Только, уж извините, она не смогла заранее созвониться со мной. Кстати, муж много хорошего рассказывал о своем художнике. Вот книга, которую вы ему одолжили…. Смогла ли она позвонить в Генштаб на Шенфельдштрассе и договориться о замене? Увы, ее телефон не работает.

Спокойно! — командую себе. Чего это ты так разволновался? Если уж тебя посетила на дому гостья, то нужно хотя бы чай предложить — в конце-концов, у меня есть еще чудесный, настоящий чай.

Исчезаю в расположенном напротив камбузе и занимаюсь плиткой подключенной к газовому баллону. Обе двери оставляю открытыми и говорю, обращаясь к гостье:

— Нет, сейчас у меня все получится и без модели. Большое спасибо! Сейчас все будет готово… Торт и сливки попозже.

Моя гостья появляется в проеме дверей и нежно подает мне в руку чайную чашку.

— Я уже все сделала, — долетает мягкий голос.

Хочу объяснить, где находится то да это, но моя дама полагает, что она уже справилась. Ее очень смешит, что у меня нет водопровода. Как же я обхожусь зимой?

— Зима, — отвечаю, — не проблема. Цистерна еще никогда не замерзала, а вот жарким, сухим летом воды часто не хватает.

Могу ей говорить просто «Хельга» вместо «госпожа Шуман».

Хельга много смеется. Она находит, что я не только живу на природе, но именно в ней. Кажется, Хельге это очень нравится.

Моим прежним подружкам тоже здесь всегда нравилось. Бретонские керамические сосуды и румынские гобелены на стенах, турецкий ковер на дощатом полу: чем не кунсткамера…. Ум Хельги вероятно более, чем у других моих подружек, практического склада. Позволяю себе спокойно присесть на балконе, поскольку Хельга начала хлопотать в комнате…

Проходит немного времени и Хельга показывает свои блестящие способности и в качестве стенографистки: мне нужно было только сказать, что она должна написать, как она немедленно это исполняла.

В какой-то степени я даже немного смущен, у меня тяжело на сердце. Но на оттенок более близких отношений надеялся напрасно. Установившееся в моей комнате настроение более всего похоже на послеобеденный полдник. Вполне ladylike! Высмеиваю исподтишка свою гостью, и говорю себе: эта худощавая блондинка, более похожая на хворостинку, с легкими, скользящими движениями, вовсе не мой тип женщины. А что вообще значит мой тип женщины? Что-то материнское, что-то домашнее? Женщина, стремящаяся к чему-то высокому? Никогда не встречал таких.

Как и обещала, Хельга приезжает и на следующий день и серой мышкой скользит по комнатке. Не чувствую себя ущемленным ее присутствием, и тем, что она хочет взглянуть на мою работу. Уже 10 часов. Хельга живет в Швабинге, центральном районе Мюнхена, значит, ей пришлось вставать довольно рано.

Она привезла с собой немного съестного, прежде всего картофель и половину испеченной ею Ром-бабы. Во второй половине дня ей надо спешить: она должна быть в Мюнхене до вечера.

Неплохо, говорит мой внутренний голос. Никаких осложнений, иначе другая дама нескоро появится у меня.

Хельга уже давно наводит порядок. Набор подушек на кушетке в моем кабинете, судя по всему, ей не очень понравился. Обнаруженная ею какая-то часть женского белья оставляет ее безмолвной, и она просто убирает его в мою спальню.

Хельга, которую я втайне называю «модельная супруга», говорит, что хотела бы проверить в действии мою пишущую машинку. То, что я обычно всегда писал от руки, она охотно перевела бы в аккуратные страницы рукописи.

Я уже готов капитулировать перед этой необычной женщиной. Нужно переписать на пишущей машинке бесчисленное количество страниц. Показываю Хельге, где лежат бумаги, тонкие листы копирки и вручаю ей одну папку с парой, с мучениями напечатанными мною одним пальцем, листков и множеством других написанных от руки. Сможет ли она их прочесть? Хельга отвечает, что она просто ас в чтении рукописных текстов и приступает к работе без долгих разговоров.

Проходит немного времени и замечаю, что пулеметный стрекот машинки смолкает только тогда, когда Хельга меняет очередной лист. Сам я занят в это время рисунками.

Когда вижу Хельгу, сидящую за маленьким столиком, на котором стоит машинка, в виде силуэта на фоне светлого неба, а на переднем плане затянутая холстом рама — словно Repoussoir quasi — я смеюсь: чистая манера голландцев — просто идиллия в духе жанровых картин голландской художественной мастерской.

Счастье еще, что звуки тамтамов не успели собрать всех моих подруг из Туцинга и Штарнберга. Что было бы, если бы они все именно сейчас завалились бы ко мне и встретили незнакомую им Хельгу?

Не могу сдержать внутреннюю издевку на «маркитанткой» Хельгой, хотя мне доставляет истинное удовольствие ее забота обо мне. Как-то вдруг во мне возникло странное чувство доверия к этой женщине. Живется мне вполне удобно. Ощущаю происходящие во мне изменения и просто купаюсь в этом, уже непреходящем чувстве самодовольства.

Все же я здорово удивлен тем, как легко допустил эту нежданную гостью в свое хозяйство — ей разрешено даже подниматься по лестнице на чердак — и предложил ей возможность проживать здесь, если воздушные налеты станут совсем уж тяжелыми. Теперь, в мае, окружающая дом природа гораздо красивее, чем в городе. Показываю ей также место, где обычно прячу ключ от двери. При всем при том, во мне поднимается волна тщеславного великодушия: все это, конечно же, распространяется и на ее мужа.

Я здорово простудился. Даже немного лихорадит. Смеюсь над своим отражением в зеркале: у меня красные скулы — будто намалеваны свеклой. Теперь-то уже с нетерпением ожидаю приезда Хельги. Она начинает суетиться, бежит в аптеку за требуемым настоем или еще за чем, что может, по ее мнению, помочь мне. Несмотря на кашель и текущий нос, чувствую в себе силы к работе. Мне кажется, даже стало немного лучше, и я осмеливаюсь написать пару набросков, на что еще вчера не осмелился бы.

На обед у нас наваристый суп и через каждый час горячий чай. Хельга привела в порядок и расставила кучу книг и теперь едва держится на ногах. Когда ей приходит время отъезда, она говорит, что лучше бы осталась здесь. Но как же она может это сделать, не предупредив своих? По-деловому сухо, Хельга говорит на это:

— Я уже это сделала. Я позвонила с почты, когда ходила в аптеку. Бабушка позаботится обо всем.

Меня охватывает чувство неловкости. Как мне связаться с Корнелией, которая тоже хотела посетить меня? Здесь будет немного тесновато.

Хельга снова приносит чай. Мне просто необходимо немедленно выйти на свежий воздух, предлагает Хельга, немного прогуляться.

Против изнуряющего кашля — прогулка? Почему бы и нет!

Когда мы уже на середине северной части луга, у ручья, мне приходит в голову одна коварная мысль. Говорю Хельге, что мне надо заглянуть к соседу, при этом держу в голове, что у Доктора Раймерса есть телефон. Мне кажется, меня можно простить — ведь в конце-концов я же простужен.

— К тому же очень легко, — говорю Корнелии по телефону, — хотя мне уже лучше.

Когда, позже, лежу без сна, насмешливо издеваюсь над собой:

Да, ребята, я — точно болен!

В полудреме слышу звук самолетов. Это всего лишь гудение генераторов в прожекторной установке, но как же я перепугался! Выхожу на балкон, ноги босы, чтобы посмотреть, не на Мюнхен ли совершается нападение, и точно, на севере участок неба окрашен в красный цвет — сектор более 90°! Мерцающие огоньки в нем не несут ничего хорошего: это падают бомбы в пожарища домов.