Бартль смотрит на меня так открыто и чистосердечно, как только может: Взгляд собаки, которому никто не в силах противостоять.
В первом утреннем свете изучаю свой атлас: Из-за этих сволочей Maquis мы должны как можно быстрее топать дальше.
Мансардные окна и люки фронтонов двускатных крыш домов за дамбой находятся на одном уровне с нами. Невозможно придумать лучшей позиции, чтобы подстрелить нас. Если я правильно понимаю карту, такое положение еще долго не изменится.
Страх раздирает затылок — мандраж, ссыкун чертов… Какие еще есть словечки выражающие мое состояние?
Но теперь у меня появилось еще и чувство страха того, что здесь может объявиться какой-нибудь идиот с более высоким званием и собрать нас в «кулак». И кто может сказать наверняка, что он не будет очередным придурком с зашкалившими мозгами…
Рвануть бы вперед что есть мочи — но из-за мин пока слишком рано: Их еще не различить в утреннем тумане… Явный пример царящей у нас паники!
Тем не менее, того, что янки все еще не переправились через Луару, я не понимаю. Разве у них нет саперов? Разве они не знают, что мы едва ли имеем боеспособные подразделения здесь, на южном берегу? Наши регулярные войсковые единицы, во всяком случае, нигде не видать — скорее такие вот группки солдат как здесь.
Перекусываем суррогатом кофе и хлебом с консервированной колбасой. На этот раз кровяная колбаса. Variatio delectat.
Время пришло.
— Вперед, Бартль, выходим! — говорю громко, и обращаюсь к «кучеру»:
— Теперь Ваш черед провезти нас целыми и невредимыми.
И помолчав, добавляю:
— Мы должны быть предельно внимательными как еще никогда ранее! А потому, едем медленно, почти наощупь — и если что лежит на шоссе, то пропускаем это между колес…
— Агха! Агха! Господин оберлайтнант, — раздается в ответ.
Погода, кажется, будет меняться. Вместо бело-голубого, в небе теперь царит бледно-серый с рассеивающимися облаками цвет акварельной краски. Страстно желаю, чтобы небосвод потемнел еще больше: Эта небесная скорбь совершенно не подходит для самолетов.
Но затем небо постепенно становится светлее, и снова, кажется, хочет проясниться.
Скоро мне вновь придется лезть на крышу. Только одна эта мысль заставляет меня вздрогнуть. Но что делать?! А значит, лучше прямо сейчас и залезть.
Приказываю остановить и лезу наверх. Когда спустя некоторое время «кучер» останавливает машину, до меня доносится легкое журчание: «Кучер» справляет малую нужду. Наверное, справа от меня. Надо бы тоже помочиться, так сказать, ради профилактики. Значит, снова слезть с крыши и бегом в придорожный кювет. Запах моей мочи резко бьет мне в нос. Черт, что это мы съели и выпили? Мой ссущий член пахнет еще сильнее.
Мигание оконного стекла в утреннем свете заставляет меня вздрогнуть. Неужели я напуган сейчас как косуля?
Я и косуля?
Над этим сравнением рассмеялся бы любой, кто услышал бы его. Напряжение и нетерпеливое ожидание стали для меня, и в самом деле, моей второй натурой.
Время от времени переваливаюсь с боку на бок, чтобы основательно осмотреть небо до самой его глубины. В это время, уверен, братишки на полевых аэродромах в Англии уже прогревают двигатели своих самолетов.
Мы должны найти дрова, и мы должны переправиться через Луару. Думаю, мы окажемся в безопасности сразу, как только переправимся через реку.
То, что и в самом деле нигде не видать саперов, я с трудом понимаю. Вместо мостов они же должны были уже навести хотя бы автомобильные паромы? Но здесь никого, пожалуй, это не интересует. Вероятно, генералы тоже уже удрали с такими вот, виденными нами, врачами. Позволить просто отрезать путь отхода нашим частям в районах слева от Loire — такое решение звучит страшно и непонятно.
Как может все сладиться, если каждый делает, что придет ему на ум. Невольно вспоминаю слова начальника Брестского порта: «Как может у нас все получаться правильно, если войной управляют из Берхтесгадена…».
Мне довелось услышать эти слова в яме с песком, и я совсем не хотел думать об их смысле. Теперь же думаю совсем иначе.
Ну вот! Мне невольно приходится ломать голову, вспоминая также еще и то, как называется бункер около Berchtesgaden. А, вспомнил: Тот обер-лейтенант называл: «Орлиное гнездо». Сначала «Волчье логово», затем «Орлиное гнездо»; как всегда гротескно и крикливо.
Роммель стоял близко, на расстоянии вытянутой руки: в La Roche Guyon. Однако, там он теперь тоже больше не сидит, после того, как подвергся атаке английского Спитфайра. Править лошадьми при ясном дне, да на открытой местности, как он делал — грубая ошибка генерала.
Раздается собачий лай, быстро перерастающий в яростное рычание с пеной у рта. Где есть собаки, говорю себе, там также есть и люди. Но как бы сильно не напрягал глаза, не могу никого разглядеть.
Несколько собак с громким лаем бегут рядом с «ковчегом», пока, наконец не смолкают и внезапно не останавливаются неподвижно на дороге.
В таких вот рычащих и лающих собак, «Старик» выпустил весь магазин своего карабина, когда был взбешен тем, что на его легавую собаку Анью напала полностью вышедшая из-под контроля подобная стая. Я уже почти забыл о том случае. Даже странно, что вспомнил об этом здесь и сейчас…
И тут мне кажется, как будто бы что-то переместилось справа впереди в кустарнике среди ив, и я быстро даю прикладом автомата сигнал остановки. Так, в устойчивом положении, я могу лучше рассмотреть происходящее: Немецкие солдаты!
Приходится пристально всматриваться, чтобы найти подходящее место остановки: Только по темным стволам могу понять, что здесь три стоящие друг за другом противотанковые пушки закрывают проезжую часть шоссе. Больше ничего не разглядеть. Молодцы! Чертовски хорошо замаскировались! Конечно, у них было для этого достаточно времени, и скорее всего, только на нас они и хотели нагнать страху.
Машу обеими руками и приказываю «кучеру» продолжить движение. Едва лишь мы трогаемся, как два солдата выбегают из своего укрытия на дорогу и останавливают «ковчег»: Не могу ли я взять с собой их почту?
— Конечно, парни!
— А посылочку тоже можно?
Бартль кривит лицо и одаривает меня укоризненным взглядом. Но что я могу поделать? Для этих бедолаг мы являемся, наверно, последней связью с Родиной. Регулярной полевой почты здесь, конечно, больше нет.
Опять достаю свою истрепанную дорожную карту «Мишлен», которая, к счастью, цела вправо до самого Mehlhausen.
Но что, если за Orleans все мосты также разрушены? Моя карта предназначена для владельца обычной легковушки: Ни гор, ни холмов здесь не указано. Однако знаю еще с гимназических времен, что если мы не достигнем Бургундские Врата, то можем свернуть в Вогезы. На этом «ковчеге» пройти Вогезы — возможно ли такое вообще?
Я не доверяю югу: Dijon, Beifort, туда тянет меня в последнюю очередь. В этой местности Maquis должны быть особенно активны.
Что за ****ство: Ни одна сволочь не может мне давать нормальную информацию о сложившейся вокруг ситуации!
Когда мы вновь следуем своим маршрутом, спрашиваю себя, к чему может сгодиться вот эта, отдельно взятая, позиция противотанковых пушек? Такое решение выглядит очередной, совершенно непродуманной глупостью. Почему никто не отзовет обратно этих людей? Почему им приказано подыхать здесь с голоду?
Погода буквально ликует, все же, как ни крути: Разгар лета. При таком великолепии погоды быть расстрелянными в упор танками, должно быть довольно горько и неприятно.
Мирный вид этого ландшафта — чистый обман. Не доверять ничему!
Кажется, при такой погоде в местности у Caen прилетел десантный планер. И когда зенитки наших катеров разнесли его в щепки, то из планера посыпались люди, словно яблоки-паданцы. Или, как сказал оберштурман, они падали как картофелины из рваного мешка? Тоже своего рода способ высадки десанта! Война предлагает максимально оригинальные способы свернуть ласты. Богу Марсу в фантазии не откажешь. Ему на ум вечно приходит что-то новенькое. Взорванная мина-растяжка на дороге тоже была не плохая идея.
