Говоря это он встает и говорит измененным на небрежность тоном:
— А что касается меня — то я теперь должен сделать пару дел. Как я Вам уже сказал: полевая комендатура располагается в старой ратуше, в замке в стиле ренессанса, вон там, за углом. Я заберу Вас — на этом же месте — в 15 часов. Пойдет?
— Благодарю! Надеюсь, я закончу свои дела быстрее.
— Ну, тогда погуляйте немного вокруг — но с осторожностью! У вас пистолет с собой? Подождите, я дам Вам лучше еще один магазин…
И тут же Крамер выуживает из кармана полный магазин и подает мне.
— Я, собственно, не намерен вести перестрелку, — произношу с вызовом.
— Запас задницу бережет! Надеюсь, Вам и в самом деле не придется действовать здесь таким образом, но пахнет уж больно подозрительно… Ладно…
И Крамер салютует мне, приложив ладонь к козырьку фуражки, вместо того, чтобы вскинуть вверх правую руку, и усаживается за руль своего кюбельвагена. Затем произносит:
— Кстати, здесь имеются хорошие морские языки, и если Вам повезет, то даже омары. Этим Вы можете сэкономить себе на густом супе во Флотилии!
И уже отъезжая кричит:
— So long!
Я хочу расплатиться, но узнаю, что Крамер давно уже сделал это. Благодаря его предупреждению дарю дамам несколько беглых, растерянных взглядов и с важным видом выхожу на улицу.
Мне, конечно, надо поторопиться, чтобы господа, которым я хочу представиться и попросить об услуге, не исчезли на обед.
Может быть, стоило бы спросить Крамера о том, где и что он должен делать в La Rochelle?
На площади перед ратушей несколько черных Ситроенов. Их запасные колеса, будто мишени, прикреплены к задним крышкам багажников. Крылья словно настоящие, далеко раскинуты. Машины выглядят так, как будто только сейчас подъехали с улицы, где только-только развили настоящую скорость.
А между ними стоят легковые вездеходы с навесом из брезента, и, как ни странно, даже двухколесные тележки на велосипедных колесах, высокозадравшие в небо свои дышла, а между всеми этими транспортными средствами длинные ряды здоровенных деревянных бочек.
На фронтоне ратуши огромная, свежеокрашенная вывеска: «Полевая комендатура. Отделение города La Rochelle». А над нею стрелковые амбразуры, думаю, фасад эпохи Возрождения, и стройная, заостренная круглая башня с часами и изящным венком.
Украшения из песчаника почти такие же тонкие и изящные, как и кромки плетеного на коклюшках кружева.
Принуждаю себя к тому, чтобы остановиться и все тщательно осмотреть: В La Rochelle ты уже никогда в жизни не вернешься! говорю себе.
Через заостренный в готическом стиле портал во дворе, мой взгляд выхватывает часового с карабином на плече. Прямо над часовым возвышается пропорционально точная полуголая Юстиция вырезанная из камня, обрамленная круглыми колоннами, перед темно-серым обветшалым фронтоном.
Черно-бело-красная косо окрашенная будка часового, стоящая перед каменной пещерой полукруглой арки, является излишне воинственной декорацией: Часовому там, где он находится в данный момент, достаточно и козырька от дождя. Если здесь вообще когда-либо идет дождь!
Часовой пристально и настороженно смотрит на меня. Он, очевидно, не знает, что должен делать, но когда я беру курс на лестницу, он рвет карабин с плеча и салютует приемом «на караул». Вздрагиваю от испуга: такое гримасничанье не для моих нервов.
Обер-лейтенант пехотинец идет по лестнице навстречу мне и говорит:
— Они совсем спятили!
Звучит не слишком ободряюще, думаю про себя.
В коридорах пахнет Eau de Javel и отупляющей скукой.
Перед дверью полевой комендатуры собираюсь как актер перед выходом и даю себе инструкцию: Войти мягко, поступью ягненка, напустить на лицо стесненно-скорбный вид, как у Иисуса!
И настроившись таким образом, сильно стучу, опускаю вниз дверную ручку и выхожу на сцену.
Меня встречает толстый капитан, который удивляется мне словно некоему экзоту. При этом я тоже таращу на него глаза: Толщина его тела необычна.
Господин гауптман ведет себя как стоик из книги Образцов. Однако, при этом он выражает собой абсолютную, полную флегматичность, которая, наверное, и помогла ему в создании такого брюха. Короткая светловолосая щетина над складками лба, напоминающими скорее стиральную доску, кажется, растет на голове свиньи. Светлые ресницы еще более усиливают это сходство.
Как далеко продвинулись Союзники теперь, господин гауптман не может мне сказать. Я не могу получить от него даже вполовину точную информацию, где сейчас стоит противник. А что если — надо было бы мне спросить его — мы уже давно оттеснили союзников обратно в море и до сих пор об этом ничего не знаем? К чему имеются наши, разбросанные по занятой нами Франции, полевые комендатуры? Если уже наша разведка больше не может получать информацию с воздуха, то ведь можно же было бы разузнать по телефону как далеко продвинулись ударные моторизированные соединения Союзников.
Но, по-видимому, здесь не ставят во главу угла какой-либо особый интерес в таких сведениях.
Господин гауптманн также не может содействовать мне в получении машины, но Транспортная служба военно-морского флота находится прямо в этом здании — даже на этом же этаже…
Говорю себе: Скорее прочь отсюда!
И не узнав ничего, я должен теперь, как примерный ученик, поблагодарить господина капитана и послушно вскинуть свой плавник в нацистском приветствии!
Оказавшись опять в коридоре, не знаю, взорваться мне от смеха или от ярости.
Офис Транспортной службы ВМФ выглядит так же как и то городское управление по делам молодежи в Хемнице, в котором, между горшками с резедой, восседал мой опекун по назначению: Здесь тоже повсюду зелень. А между растениями восседает, с двумя маатами и несколькими писарями, гаупт-фельдфебель. Этот человек такой краснолицый, будто воротник кителя слишком тесен ему и вот-вот задушит его — еще один типичный представитель нашей «непроинформированной» расы господ.
Можно ли ожидать от этого человека реальной помощи? В состоянии ли он понять, по крайней мере, свое собственное положение?
Я излагаю — в какой уже раз? — свою просьбу. При этом гаупт-фельдфебель склоняет голову набок и с интересом рассматривает меня.
Когда я договорил свою пылкую речь, мой визави принимает позу старшего преподавателя и объясняет мне:
— Предположим, господин лейтенант, что мы дали бы Вам машину — но удалось ли бы Вам проскользнуть, при сложившейся сегодня ситуации, мимо террористов вообще, да еще и в одиночестве — это еще тот вопрос! Сегодняшние условия, скажем так, чрезвычайно обострились, к сожалению, господин лейтенант. И как будет дальше, пока сказать не могу…
— Мне нужно не Ваше карканье, а машина! — зло бросаю ему и думаю: Этого мне еще как раз не хватало, чтобы из меня здесь делали дурака.
Только не этот зануда!
— Так Вы можете помочь мне сейчас или нет? — спрашиваю сквозь зубы и сразу понимаю, что я наверняка могу все сам испортить, разговаривая с ним таким образом.
Но гаупт-фельдфебеля моя ярость ни в коем случае не вывела из состояния полнейшего спокойствия. Он объясняет мне с успокаивающими нотками опытного снисхождения в голосе, что просто так нехорошо сложились сегодня обстоятельства. То, что мне вообще удалось прибыть к ним именно теперь, это, так сказать, совершенное чудо!
И правда-правда, у них нет ни машины, ни бензина для меня, но скоро отправится конвой! Он как раз составляет списки и мог бы включить меня в него.
Теперь я должен собрать в кулак свою волю и как можно вежливее ответить:
— Это, к сожалению, для меня не подходит. У меня срочная курьерская почта!
При этом я ловлю похожий взгляд сбитого с толку человека, как и у писаря в канцелярии Флотилии. А может я заблуждаюсь, и это взгляд вызван всего лишь спертым воздухом этой комнатушки?
Как издалека слышу:
— Спокойнее!
Тут бы мне лучше всего было бы разразиться громогласным: «Оёпересетематьвашузаногу!» Но вместо этого я опять верчу перед его носом моим приказом на марш и ссылаюсь на секретные материалы в моей курьерской сумке, но все мои чары не могут наколдовать машину.
