— Точно!

— Прямо сейчас?

— Скоро!

Тащусь на койку и думаю: снова ждать…

Не знаю, сколько прошло времени, когда замечаю, что инжмех проходит через отсек.

— Все в порядке! — сообщает он, протискиваясь мимо моей койки.

— Почему Вы меня не предупредили?

— Потому что Вы только мешали бы нам. Кто спит, не грешит — так скажем!

Я пребываю в состоянии какого-то равнодушия к происходящему. Я уже пару раз имел, правда, чувство нахождения в полубытии, но теперь мой мозг, кажется, снова функционирует: Уже самый маленький шум может ввести меня в тревожное состояние, а мои уши стали максимально восприимчивыми слуховыми аппаратами. Они беспрерывно ищут во всех шумах чужие шумы — хуже того: Я слушаю сквозь стальную стену нашего прочного корпуса окружающее лодку пространство, и одновременно слушаю все, что звучит в лодке, безразлично, двигатель ли это или произнесенное слово. Я воспринимаю все. Когда дизель-моторы остановлены, я все еще слышу в борту самые малые поскребывания и потрескивания.

Имеются шумы, которые действуют мне на нервы, хотя принадлежат нормальному режиму работы: Например, турбонасосы. Их высоко звенящие зуммеры совершенно достали меня. Также и дифферентовочный насос, он звучит так, словно на лодке кружит рой разозленных пчел. Раньше я вовсе его не слышал. Но теперь другие условия…

Кок доложил, что сварил рисовую молочную кашу. Уже одна только мысль об этой жрачке для беременных сжимает мне живот. У меня нет желания, хотя бы кусочек кекса или шоколада отведать — не говоря уже о рисовой молочной каше! Возможно, правда, она хороша для наших многострадальных внутренностей. И все же моя антипатия безгранична: Меня достаточно напичкали бурдой из такой каши в больнице Имменштада. Это была странная форма принудительного помещения в больницу: Для дядюшек от медицины я был сенсационно активным бактерионосителем паратифа. Я, должно быть, вырабатывал в себе такое огромное количество бактерий и распространял их повсюду, что этого количества совершенно хватило бы для всей Великой Германии. Самое смешное было то, что при этом я сам не имел даже самых незначительных жалоб. Но совершенно здоровым был помещен на 6 недель в больницу — такого еще не было. Намерение этих светил было ясно: Пустыми баварскими мучными изделиями и рисовой молочной кашей они хотели довести паратифозные бактерии до самоубийства.

А, может быть, несколько ложек риса принесли бы пользу моим кишкам? Как давно я ничего не ел?

Что-то трещит на плитках пола. Затем слышу как кто-то, проходящий мимо по пути в корму, чуть не в мою голову ругается:

— Господи! Ну и вонища же здесь!

Тут же получает ответ:

— Открой все окна, если не нравится. Впусти сквознячок и солнца свет!

И затем еще:

— Был бы ты пехотинцем, всегда был бы на свежем, чистом ирландском воздухе.

Тут же присоединяется другой голос:

— Но там пришлось бы ножками топать, а здесь едешь и всего пара шагов до рабочего места — классно!

И вновь замечаю, как все же хорошо функционирует мой защитный механизм: Я больше не чувствую невыносимого смрада.

Хотя и съел всего несколько кусочков, уже скоро после еды мне снова представляется крыса, копошащаяся в моих внутренностях. Стоит сделать самое незначительное движение, как она тут же запускает в меня свои зубы. Внезапно это изуверское, приводящее к мучительной смерти пленников, южноамериканское изобретение приходит мне на ум: Там жертве и в самом деле запускают крысу во внутренности. Подыхающий с голоду экземпляр помещают в старую консервную банку, и эту банку прижимают открытой стороной к заду скованного в скрюченном состоянии правонарушителя, а затем в пробитое в днище банки отверстие вводится раскаленная проволока. От этого крыса приходит в ярость и, спасаясь от смерти, прогрызает себе в темном анальном отверстии несчастного ход внутрь и далее по прямой кишке вверх, и там оказывается в узости, и в новой панике кусаясь, рвется далее, до тех пор, пока не погибнет нарушитель и крыса вместе с ним.

Южноамериканские революционные обычаи! Напротив, у нас здесь дела идут довольно хорошо — сравнительно. Старая истина гласит: Тот, кто может приспособиться, имеет больше шансов выжить.

Инжмех пугает меня, когда он, в то время как я делаю, сидя на моей откидной табуретке, нескольких заметок, внезапно обращается ко мне:

— Лучше медленно, но верно. Мы хотели добавить еще один зуб, но мачта шноркеля стала бы тогда вибрировать, а это чертовски неприятно. Производить такой шум и рискованно: Мачта может просто переломиться.

Киваю в ответ и изображаю понимание. Да, не стоит рисковать!

— Лучше медленно, но верно, — повторяет он.

— «Верно» — это хорошо! — вырывается у меня. — Раньше я представил себе под словом «верно» кое-что иное…

Тут инжмех взрывается хохотом, сквозь который слышу:

— … хорошо представляю себе! Это я могу себе действительно хорошо представить!

В этот момент звучит ревун боевой тревоги.

Святые угодники! Едва оказываюсь на ногах, как слышу из центрального поста команду «Дизель стоп!» И затем всю соответствующую литанию.

Лодка быстро дает сильный дифферент на нос. Сильная дрожь и тряска проходят по всему ее телу.

Акустик орет что-то. Кто может его понять?

Командир стоит с перекошенным от ужаса лицом в своей прострации. Сквозь борт слышу шумы винтов. Для меня это как нож в сердце: И тут же раздается треск — Удар тараном или бомбы?

Не могу ничего поделать: дыхание останавливается, и мышцы стягиваются в напряжении.

Горло сжимает как тисками. Стремясь разорвать эти оковы, стискиваю зубы. Но так не может продолжаться долго. Я должен дышать. Только теперь воздуха не хватает. Дышу медленно. Длинный, глубокий вдох, который поднимает грудь и наполняет легкие. И затем задерживаю воздух и медленно выдыхаю широко открытым ртом.

Командир еще больше выкатил глаза. Рот — одно черное пятно.

И в этот момент лодку встряхивает сильный удар. Я, к счастью, сразу понимаю: Это была мачта шноркеля! Она была переложена слишком быстро…

Из неразберихи возбужденных голосов слышу:

— Цель!

И:

— Очень близко!

— Чертовски близко!

— Почти столкнулись!

Лодка уже чуть не на голове стоит. С носа и кормы проникают испуганные крики в центральный пост. У меня из под ног уходит пол. Вынужден крепко ухватиться, чтобы не соскользнуть наклонно.

Что происходит? Клапана вентиляции для пятой, четвертой, третьей, второй цистерн обоих бортов сорваны. Но какого черта тогда не вентилируется балластная цистерна 1? Лодка, кажется, плавает на восьми балластных цистернах: Она сохраняет эту сложную позицию, вместо того, чтобы идти на глубину.

Во мне разрастается сильная паника. Представляю, что означает сильная дрожь, которая снова сотрясает всю лодку: Корма поднялась, и винты крутятся в воздухе. Бог мой! Вот дерьмо!

И тут, наконец, лодка снова опускается. Винты опять хватают воду.

Так громко я еще никогда не слышал в подводной лодке шумы чужих винтов. Если это был, конечно, шум! Могла ли это быть простая рыбацкая шхуна? Кажется, были на волосок от смерти.

Наверху, наверное, темно как в заднице у медведя. Толстые, висящие на всю глубину тучи. Плюс к этому сильная зыбь на море. Но и в этом случае можно было довольно легко увидеть наш шноркель. Но почему братишки нас не услышали? Ответ может быть один: Они слишком сильно сами шумели. Когда они производят такой шум своими двигателями, то, слава Богу, не могут нас слышать.

Этого нам и недоставало: Идя под водой быть протараненными килем корабля…

Бросаю взгляд на манометр глубины. 60 метров. На 60 метровой глубине можно быть спокойными. Я бы многое дал, чтобы мы могли оставаться здесь внизу!

— Акустик, цель? — доносится голос командира теперь в направлении рубки акустика.

Ответ поступает не сразу. Наконец слышу:

— Шумы винтов удаляются. Едва слышны.

Итак, это и в самом деле была случайная встреча, говорю себе, успокаивая. Он не искал нас. Он просто прошел таким курсом.