Команды по изменению курса больше не поступают. Я этого не понимаю. Может быть, уже исправили привод управления рулями? Возможно, из-за сотрясания корпуса что-то сместилось, а теперь опять стало на место?
Представляю себе это так: Взрыв одной бомбы испортил этот привод — а взрыв следующей снова исправил его. Господи! Что за глупости лезут в голову! Подождав немного, тащусь назад в центральный пост.
Близкий взрыв бомбы бросает меня на штурманский столик. Не удержавшись на ногах, валюсь на пол. Проклятые падлы! Это уже во второй раз! Им опять удалось свалить меня от ног!
Осторожно продвигаюсь к своему старому месту: передней переборке. Там я могу устроиться так, чтобы больше не падать. Удивительно, что еще никто не занял его.
С кормы доносятся обрывки команд.
Пытаюсь изо всех сил не заснуть. Хочу суметь постичь то, что думает командир, и быстро предположить, что он придумает в виде следующего хода… Однако думает ли он вообще о чем-то подобном? Когда он опускает веки, то всем видом — своей бородой и бледными щеками — напоминает Иисуса Христа на кресте — или скорее Христа вышедшего из могилы. Всем своим поникшим видом он говорит о том, мог бы быть мертв уже несколько часов.
Господи! Мне следовало остаться в Бресте и в полном покое ожидать команды Hands up! — Но в который раз я уже говорю себе это? И что называется: в полном покое? А кто знает, что было бы: Где Тот, кто мог знать наверняка, что еще произошло бы в Бресте… То, что может произойти с нами здесь в любую секунду, напротив совершенно ясно: Если бомба взорвется слишком близко — то спокойной ночи, малыши!
К счастью, мы хотя бы стоим на ровном киле. Удержать эту раскачивающуюся колымагу на ровном киле — та еще штука! Наши ноги должны были стоять, по возможности, на
горизонтальной плоскости. Так было бы лучше всего…
— АТАКА! ПРИНЯТЬ ВПРАВО! ПОГРУЖАЕМСЯ! — Эти слова звучат сейчас чистой издевкой. Мы не смогли бы вытянуть наше оружие, даже если бы захотели это сделать. Мы совершенно беззащитны, и можем лишь сдаться на милость победителя, как это сделал бы тот, у кого из руки выбили его кольт.
Новые взрывы. Ближе чем последние? Лодка встряхивается так, как будто она мчится по заброшенной, усыпанной щебнем грунтовой дороге. Бульканье воды втекающей в раздираемое взрывами чрево лодки не стихает…
Подтопление пока еще небольшое, объясняет оберштурман:
— Без перегруза!
— Но чертовски громко шумит, — возражает кто-то так же равнодушно.
Пауза. Или что это? Решаюсь осторожно расслабить мышцы и поднять голову. Как долго может продлиться отсрочка до следующего залпа? Если парни там, наверху, перекинули кому-то этот мяч — то мы скоро снова будем в дерьме по уши.
От сильного страха меня прошибает холодный пот: Я еле-еле держусь на ногах. Это не тот страх, который вырастает из живота и улетает куда-то, а скорее тот, который проникает в меня с каждым вдохом и распирает меня, заполняя все мое существо.
Чтобы немного разнообразить свои мысли представляю лицо английского Commander на эсминце над нами: бесчувственное как у рыбы, озлобленное, с разрезами глаз как у монгола. Но дальше мое воображение уже не проходит: Ведь я даже не знаю, у него на голове каска или фуражка? Как Томми поступают в таких случаях? Уверен, гораздо небрежнее, чем наши парни: значит, фуражка, а не каска. Английская офицерская фуражка — интересно, как она выглядит? Американскую я еще могу себе представить, но английскую — это совершенно неясно для
меня…
Я даже не знаю, какую форменную одежду носят экипажи у Томми. Белые бескозырки на голове? Или береты? С ремешком как у нас или нет? И наверняка у них нет ленточек как у нас… Но в любом случае, в этих проклятых английских брюхах у них компактная английская жрачка: жареная рыба и ham and eggs and tea with milk and sugar — pancakes, вероятно тоже, а еще preserves, и нежный английский джем…
Скорее всего, это типично для них: То, что Томми едят на завтрак мне известно, но то, как наши уважаемые противники выглядят, я не знаю. Royal Navy: Никогда не встречал этих господ.
Новый доклад акустика. Мы словно на острие ножа. «Золингеновские ножи — самые острые ножи.» Господи! Моя голова буквально набита изречениями! «Пошли за шерстью, а вернулись стрижены.» Такие и подобные им клише имеется в голове каждого, хочет он того или нет.
Командир лодки приказывает положить руль лево на борт: Пожалуйста, пожалуйста — почему нет? Левый борт настолько же хорош, как и правый борт. Свободный выбор. Все испробовать, что приходит на ум командиру — это теперь наш способ.
Я так сжимаю зубы, что мышцы скул заболели: теперь Я должен принудить командира эсминца, атакующего нас сверху — телепатически приказать ему — взять правильный курс. Нет! Сейчас это звучит с точностью до наоборот: для него ошибочный, а для нас правильный курс. Эсминец должен сделать, в то время как мы уходим на левый борт и описываем полукруг, поворот на правый борт: этот сукин сын должен приказать: «Board!».
Сосредоточившись, направляю всю свою волю, словно сконцентрированный в узкий пучок луч, на него. Картина одетого во фрак гипнотизера стоящего впереди на помосте летней сцены городской ярмарки пронзает мне мозг: Его пристальный взгляд, вспышки света исходящие из головы. Мэри Бакер Эдди и ее религиозная секта «Христианская наука» — тоже ставили умственную силу во главу угла. «Science and health — with mother-church in Boston…».
С силой сжав веки, пытаюсь создать еще большую концентрацию мысли в одной точке. Хорошо еще, что я знаю, что английское слово «board» означает правый борт.
И опять щелканья и потрескивания этого трижды проклятого Asdic! Командир приказывает обеим машинам идти на среднем ходу. Теперь он определенно должен знать, как долго сможем мы выдержать такую роскошную скорость хода. Совершенно неэкономичную, кстати говоря. На полном ходу тока в аккумуляторах хватит всего на полчаса. Затем подойдут Jonnies и наступит нам fini.
По ритмичному вздрагиванию моей левой руки можно видеть, как сильно бьется мое сердце… Я не могу влиять на его биение, но могу выжать воздух из легких, пока они не опустеют. Пульсация крови становится из-за этого еще медленнее. Я чувствую ее стук в висках. Недостаток кислорода уже просто давит меня. Но мне пока еще удается победить это давление сильным глотанием. А в следующее мгновение мне буквально разрывает рот: С молниеносной быстротой я вкачиваю в себя кислород, до тех пор, пока легкие не начинают болеть.
Снова и снова звонко пощелкивают, жужжа, ищущие импульсы по телу лодки. Мне отлично известно: При попадании волн Asdic на прочный корпус происходит преобразование энергии, которое превращается в лодке в акустические сигналы. Почему, как — этого нам никто не рассказывал. Но вот оно — в реальности! Гидролокатор Asdic работает в полосе ультразвуковых частот. Неснаряженные пловцы в воде вероятно тоже должны чувствовать определенные частоты его импульсов… Вот вдруг раздается звук, похожий на звук, производимый маленькими камушками
встряхиваемыми в ботанизирке, переходящий затем снова в до ужаса странный щебечущий скрип, напоминающий звук, когда проводишь ногтем по зубьям расчески. А вот гидролокатор эсминца пронзительно визжит, долбя или барабаня по корпусу лодки. Каждый раз звучит иначе. Зачастую и вовсе нельзя определить эти проклятые шумы.
Мой старый наставник — инженер-механик в училище — как-то сказал: «Звучит так, словно коза срет на барабан своими катышками».
Четыре, пять взрывов. Никаких сомнений: Они все еще пасут нас.
А что делает командир? Он стоит, опершись рукой на колонну перископа, словно
задумавшись. Старик сейчас сказал бы: «Улетел мыслями!» Или: «Это будет вам стоить, в целом, пару килограмм сосисок — включая транспортные расходы на доставку хлопушек…».
Опасность глубинной бомбы можно рассчитать по шумности ее взрыва. Даже в 200 метрах от цели бомбы могут греметь довольно сильно. Но здесь на нас валятся чертовски тяжелые бомбы. Конечно, меньшего калибра, чем обычно, но чертовски тяжелые…
