— Можно было бы уголок одного ящика приподнять, тогда бы и увидели.
— Ну, теперь уже слишком поздно.
— Да — жаль!
— То, что Старик в этом участвует…
— Вот этому-то и удивляюсь!
Я перехватываю свой саквояж в левую руку и поднимаюсь на рубку лодки. Затем спускаюсь вниз в лодку, мой багаж размещают и проверяют, как далеко продвинулись мореманы с погрузкой багажа. Однако от того, что я вижу в центральном посту, у меня волосы встают дыбом. Здесь могли бы нести вахту только люди-змеи. Приходится реально извиваться словно змея, чтобы протиснуться. Если дело не изменится, думаю про себя, то спи спокойно, дружок! Центральный пост битком набит приборами управления, дисплеями, датчиками и указателями, измерительными приборами, всевозможными прочими агрегатами и распределителями главного балласта и продувки цистерн и кроме того ящики и мешки! А на U-96, кроме того еще свисали с трубопроводов плотные ряды вялено-копченых окороков и большие куски шпика. Было более чем тесно, но то, сколько здесь размещено, воистину слишком много. При открытых переборках тогда можно было дойти из центрального поста до кормового торпедного аппарата и вперед до носового отсека, только на карачках. Вспоминаю, как делал снимок за снимком тех узких просветов. Это была довольно трудная задача при скудном освещении. Особенно, когда хотел получить резкие кадры переднего и заднего планов. Сейчас для таких съемок нет никаких шансов: Центральный коридор заставлен ящиками и мешками. Это против всех требований к безопасности подлодки и более чем рискованно — но они же все перегородили. Спрашиваю себя, как при таком перевесе обстоят дела с нашей положительной плавучестью? Так называемый запас плавучести, который собственно и поддерживает нас на плаву, должен быть в высшей степени незначительным, конечно при условии, если эта лодка уже полностью загружена. Разузнать у главмеха как обстоят дела, я не смогу. Не хотел бы оказаться сейчас в его шкуре. Как ему удается выкручиваться здесь исходя из загруженного веса, превышающего все мыслимые размеры — вне моего опыта и разумения. Теоретически избыточная нагрузка из 50 человек и большого количества грузомест ничего не составляет, но практически она должна привести к катастрофе, поскольку все привычные соотношения аннулируются этим. Доносится крик: «100 голов!». Было бы неплохо, если бы речь шла действительно только о головах! Но речь идет, к сожалению, обо всех этих телах с сотней легких, животов, кишок! И четырьмя конечностями. У меня нет никакого представления, как все эти 100 человек должны будут здесь на лодке испражняться по-большому и мочиться. У 50 человек, обычного состава подлодки, и то в этом имеются проблемы.
— Как Тритон? Готов к нагрузкам? — спрашиваю кого-то в централе — очевидно, централмаата, — и думаю при этом о беготне по лодке в гальюн, что может свести с ума любого инженера-механика лодки при подводном плавании, даже только при регулярном экипаже на борту.
— С Тритоном все не так просто, господин лейтенант. Экипаж должен оставаться на боевом посту. Поэтому во всех помещениях устанавливают ведра.
— Бррр! — передергиваю плечами, и централмаат громко хохочет над моим наигранным отвращением. Представляю себе этот смрад: 100 человек, которые ходят по-большому и мочатся в ведра!
— Будет весело, — говорю тихо — только потому, что централмаат ждет от меня каких-нибудь слов.
— Да, господин лейтенант. Животики от смеху не надорвать бы! — отвечает он и перебрасывает ветошь из правой руки в левую. — Более 100 человек в целом…
— Знаю, знаю!
— Такого еще никогда не было, наверное.
— Едва ли. Хотя напоминает момент, когда итальянские лодки, с экипажами подобранными в Атлантике, пришли в Saint-Nazaire, у них там тоже тогда должно быть было здорово тесно…
— А еще там были два вспомогательных крейсера, господин лейтенант. Это они ее поймали?
— Точно. Это было в рождество 1941 года.
— Думаю, все обойдется, господин лейтенант.
Я только киваю, так как перед глазами отчетливо вижу картину той поры: Итальянские лодки были, в любом случае, гораздо большими лодками, напоминая наши лодки типа IX. Бросаю взгляд в уборную.
— При ходе на электромоторах никому не разрешается туда заходить, — бросает боцман из-за спины. — Только ночью. Сортирная помпа, выкачивающая дерьмо, производит слишком большой шум.
Судя по запаху, уборной уже попользовались: Воняет не слабо. Помещение лодки, где я должен снова проживать, кажется, у;же всех других. Здесь также едва прощупывается центральный проход. Повсюду ящики и мешки. Дальше на корме хлама по-меньше: К нему непосредственно примыкает камбуз. А впереди центральный пост. Получается логично, что в отсеки подлодки накапливается все то, что будет складироваться в кормовую часть лодки. Мне только интересно, как здесь можно будет передвигаться. И, наконец, под днищевым настилом отсека лежат аккумуляторные батареи. Как же можно будет выскочить в случае реальной опасности? А как нам удастся с таким перегрузом при тревоге достаточно быстро уйти на глубину? При таком загромождении проходов практически невозможно будет выполнить команду «Все в нос!» И что произойдет при нежелательно большом дифференте на нос? Боцман продвигается ко мне и бьет ладонью по ближней двухъярусной шконке по правому борту.
— Эту шконку будете делить с санитаром!
Все в точности напоминает то же, что было у меня на U-96. Хочу рассказать это боцману как удивительный факт, но он уже продолжает:
— Ваш багаж, лучше всего, просто поместите его сверху. На этот раз все рундуки забиты продовольствием вместо личных шмоток.
— На такую короткую поездку? — спрашиваю и закидываю сумку с моим «тревожным чемоданчиком» на шконку.
— Короткая поездка? Поостережемся загадывать, господин лейтенант. Сколько людей уже испытали непредвиденные проблемы с такими вот короткими поездками… И, кроме того, нас — более 100 человек на борту. Продовольствие лежит даже в кормовом туалете, в трюме дизеля и между трубами кормового торпедного аппарата.
— Офигеть! — произношу тупо, так как мыслями уже давно в другом месте.
В кубрике подлодки обычно обитают 12 свободных от вахты. Теперь же здесь должны находиться 20 человек — плюс к этому гигантские объемы грузов. Полуголый кок протискивается мимо меня. Он перетаскивает ящики с провиантом. Верхняя часть туловища поблескивает от пота. Наш кок — коренастый, с приплюснутым черепом парень, состригший свои рыжие волосы почти под ноль, с тем, чтобы как он полагает, его рыжая борода могла бы расти более роскошно. Жаль, думаю про себя, что его голова не может крутиться в вертикали на 180 градусов: ведь тогда бы его борода вздымалась словно парус. Я уже слышал, что у кока не было голоса, но, тем не менее, он охотно поет. Но звучит это, как в поговорке: «Поет куролесу, а несет аллилуйю…» Допытываюсь у боцмана, где будем питаться.
— Впятером Вы поместитесь в офицерской кают-компании, — получаю ответ.
— А все эти чиновники и служащие? — спрашиваю тупо, — Где они будут есть?
— Этим господам подадим в кубрики, в том случае, если они еще будут иметь аппетит. Дадим по-любому только густой суп или подобное…
Затем добавляет:
— Приготовить еду на 100 человек, это еще та работенка для кока, господин лейтенант, так ведь?
Меня так и подмывает бросить взгляд еще и в носовой отсек, и я с трудом протискиваюсь вперед. Боже, на что это теперь похоже? Такого невообразимого сумасшествия я не мог себе и в дурном сне представить. Половицы днищевого настила все еще лежат, высоко разобраны, словно должны открыть доступ к полному числу резервных торпед. Они лежат почти на высоте груди передо мной — ровная площадка, напоминающая крышу горной хижины. Эта картина очень яркая, потому что кроме одеял, к моему удивлению, здесь повсюду еще и шкуры сложены. Откуда только все эти шкуры? Из темной глубины отсека тяжело дыша, прет на меня какая-то туша. Опять «Номер 1». Лежа на животе, он объясняет мне:
