— Наше предприятие потерпело неудачу. На нас напали маки;. Автобус с ранеными прибыл назад. — И затем добавляю: — Полное дерьмо! Это была катастрофическая неудача, как пишут в книгах.
А чтобы еще более усугубить меру моего унижения, в кабинете Старика, во время моего доклада находится и зампотылу. И ухмыляется. Ярость вскипает во мне: Старику следовало бы еще и адъютанта вызывать, чтобы представление удалось.
Тут слышу голос Старика:
— Бедолаги! Оберштабсарц уже в курсе?
— Так точно — я вызвал его при въезде во флотилию.
И смолкаю.
Наконец, Старик приходит мне на помощь и говорит:
— Вот черт, тут ничего не поделаешь.
Зампотылу больше не ухмыляется. Вид такой, словно я пнул его коленом в живот.
Теперь мы втроем стоим перед большой настенной картой Бретани.
— Где это все произошло? — спрашивает Старик.
— Сразу перед выездом из населенного пункта Le Faou.
— Ну конечно!
В то время пока Старик скользит пристальным взглядом по карте, в моей голове мелькает: А почему, собственно, я чувствую себя этаким виноватым неудачником? Разве я потерпел неудачу?
— А как все в целом происходило? — Старик хочет знать теперь подробности.
— Они ждали нас точно на самом узком месте. Ты же их знаешь… А потом — огонь с двух сторон и ручные гранаты. Вероятно, у них там еще и миномет был.
— Это может сослужить нам хорошую службу! — говорит Старик и голос его звенит. — Во всяком случае, мы получили порядочную пилюлю…
— Умело сделано, — произносит Старик про себя. — На севере выдвигаются янки, а здесь сейчас выдвигаются эти маки;.
— Значит ли это, что вместе с этим для нас также потерян и Cheteauneuf? — изумляется зампотылу.
Так как оба молчат, я говорю:
— Там нам хватило бы одного-единственного танка…
— Черт! Где же его взять? — реагирует нервно Старик.
— А что, здесь нигде нет?
— Насколько я знаю — нет! — Старик отвечает мне возбуждено. — Забыл что ли: мы — военно-морская база. У морского флота обычно нет танков.
Старик говорит все это цинично, как только может — а затем более спокойно:
— Я почти предвидел это, я чувствовал, что не получится…
Когда зампотылу уходит, я сажусь напротив Старика и уже более свободно говорю:
— Это была полная катавасия! Чудо, что не произошло более ужасного. Если бы эти террористы расположились переменными курсами, они закрыли бы нам и отход. И тогда бы ловушка захлопнулась. Во всяком случае, растерянность была страшная. Конвой был хорош и прекрасен — но если никто не знает, что он должен делать и где находиться…
— Знаешь, сегодня утром я подумал, что вся эта колонна напоминала скорее нечто вроде колонны демонстрантов. Интересно было бы услышать, что скажут господа из Армии. Я бы возглавил одно соединение.
— А я лучше бы выпил что-нибудь.
Когда снова прихожу в кабинет, Старик уже позвонил.
— У братишек душа ушла в пятки. По дороге на Le Faou, кажется, сконцентрировались массы террористов. Сейчас вы были бы в первую очередь отрезаны.
Отрезаны? — Это продолжается секунды, пока я не сознаю, что значит это слово. Но Старик ограничил его: в первую очередь отрезаны. Было бы смешно все же, иметь лишь небольшой свободный кусок дороги.
— Это была проба французов на смелость, — говорит Старик. — Собственно говоря, я ничего другого и не ожидал. Они пока ведут себя здесь в городе довольно спокойно…
Он не заканчивает свое предложение, как начинает новое:
— Это было только первое испытание! — и позволяет этому предложению звенеть прямо-таки радостно. — У каждого есть три испытания!
Смотрю на Старика, вытаращив глаза: Если это была шутка, то она была очень неудачной.
* * *
— Думаю, в следующий раз они расстреляют нас в пух и прах! Повезло, что ни одна машина не загорелась… Возвращаться назад на карачках — это совсем не то о чем я мечтал…
Но Старик на этом не успокаивается.
— Все-таки есть в этом и кое-что хорошее, — говорит он. — Теперь нам больше не придется ломать голову из-за Ренна. Форс-мажор. Против этого, к сожалению, ничего не поделаешь.
При этом он делает кислое лицо. Старик в ударе: Новая ситуация ему нравится, вместо того, чтобы впасть в уныние. Я могу только удивляться тому, как он сидит в своем кресле и занимает меня этой болтовней, словно в настоящий момент нет никаких проблем: Раненые снова в нашей медчасти, и я больше не досягаем для людей из СД в Ренне или Париже — это уж точно! Все к лучшему.
— И КПС также может сэкономить свои призывы…, — язвит Старик.
Я не могу сидеть здесь вечно, пронзает меня внезапная мысль и опутывает меня. Поэтому я поднимаюсь и говорю:
— Ну, тогда я снова распаковываю свои вещи.
— Действуй, — мягко отвечает Старик. — Если бы у меня был такой видок как у тебя, то я прежде всего умылся бы!
— Задание понял! — Мне становится стыдно: Давно уже следовало бы сменить подштаники. Сам бы уж справился как-нибудь.
Я всегда так поступал: словно толстокожий, раздраженный до последнего, не замеченный сверху, не повинующийся знакам судьбы. И это срабатывало достаточно часто, и было неплохо следовать указующему персту. Однако, на этот раз не получилось. На этот раз я страдал.
Я иду в радиорубку: стерильное помещение как в госпитале. Серые аппараты, провода. Радисты сидят ко мне спиной. Все напоминает проведение таинственного опыта.
Тишина. Только тонкое пищание доносится из наушников: призрачные голоса коротких волн.
Моршеля снова и снова вызывают на связь, но Моршель не отвечает. Царит «тягостное молчание», настолько тщательно радисты обыскивают магнитные волны.
Старик все чаще в течение этих дней стоит в задумчивости перед большой картой Атлантики устремив взгляд в район, из которого Моршель выходил на связь в последний раз. Лубах тоже молчит.
Так всегда: Сначала возникает лишь беспокойство, если отсутствуют ожидаемые сообщения. Волнение, которое затем появляется, тоже можно еще легко объяснить: У лодки могут быть веские причины не светиться в эфире. Если же молчание продолжается дольше, причиной этого может быть, наконец, простое повреждение радиопередатчика. Можно утешаться лишь тем, что были подлодки, которые выходили в эфир вновь, когда все уже считали их давно затонувшими. Во всяком случае так быстро как раньше больше не приходит «Трехзвездочный рапо;рт». Когда после обеда Старик находит меня в клубе глубоко утонувшим в кресле и размышляющим, он интересуется:
— Проблемы?
— Проблемы? — я усмехаюсь. — Откуда же им взяться в нашем защищенном от проблем положении?
Старик опускается в рядом стоящее кресло и смотрит на меня искоса.
— Хотел бы только знать, почему это ты баклуши бьешь?
— Я — баклуши? Но коль уж ты говоришь о баклушах: уж лучше их бить, чем они тебя — или нет?
Старик поднимает брови и ворчит:
— Остряк!
Я подчеркнуто равнодушно дергаю плечами.
— … и вместе с тем мы, пожалуй, можем прекратить поиски Симоны, — добавляю с горечью.
— Я бы так не сказал…, — отвечает он неуверенно.
— Мы слишком много времени угробили впустую…
Старик надолго задумывается, а затем говорит:
— И да и нет — но так или иначе, головой стену не пробьешь…
Поскольку Старик ничего более не добавляет, я снова погружаюсь в свои мысли… Какой же я все-таки был глупец! Искать Симону — это с самого начала была бредовая идея. Без Симоны я не сидел бы сейчас здесь. Что она вообще еще значит для меня? Лежа на койке, спрашиваю себя: Как теперь все должно повернуться? Нет танков, нет самолетов, нет новых подлодок — нет никакого чудо-оружия… Куда ни кинь — везде клин! Полный пипец!
Совершенно ясно, что мы находимся в глубокой жопе — и лишь только абсолютные идиоты могут сомневаться в этом. Практически все флотилии подлодок уничтожены, от флотилий минных тральщиков и флотилий сторожевых кораблей тоже мало что осталось. А флотилии эсминцев? Флотилии торпедных катеров, миноносцев? Все они сдохли. О крупнотоннажных судах вообще лучше помолчать….
